Проснувшись сегодня утром, я просто поняла — к чёрту всё! К дьяволу гордость, хватит культивировать искусственную ненависть. И если мне суждено вновь познать горечь потери и предательства, то так тому и быть. Я не верю, что смогу оправиться, если это случиться, но хотя бы позволю себе предварительно глоточек счастья. Как говорится: «Лучше сделать и пожалеть, чем всю жизнь сожалеть об упущенной возможности».


И вот я здесь, с ужасом смотрю на мужчину, который стал моим самым сильным наваждением. На рокового мужчину своей жизни. И мне страшно. Я боюсь, что он меня прогонит, и я вовсе не нужна ему. Что я сама себе придумала вину, и его состояние никак не связано с происходящим между нами последние дни. Боюсь, что просто уже слишком поздно и ему не нужна ни я, ни моя помощь. Что он и вовсе доволен положением дел. Страшно, что, даже в случае, если он мне по-прежнему рад, зависимость стала слишком сильной, чтобы вытащить его. Что его тело и разум настолько зависимы от полосок белого порошка, что выбраться уже не суждено. Замерев, я стояла и силилась ответить хоть что-то, но слова упорно не шли.


— Можно я войду? — спросила я тихо.


Кивнув, Адриан посторонился, пропуская меня в квартиру. За эти трое суток тут ничего не изменилось, в отличии от моей жизни и сознания, в которых произошёл просто масштабнейший переворот.


— Как ты? — ляпнула я первое, что пришло в голову, прекрасно осознавая, что задала банальный и глупый вопрос.


— Отлично, — выгнул Джонсон бровь, он вёл себя весьма прохладно, разрушая и без того шаткую уверенность в собственных силах. — Что-то еще?


— Зачем же ты так? — прошептала я, не узнавая его.


— Как?


— Зачем связался с наркотиками?


— А тебе не всё равно?


В его голосе звучала издёвка, но я успела заметить проскользнувшую во взгляде боль. Адриан хотел уязвить меня, задеть, причинить боль и, самое противное, мне кажется, я это заслужила.


— Нет, — покачала я головой, заламывая пальцы на руках.


— Да ну? — ироничный тон, ледяная змеиная улыбка.


— Адриан, хватит! — взмолилась я, не в силах больше видеть открытую враждебность. — Ты же не чужой мне. Я волнуюсь за тебя, мне страшно. Прекрати себя так вести, не отталкивай меня.


На мою пламенную речь мужчина лишь криво усмехнулся. Глаза смотрели отрешённо, без капли теплоты. Но к моему облегчению, взгляд был ясный и осознанный.


— Ты так хотела свободы, так воевала за неё… Ты её получила. Не ты ли, Криста, говорила, что ни знать, ни видеть меня не хочешь? Я дал тебе эту свободу, но ты опять недовольна. Я не понимаю тебя, крошка. Ты из тех людей, которые в любом случае ждали иного исхода и будут недовольны произошедшим? Это порой мешает жить, знаешь ли. — всё это ровным, монотонным голосом, звучащим как-то механически.


— Я и сама себя не понимаю.


Каждое слово давалось мне с большим трудом. Адриан намеренно и хладнокровно подталкивал меня к признанию, к которому я не была готова. Однако я понимала, что иначе мне придётся уйти ни с чем. Прожить жизнь, полную горьких сожалений. А возможно и вовсе свихнуться от осознания собственного малодушия и трусости и от того, что из-за них я не смогла ему помочь и повторно позорно бежала, бросила его.


— За эти дни, которые я провела дома, вдали от тебя, я много думала и поняла, что тут, с тобой, мне не так уж и плохо. То есть мне было тут хорошо. Не хочу я быть без тебя, — с отвращением я слушала свой жалкий лепет. Сбивчивые и корявые объяснения. Но словно что-то не давало мне говорить свободно, душило, заставляя с усилием выплёвывать слова.


— И что же тебе понравилось в твоём, как ты выражалась, плене? — голос Адриана буквально сочился ядом. — Хорошая жилплощадь и деньги? Ведь, опять же, по твоим словам, общество предателя, ублюдка и насильника тебя не особо прельщало. Так что тебя привело сюда, Криста?


Каждое слово — хлёсткое и язвительное обвинение. Они больно били и первым порывом было начать оправдываться, но я молчала, пристально вглядываясь в красивое, но болезненное лицо. В глаза цвета неба. И именно в них я увидела то, что положило конец всем моим сомнениям. За притворным безразличием, цинизмом и холодом проскакивали истинные чувства: боль, тоска и страх. Внезапно, как по щелчку, в моей голове всё встало на свои места. Его поведение стало совершенно понятным. Адриан Джонсон, гордый властитель собственной жизни, привыкший быть сильным и независимым, с малых лет бросающий вызов людям и обстоятельствам, не хотел показывать свою слабость. Не хотел, чтобы я видела его уязвимость, боялся моей жалости. Он просто не понимал, пусть у меня и болит за него душа, но я пришла сюда потому, что просто не знаю, как жить дальше без него. Всё-таки он добился своего: вновь стал владельцем не только моего тела, но и сердце с душой принадлежат ему.


