Жасмин Майер - Сводные

— Кай! — орет Лука на всю округу.

Через плечо вижу, как балеринка снова каменеет. Наверняка и уши навострила, так что мое имя теперь для нее больше не тайна.

Перехватываю Лукьянюка раньше, чем он подлетает к тачке. Зная его, он обязательно залезет внутрь, посидит на всех сидениях и даже может растянуться на заднем, подложив под голову мою куртку.

— Эй! — возмущается друг. — Даже не дашь прикоснуться к этой прелести? Это что, ревность?!

Стискиваю зубы.

— Тачку уже ищут. Надо убираться.

— Ты что, не отрубил геолокацию? — пугается Лука. — Ну садись в мою, помчали тогда.

— Не, не могу. Хочу башку проветрить. Пешком пойду.

— Чего? — Лука замирает возле своей разбитой колымаги. — Заметут же тебя, Кай! Думаешь, Дмитриев тебя тоже с победой поздравит, когда найдет?

— Все будет норм, Лука. Езжай быстрей. Тебе еще на трассу выбраться надо.

Друг колеблется. Чешет спутанные курчавые волосы.

— А ты это… Вечером придешь? На пирожки?

Вспоминаю ароматы подтопленного сала, поджаренного лука и горячие клуба дыма от вареной картошки и полусырое, еще горячее тесто.

В любой другой день я бы с радостью. Но…

— Не сегодня.

Лука уезжает после небольшой заминки. Подталкиваю его машину, которая буксует, но все-таки выбирается из грязи.

Возвращаюсь к машине Дмитриева. Геолокацию я, конечно, отрубил. Первым делом. Но найти машину все равно не составит труда. Это не так сложно, когда она такая единственная в городе.

Сажусь за руль и сразу завожу мотор.

Вижу, как в зеркале поднимается темная гора. Из-под моей куртки сверкают синие глаза балеринки. Раньше она была причесанная, каждая прядка к прядке на голове, сейчас растрепанная, взлохмаченная. Щеки горят. Губы искусанные. Ох.

Резко отвожу глаза в сторону, выкручиваю руль и с разгона влетаю на насыпь пустого шоссе.

— Где там твое прослушивание? — спрашиваю через плечо.

Глаза балеринки становятся квадратными.

Да, я настолько сумасшедший.

— Сцена Александринского театра.

Хмурюсь, пытаясь сообразить, где это. Театрал из меня не очень.

— Возле Академии Балета, на улице Росси… Подожди, ты сейчас реально везешь меня прямо туда?

— Да.

— А потом что?

— А потом я оставлю тебя, тачку и уйду.

— И ты не боишься, что тебя найдут?

— А ты меня сдашь?

Перехватываю в зеркале ее смутившийся взгляд.

— Опусти маску, — просит она.

— Зачем? Чтобы тебе было легче меня опознать?

Она отворачивается, пытаясь скрыть улыбку. Заправляет за ухо выбившуюся прядь. Ловлю себя на мысли, что хотел бы коснуться ее волос и повторить это движение.

— Ты этим постоянно занимаешься?

— Постоянно ли я похищаю девушек? Нет, это в первый раз.

— Я про машины. Никогда не слышала, чтобы на угнанных машинах устраивали гонки. Это такая фишка?

— А я никогда не видел, чтобы люди по доброй воле садились на поперечный шпагат, — не остаюсь в долгу. — Просто мы из разных миров, балеринка. И ничего с этим не попишешь.

(1) Шаббат - суббота по еврейскому календарю

(2) Шаббат шалом - хорошей субботы (иврит), дословно "Привет, суббота"

Паркуюсь неподалеку от театра и тут же покидаю машину. Для меня каждая секунда на счету, это балеринка, сколько угодно, может оставаться в тачке своего отца.

Забегаю в туннель между домами и поднимаюсь по черной лестнице на чердак. Питер с высоты выглядит даже привычнее. Но вместо того, чтобы изо всех сил уносить ноги, зачем-то подхожу к высокому круглому окну с мутным стеклом. Просто интересно, как там балерина.

За несколько минут, пока я поднимался на пятый этаж, улица теперь вся запружена полицейскими машинами. Синие и красные всполохи играют в догонялки по желтым стенам, а менты уже подкрадываются к тачке.

Есть даже саперы. Ищут подвох во всем.

Ну ничего. Скоро начнется новый сезон гонок. И странные угоны перестанут быть сенсацией.

Балеринка смело выходит из машины, доводя саперов до паники. Они бросаются на землю, но через толпу к ней тут же подлетает мужчина.

В костюме нараспашку, без формы и бронежилета.

Дмитриев.

Отец балеринки не боится выражать эмоции на людях. Плевать он хотел и на орущих ментов, которые наверняка сейчас втирают ему об уликах, отпечатках и безопасности.

Дмитриев просто рад видеть дочку живой. Он целует и обнимает ее при всех, а она даже не пытается вырваться. Сама обнимает его также крепко, как будто они месяц не виделись.

Мне странно видеть это. В целом мире нет человека, которого я мог бы обнимать вот так, не выпуская из рук, до боли в ребрах. Как и нет того, кто желал бы обниматься со мной.

