Барбара Картленд - Святая и грешник

© Павлова М., перевод на русский язык, 2016

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

Джон Мильтон, занимающий второе место среди английских поэтов после Шекспира, в 1667 году опубликовал эпическую поэму «Потерянный Рай». Первое издание, кстати, вышло в количестве всего десяти экземпляров. Автор с блестящей изобразительной силой представил там борьбу между Добром и Злом, Небом и Адом, Светом и Тьмой, Порядком и Хаосом. Следующее произведение Мильтона, «Возвращенный Рай», вышедшее в 1671 году, явилось логическим продолжением первого, так как его тема – возвращение Христом, словно вторым Адамом, того, что было утрачено Адамом Первым. Мильтон оказался способен одержать верх над собственным отчаянием: его последующие поэмы – воплощение просветленной веры в Бога и в возможность возрождения человеческой Души.

В 1820 году г-жа Вестрис выступила в опереточном варианте моцартовского «Дон Жуана» в театре Друри-Лэйн в роли Повесы, для чего облачилась в мужской костюм. Она чрезвычайно шокировала такой дерзостью многих, однако театр стали осаждать толпы любопытных, желавших узреть ее в этой роли. То же самое повторилось, когда она с фантастическим успехом выступила в «Опере Нищих», сыграв роль капитана Макхита.

Пандора пришивала верх к диванной подушке, предварительно выстирав его и прогладив и при этом думая, что все равно более отвратительные цвет и узор трудно подобрать: все какого-то «печеночного», коричневого и тошнотворно-зеленого колеров. Отец, кстати, нередко повторял, что людей можно ассоциировать с цветом, который они выбирают, и он был прав: цвета подушки очень подходят для тети Софии.

Пандора тихонько вздохнула: она чувствовала себя несчастной оттого, что теперь приходится жить в епископском дворце в Линдчестере. Огромное, угрюмое, холодное и, по мнению Пандоры, отталкивающее на вид здание и ее жизнь сделало такой же безрадостной и мрачной.

Как же она была счастлива, когда жила с родителями в маленьком церковном приходе в Чарте: прекрасный розарий и конюшня, где отец держал своих любимых лошадей. Мама, посмеиваясь, говорила даже, что лошади и есть самые важные члены их семейства.

Отец никогда не стремился к духовному поприщу, но, будучи третьим, и младшим сыном в аристократическом семействе, должен был, по традиции, посвятить жизнь служению церкви: другого выбора для него не существовало. Однако папа был достаточно умен и находчив: он смог все устроить так, чтобы служебные обязанности не отнимали слишком много времени, отвлекая его от любимых занятий – верховой езды и охоты.

«Наш охотник-пастор», – называли его прихожане, забывая, что по воскресеньям он читал душеспасительные проповеди. Отца воспринимали прежде всего как добродушного весельчака, который поддерживал дружеские отношения со множеством охотников да и вообще со всеми окрестными жителями.

«В его обществе всегда было так легко и весело», – подумала Пандора, стараясь не расплакаться, но слезы уже застилали глаза. Как отчаянно и горестно рыдала она, узнав об ужасающей трагедии, которая сразу лишила ее и отца, и матери. Ей тогда казалось, что она выплакала все слезы, но вот, прожив больше года в доме дяди-епископа, Пандора поняла, что слезы никуда не делись: действительность удручала ее, и с каждым днем девушка чувствовала себя все более одинокой и несчастной.

Вот и сейчас, в эту самую минуту, ей по-прежнему невыносимо было думать о трагическом событии, отнявшем родителей.

У отца не было средств, чтобы приглашать для объездки лошадей опытных жокеев, поэтому он сам занимался этим трудным и опасным делом. В тот роковой день отец выбрал для развлекательной поездки двух, еще не очень привычных к узде жеребцов и отправился вместе с матерью Пандоры на охоту в отдаленную и малознакомую часть графства. Чета Стрэттон уже возвращалась домой, когда внезапно на дорогу выскочил олень и помчался перед лошадьми. В испуге они припустились бешеным галопом и свернули к реке.

Пандоре подробно описали все, что потом произошло: старая двуколка с размаху ударилась о мост, мать и отца выбросило на берег, и они скатились в реку. Отец при падении сломал шею, а мать, потеряв сознание, упала в воду лицом вниз и захлебнулась.

Пандора часто жалела, что не погибла вместе с родителями. После трагедии дядя-епископ с явной неохотой и напускным великодушием приютил Пандору у себя во дворце. Однако дядя и тетя так тяготились ее присутствием, что все поступки племянницы воспринимали с явным неодобрением. Угодить тете Софии было невозможно, как бы Пандора ни старалась, и вскоре она поняла, в чем тут причина: тетю больше всего раздражали красота и молодость племянницы. Пандора была очень похожа на погибшую мать: такое же милое овальное личико, прекрасные глаза цвета темных фиалок, а стройная фигурка разительно контрастировала с расплывшимися телесами тети. Но, главное, лицо Пандоры было безупречно свежим и гладким, а тетино уже избороздили глубокие морщины.

