Упав в изнеможении на диван, мы, держась за руки, молчали, пытаясь восстановить дыхание, посылая друг другу благодарные взгляды. Положив голову ему на грудь, прикрыв глаза, я чувствовала, что начинаю проваливаться в сон. Мое состояние требовало покоя и сна, мое сердце требовало любви, мое тело требовало продолжения. Я боялась уснуть. Боялась и не хотела потерять остаток ночи, эти драгоценные часы до рассвета… Я чмокнула его в нос, улыбаясь, произнесла на ушко:

– Пойдем покурим?

– Катюха, ты же сказала, что бросила, – нарочито удивленно округлив глаза, произнес Костя.

– Ну, не каждую же ночь бывают такие встречи, – сказала я, потянув его за руку с дивана. – Но завтра, обещаю, ни одной сигаретки.

– Смотри, я запомню. Чуть чего, накажу, – глядя мне в глаза, произнес Костя.

Я подошла совсем близко, встала на цыпочки, дотягиваясь до его уха, и прошептала:

– А накажи меня сегодня!

Он сгреб меня в объятия. В его глазах прыгали бесята, потирая руки от предстоящей работы. Костя потянул меня за руку, жестом показывая, что не мешало бы принять душ. Мы стояли под горячими струями, прижавшись телами. Мне казалось, что я могу стоять так до утра. Его ладони нежно касались моего лица, как ватным диском удаляя остатки спермы, словно это были остатки ночного крема. Выйдя из душа, Костя накинул на меня мягкое махровое полотенце и стал вытирать мое тело. Я стояла, как маленький ребенок, подставляя то одну ногу, то другую, плечи, спину, ягодицы… Там он тоже вытер всё, насухо. Я млела под его руками, с удовольствием и благодарностью подставляя всю себя. Порывшись в бельевом шкафу, он вытянул оттуда большой махровый халат цвета морской волны. Надев его на меня и обмотав халатом и поясом дважды мое тело, скривив гримасу, шутливо пробурчал:

– Кстати, у меня в саду как раз нет пугала. Не могла бы ты хотя бы по выходным поторчать в нем? А что? Работа не пыльная, но полезная. И урожай целый, и ты на свежем воздухе.

Я стала искать глазами что-нибудь подходящее, чем можно было бы запустить в него – массажная расческа показалась мне вполне подходящей. Длинные, свисающие как у бедного Пьеро рукава не давали мне взять её в руки, поэтому я ограничилась лёгким пенделем нагнувшемуся и пытающемуся найти какую– нибудь одежду для себя Кости. Наконец, ему удалось что-то выудить. Это был шерстяной свитер синего цвета с тремя белыми оленями на груди, несущимися во весь опор, поднимая столб снежной пыли.

Надев его на себя, он подошел к зеркалу. Не знаю, что ему не понравилось в отражении – белые олени или то, что свисало из-под нижнего края свитера, но прищурив хитро глаз, Костя сказал:

– Меняемся? А что? Финский. Натуральная шерсть.

Помня, как он сравнивал меня с чучелом, я поняла – настала моя минута мести. Обхватив себя за плечи, я была похожа на связанного длинными рукавами халата пациента из дурдома. В моих глазах он прочел категоричное «Ни за что!»

– Кать, ну пожалуйста, – заныл Костя, – на улице прохладно, как же я выйду вот так?

Он опустил голову на грудь, взглядом показывая то ли на оленей, то ли на то, что свисало ниже.

– Боишься простудить? – произнесла я. – Хорошо, меняемся! Но с одним условием. Ты три раза в таком виде пробежишь вокруг стола.

– А это еще зачем? – округлив глаза, спросил Костя.

Я, вытянув руку вперед, мечтательно сощурив глаза, пытаясь говорить голосом Елены Степаненко:

– Представляешь, бегут они, ну, в смысле олени, а за ними – ты, звеня бубенцами… Только осторожнее на поворотах, – сделала я серьезную физиономию, – тебя же, наверное, заносить будет, – взглядом и жестом показывала я на его хозяйство, медленно, словно тяжелый язык колокола покачивающегося при ходьбе.

Сказав это, я поняла, что бежать придется мне. То ли огромный не по размеру халат, то ли усталость не давали мне шанса на долгую беготню, а, возможно, я и сама хотела быстрее быть пойманной… Пойманной и наказанной за все свои слова и проделки.

Крепко обхватив меня за талию, уткнувшись губами в мое ухо, Костя шептал:

– Ты плохая девочка, и я тебя накажу, и совсем не важно, будешь ли ты курить или нет, мне не нужен повод.

Его руки одним движением развязали пояс халата, тяжелыми волнами упавшего с плеч к моим ногам. Бирюзовая махровая ткань покрывала мои ноги, и я была похожа на Афродиту, выходящую из моря. Не говоря ни слова, он свел мои запястья вместе, связав их поясом от халата таким образом, что длинный конец пояса свободно свисал вниз, касаясь пола, и вывел в каминный зал. Беспечными неторопливыми движениями он подбросил дрова в камин. Пламя осветило его лицо. В эту минуту оно было похоже на лицо инквизитора, готовящегося послать грешницу на костер. Взяв свободный конец пояса, он потянул меня к дивану. Я напоминала невольницу, не желающую идти, но понимающую безысходность своего положения.