Мать не в счет.

Еще в десять она ограничивалась тем, что трепала меня по волосам. А после я сам стал избегать обнимашек, а она не настаивала.

Толпа зевак становится только больше: высыпали на ступени театра другие танцовщики. Уверен, балеринке дадут еще один шанс. Причина для опоздания у нее уважительная. Не каждый день тебя вот так похищают средь бела дня.

Может быть, даже парочку интервью даст.

Мне бы уже бежать, сломя голову. А я по-прежнему стою и выглядываю светлую макушку и растрепавшийся пучок. Вспоминаю ее узкую спину под своей ладонью.

Дмитриев вдруг тянет на себя куртку, в которую она по-прежнему одета. Балеринка цепляется в нее, но Дмитриев грубо срывает мою куртку с плеч своей дочери.

И передает ее полицейским и уже совсем иначе смотрит на дочь. Как будто подозревает ее в сговоре. Блин, мужик, ее так трясло в этом шерстяном коротком платье, что я просто не смог забрать свою тряпку. А походу, стоило.

Но разборки с отцом откладываются. По крайней мере, сейчас балеринку обступают сверстники. Особенно выделяется один, курчавый, как барашек, и в серых лосинах, которые трындец как обтягивают его яйца.

Он гей, правда? Ну не может нормальный мужик такие колготки на себя натянуть? Пусть он окажется геем и я наконец-то уйду.

Святые помидоры.

Нет, Барашек не гей. Барашек самый настоящий натурал. Я только что видел, как его рука скользнула с талии балеринки ниже, на задницу. Ни один гей не станет с таким энтузиазмом лапать девочек в коротких платьях. А еще не будет тереться о их задницу своим выпирающим из лосин бугром.

И куда смотрит отец? Ах да, он куда сильнее агрится (1) на мою куртку, которую уже передал полиции. Кажется, он даже требует служебных собак «вот прям щас». Да забей ты на куртку и машину, Дмитриев, заметь уже, как твою дочь тут при всех лапает какой-то кудряш в лосинах!

Топот ног звучит как приговор.

Я просрал время, и теперь мне надо убираться отсюда очень быстро.

Сообразили, что я не мог далеко уйти. А я мог бы, если б не остался. И зачем так внимательно следил? Может, у них там любовь с Барашком в колготках.

У балеринки своя жизнь и свои кавалеры, которых вполне может быть уже одобрил ее отец. Взрослая ведь девочка.

А вот от меня он точно будет не в восторге. Особенно после тачки.

Все, надо валить.

Бросаю последний взгляд на дочку Дмитриева и выбираюсь через скрипучий люк на обитую жестью покатую крышу. Бегу по тонкому дырявому мостку, перекинутому на другой дом.

Там юркаю на темный чердак и, низко согнувшись, миную провода, ветошь, пауков и пыль, и бегу мимо мышей и крыс на крышу соседнего дома.

Надо было выбирать пирожки. Ел бы сейчас сырое недожаренное тесто, а не пытался оторваться от погони. Чертов озабоченный Барашек и балеринка с ее длинными ногами.

Прыгаю с полутора метров вниз, вместо того, чтобы сбегать по железной лестнице. Щиколотку прошивает болью, как от пули. Но стрелять среди бела дня, слава Богу, еще никто не начал. Шум погони немного стих, значит, я смог оторваться.

Снова перебегаю по кромке крыши на другую и прыгаю, пугая туристов в ярких оранжевых касках, которые залезли на одну из крыш Питера и теперь радостно фоткаются на фоне Исаакиевского.

— Молодой человек, а вы кто такой?... — подскакивает гид.

— Не мешайте работать! Кабель от интернета тяну.

Так она мне и поверила. Я все еще в маске и без оборудования. Да еще и бегу сломя голову по крышам.

Но даже секунды ее замешательства мне было достаточно.

Минуя туристов, спрыгиваю мимо опешившего гида в распахнутый лаз, ведущий на узкую черную лестницу, и там подхватываю одну из лишних оранжевых касок.

На ступенях даже перехожу на бег. В спину несутся громкие голоса. Черт, лишь бы не бежали с первого этажа навстречу, но на лестнице тихо, только мой собственный топот отскакивает от стен и резонирует с грохочущим в груди сердцем.

Выбегаю в квадратный питерский дворик и несусь наперерез. Воздух гудит и вибрирует от сирен. Загоняют, как волка на охоте.

С разбегу врезаюсь плечом в ворота, но калитка остается запертой. Что за ерунда? Еще вчера этих ворот тут не было! Отбегаю назад и осматриваю свежую пену по углам конструкции. Твою же мать!

— Туда побежал! — отражается эхом от колодца.

Калитка неожиданно распахивается, и на меня смотрит еще один гид с такой же группой туристов.

— Вы уже закончили? — спрашивает.

Не сразу вспоминаю, что на мне оранжевая каска, из-за которой она приняла меня за туриста.

— Конечно, закончили! Там же смотреть не на что! — кричу во весь голос, и будущие руферы (2) мигом навостряют ушки. — Обдираловка чистой воды! Кругом одни провода, а вам лишь бы деньги содрать!