— А может тебе понравилось трахаться со мной, а? Признавайся, Криста, тебе ведь нравилось то, что ты называла гадостью и принуждением? — продолжал язвить Адриан.


— Да, мне понравилось трахаться с тобой, — с вызовом ответила я, гордо вскинув подбородок. — Мне вообще нравится всё, что с тобой связано.


— Правда? — что-то недоброе мелькнуло в его взгляде.


Я не успела ничего проанализировать или ответить, как Джонсон сделал шаг ко мне. Схватив меня за руки, мужчина ловко повернул меня к себе спиной и смахнув с декоративного столика вазу с цветами, нагнул и прижал меня к нему. В голове вспыхнули образы прошлого, страшного и болезненного насилия, сущего Ада, после которого мне даже сейчас иногда снятся кошмара.


— Нет! Не смей! — завопила я, испытав волну лишающего рассудка ужаса.


— Тише, детка, — насмешливо прошипел он. — Тебе понравится.


Ловко расстегнув пуговицу на моих джинсах, он спустил их с меня вместе с бельем. Раненой птицей я забилась в сильных руках, удерживающих меня в унизительном положении. Попытка закричать кончилась тем, что Джонсон зажал мне рот рукой. Я попыталась её укусить. Бесполезно. Несмотря на его болезненный вид, силы наши были не равны. Перед глазами вспыхнули искры, и я взвыла от боли, когда одним сильным и беспощадным толчком он погрузился в меня. Я была не готова, совершенно сухой. Поэтому его проникновение, приносившее обычного чувственный восторг, показалось мне худшим наказанием.


Игнорирую моё сопротивление, любые попытки вырваться, мужчина продолжал вдалбливаться в меня со всей силы. Я испытала неподдельное изумление, когда сквозь поток разрывающей на части боли, стало пробиваться сокрушительное наслаждение. Член уже на встречал сопротивления моего тела, легко скользя во мне, с каждым толком увеличивая извращённый кайф, который я не должна бы испытывать. Но, тем не менее, испытывала. Боль и экстаз смещались в гремучую, взрывоопасную смесь. Не сразу я осознала, что сама двигаюсь Адриану на встречу, буквально насаживаюсь на его член. Что он больше не зажимает мне рот, а с моих губ срываются стоны прочного удовольствия.


Пока он грубо имел меня, на задворках сознания разум исступленно шептал, что это неправильно, унизительно. Противоестественно испытывать в такой ситуации наслаждение. Это, наверное, какая-то патология и мне следует обратиться к специалисту. Но я не хочу. Мне слишком хорошо здесь и сейчас. В данный момент любые доводы разума не имеют значения. Я искренне наслаждаюсь каждым толчком Адриана. То, что изначально задумывалось как грубое насилие, переросло в откровенное совокупление.


От очередного беспощадного проникновения моё сознание взорвалось фейерверком экстаза. Следом, прошипев какое-то грязное ругательство, с утробным стоном кончил Адриан. Его наслаждение, пульсация мужской плоти во мне лишь продлевали мою собственную эйфорию, заставляя до крови кусать губы.


— Ну что, тебе понравилось, крошка? — голос, полный яда и издёвки, вернул меня с небес на землю.


Я совершенно забыла обо всём на свете, упиваясь ослепительным наслаждением с оттенком боли. Реальность вернулась слишком резко, оглушая и припечатывая меня к несчастному столу своей беспощадностью. Пока я билась в экстазе, забывая собственное я, Адриан преследовал лишь одну цель: причинить боль, наказать и унизить. И ему это удалось. Стало больно и обидно. Зачем он так, за что?


— Молчишь? — едко поинтересовался Джонсон. — Почему? Тебе же нравилось трахаться со мной, нравилось то, чем я окружал тебя. Но знаешь, Криста, мне надоело. Не хочу больше строить из себя кого-то, кем на самом деле не являюсь. Ты была права — я ублюдок, насильник и урод. Теперь ещё можешь добавить и наркомана. Да, я такой. Оставайся, если произошедшее сейчас тебя устраивает, потому что отныне будет только так. Какое-то время мне нравилось играть роль хорошего парня, но наскучило.


С этими словами он вышел из меня, и я услышала шорох одежды и отдаляющиеся шаги. Обессиленно осев на пол, я изо всех сил зажмурила глаза, чтобы не расплакаться. Хотя я и понимала, каждое действие и слово имели одну цель: заставить меня уйти, возненавидеть его, но мне всё равно было больно.


Столько времени мы прожили под одной крышей, изводя и мучая друг друга. Я шла сюда, полная надежд, с намерением сделать всё, чтобы остаться, заставить Адриана услышать меня. А теперь просто не знаю, как мне быть и что делать. Душа, которую Джонсон сейчас всеми силами пытался вывалять сейчас в грязи, надрывно рыдает, и я стараюсь удержать эти слёзы внутри. Неужели всё зря? Нет, не верю. «Выхода нет только из гроба», — вроде так говорится? У меня есть выбор, совершенно не привлекательный, но есть. Уйти и ночами умирать, проливая слёзы в подушку, цепляясь за искусственную ненависть. Могу я и остаться, и мы снова погрузимся в свой новый персональный круг Ада, спустимся ещё ниже, ближе к Коциту[1].