Поняв, в чем коренится истинная причина тетушкиной неприязни и почему у нее столь неистощимый запас придирок и требований, Пандора, тем не менее, всегда беспрекословно, с готовностью выполняла все повеления. Вот и сейчас она знала, что ее вышивка обязательно вызовет только нарекания: зачем швы так «затянуты» (или, наоборот, слишком «свободны») и почему верх скверно проглажен, необходимо все проутюжить опять. Пандора с облегчением вздохнула, подумав, что дядя и тетя вот-вот отбудут в Лондон на праздник, который состоится в Ламбетском епископском дворце. Это торжественное ежегодное событие тетя всегда предвкушала с большим волнением. Еще недели за три до него Пандоре пришлось переделывать парадное тетино одеяние, обшивать его новыми кружевами, а также обновить ленты капора и украсить множеством побрякушек зонтик. Хотя, что бы тетя София ни надела, она все равно выглядела непривлекательно. Вот почему, еще завтракая, тетя София с явной враждебностью поглядывала на тоненькую фигурку Пандоры, изящество которой не могло скрыть и очень простое, пуритански-скромное платье.

Завтрак проходил в молчании: епископ не любил разговоров за едой, особенно ранним утром, когда читал «Таймс». Слуга всегда предусмотрительно прикреплял газету к серебряной, до блеска начищенной подставке. Два лакея разносили на больших серебряных блюдах обильную снедь, которой Огастес Стрэттон и его супруга старательно воздавали должное, подкрепляя силы перед поездкой.

Пандора ела очень мало и с готовностью приняла из рук тети три мелко исписанные страницы.

– Вот дела, Пандора, которые ты должна сделать во время моего отсутствия, – резко и повелительно объявила тетя. – Не следует лениться, пока мы с дядей будем в Лондоне. Я желаю, чтобы к моему возвращению, в пятницу, все было бы исполнено.

– Постараюсь изо всех сил, тетя София.

– Позволь надеяться, что твое «изо всех сил» означает бо́льшую старательность, чем ты проявляешь обычно, – язвительно отрезала тетя.

Пандора взяла список, присела в поклоне и вышла. Затворив за собой дверь, она стремительно бросилась по коридору в маленькую гостиную. Однако вместо того, чтобы немедленно погрузиться в чтение списка неотложных дел, она подошла к окну и посмотрела на лучезарное солнце. Ее охватило радостное волнение: она свободна! Она будет свободна целых три дня от упреков, ворчания, суждений о том, какой образ жизни вели родители Пандоры, и критических замечаний относительно поведения и внешности племянницы.

«Но чем же мне заняться? Как провести свободное время?» – мысленно спросила она себя, хотя уже знала ответ: как только дядя и тетя уедут в Лондон, она сразу же отправится в Чарт – поговорить, пообщаться с деревенскими жителями, которые знали и любили ее родителей. Нет, она не заедет в свой бывший дом в пасторате: ей невыносимо грустно видеть чужих людей, живущих в доме, который она по-прежнему считала своим. Однако в Чарте есть и другие дома, и люди, которые будут рады с ней повидаться по той именно причине, что она – дочь своего отца.

В этот самый момент дверь соседней комнаты – кабинета дяди – отворилась, и кто-то вошел, а затем Пандора услышала голос тети Софии:

– Но прежде чем мы уедем, Огастес, ты должен приказать Пандоре не ездить в Чарт!

– А я как раз сейчас подумал о ней. Я не успел тебе сказать, но вчера, уезжая к своему отцу, Проспер Уизеридж просил меня передать Пандоре свой «особый», почтительный привет.

– Ты хочешь сказать, что у него появилось намерение просить ее руки? – недоверчиво переспросила миссис Стрэттон, словно услышала самую невероятную новость.

– Да, он сказал, что питает к Пандоре чрезвычайное расположение, но решил вначале сообщить об этом мне, чтобы заручиться согласием на брак, прежде чем известить о своих чувствах саму Пандору.

– Ну что же тут можно сказать! – саркастически заметила миссис Стрэттон. – Разве то, что ему бы следовало быть поумнее! Твоя племянница должна быть благодарна судьбе, раз такой порядочный человек желает вступить с ней в брак!

– Но Пандора еще очень молода, – задумчиво возразил епископ, – и надо бы ей еще подождать, прежде чем возлагать на себя бремя супружеских обязательств.

– Ей никогда не сделают лучшего предложения, – убежденно заявила миссис Стрэттон. – Конечно, у лорда Уитшоу, например, есть два неженатых старших сына, но ведь и Проспер Уизеридж носит сан «Достопочтенного», что имеет в данном случае немалое значение!

– Ну, я не хотел бы рассматривать этот вопрос только с точки зрения престижа!

– Почему же? – поспешно переспросила миссис Стрэттон и, помолчав, добавила: – Ну как можно тут колебаться?

– Я сказал, что обдумаю его просьбу и дам знать о своем решении, когда мы вернемся из Лондона.

– Ты должен сказать «да», Огастес, самое положительное и несомненное «да»! А для меня будет огромным облегчением сбыть Пандору с наших рук! Надеюсь только, что Проспер Уизеридж окажется достаточно решительным человеком, чтобы сломить ее врожденное упрямство и склонность к опрометчивым поступкам, которую она унаследовала от родственников по материнской линии. Нет-нет, Огастес, именно по материнской, а не по твоей!