Положив меня животом на валик подлокотника и взяв свободный конец пояса, он продел его в щель между трёх подушек деливших сиденье дивана на три равные части, привязав его к деревянному каркасу. Теперь я была похожа на провинившуюся рабыню, распятую для порки своим хозяином. Следя за движениями Кости, я поняла, пороть он меня пока не собирается. Вместо этого он взял свечу, задул фитиль и подошел к камину. Свеча была длинная и достаточно большого диаметра. Поднеся ее к огню и подержав несколько минут, он начал ваять.

Нагретый воск был мягок, эластичен и податлив, а движения его рук, пальцев, напоминали движения гончара. Движения были точны, уверены, красивы… Время от времени он подносил остывающий воск к камину – прозрачные капли горячей слезой падали вниз, и тогда мой гончар превращался в мастера муранского стекла, на твоих глазах рождавшего произведение. В этом произведении легко угадывалась головка фаллоса на мощном стволе члена. Костя периодически подносил его к огню, делая материал более мягким, эластичным.

Сведя большой и средний палец, он стал делать движения, похожие на движения руки, одевающей презерватив. Сначала кольцо пальцев обхватывает головку и затем медленно спускается вниз до самого основания, выравнивая поверхность, убирая всё лишнее. Отведя в сторону руку с фаллосом, Константин как будто любовался им, глядя на него глазами художника, довольного своей работой. И действительно он был великолепен! В смысле, фаллос. Ну и Костя само собой тоже. Я лежала и думала: «неужели нашему Создателю было трудно наделить всех мужчин, раздавая детородные органы, одинаковой красотой, силой и вот такими приличными формами и размерами? А то ведь иногда без слёз не взглянешь…»

Ещё раз взглянув на свою работу, Костя отставил её в сторону. Взяв в руку несколько толстых декоративных несгоревших свечей и сняв с полки над камином медный ковш, бросил их в него. Затем уверенным движением поставил ковш в жар камина. Я смотрела на него непонимающим взглядом. Он же, в отличие от меня, совершенно точно понимал, что и для чего он делает. Наверное, если бы я безгранично не доверяла ему, то скорее всего занервничала бы.

Закончив работу у камина, Костя подошел к своим джинсам, лежавшим здесь же на диване, и выдернул из них ремень – тень на стене подняла в взмахе руку. Мгновение – и конец ремня, словно горячий язык, лизнул мои ягодицы. От легкого «ожога» они покрылись «гусиной кожей», заставив трепетать всё моё тело. Звуки, напоминающие пощечины, ударяясь о потолок, рассыпались по комнате, оставляя на моих ягодицах розовые поцелуи. Попка слегка горела, но эти новые, неизвестные мне ранее ощущения, как ни странно, возбуждали меня.

Закрыв глаза, я прошептала: «Еще…» Мой милый, чувствительный Костя! Он безошибочно понимал, какую дозу боли требует мое тело. Мои руки по-прежнему были связаны и привязаны к дивану. Он перевернул меня на спину. Мой слегка воспалённый от наказания зад ощутил прохладу дивана – касание его кожи напомнило касание прохладной руки матери, поднесенной в детстве к моему лбу, отчего, казалось, температура сразу падала, дышать становилось легче, а боль, куда-то уходила. Подняв мои ноги кверху и сведя ступни вместе, Костя, как лассо, накинул на них петлю ремня. Свободный конец ремня он закрепил в том же месте, где были привязаны мои руки. Я мысленно улыбнулась, вспомнив мои занятия йогой.

«Плуг», так называется эта поза в йоге. Тогда, в первые дни занятий, она казалась мне трудновыполнимой, но уже через пару месяцев я легко и свободно, расслабившись, могла отдыхать, лёжа в этой позе. Сейчас при помощи ремня, удерживающего мои ноги, я могла лежать в такой позе сколько угодно.

Костя взял в руку созданный им фаллос и опустил его в ковш с расплавленным воском. Через секунду достал и держал его над ковшом головкой вверх, пока горячий воск, стекая вниз, не покроет ровным слоем всю поверхность. Теперь его творение было закончено. Фаллос имел цвет белого мрамора – идеально гладкая поверхность головки блестела, как отполированный бильярдный шар. Действительно, это было произведение искусства. Опустив очередной раз фаллос в ковш с воском, он достал его и, подождав несколько секунд, поднёс к своим губам. Убедившись, что его температура не может причинить мне вреда или дискомфорта, подошел ко мне. Встав на колени, он поднес фаллос к моей щелочке… Такой большой я видела только в порнушке! И чаще всего он был чёрным.

«Альбинос», – улыбнулась про себя я и тут же почувствовала, как что-то большое, горячее раздвигает моё влагалище. В том, что он был такой горячий, видимо, и заключалась вся фишка, вся новизна ощущений. В обычной, реальной жизни член твоего партнёра никогда не будет таким горячим, как фаллос в руках Костика, а значит, и ощутить то, что сейчас ощутила я, невозможно. Тем более что наши мужчины при температуре 38 градусов не могут не только заниматься сексом, но даже обычная просьба подать воды вырывается из их гортани, как предсмертный стон… Какой уж тут секс. По моим ощущениям, температура фаллоса была выше, гораздо выше температуры члена чуть приболевшего и глотающего горстями пилюли мужа, друга, любовника… От температуры и размера фаллоса дикое возбуждение охватило мое тело, требуя продолжения.