- Не из-за меня он покончил с собой!

- Но из-за вас он никому не был нужен!

Валентин вновь звонко смеется. Потирает руками лицо и спрашивает:

- Помогает?

- В смысле?

- Ну, успокаивает? Ты же знаешь, что виновата, но все равно пытаешься обвинить в его смерти кого-то другого. Однако, милая, Дима умер, потому что ты разбила ему сердце. А не потому, что я был строгим отцом. Он жил до этого, он жил с этим, но тебя пережить не сумел.

- Так себе оправдание.

- Твое не лучше.

- А знаете, как он меня называл? – я вновь оказываюсь спиной к двери и решительно стискиваю в пальцах сигару. Сердце бешено стучит. Вот-вот и я свалюсь на пол от переизбытка чувств. – Лгунья.

- Он был прав?

На лице Болконского ухмылка. Ничто не способно пробить его каменное сердце. Он – бесчувственная статуя, в которой больше не осталось жизни. И тогда я киваю.

- Да. Он был прав.

И выпускаю сигару. Она падает в нескольких сантиметрах от моих ног и воспламеняется, смешавшись с каплями алкоголя. Тут же молниеносно огонь становится больше, разрастается и перекидывается на книги, сваленные шторы. Я смеюсь, а Болконский свирепо кидается вперед.

- Что ты делаешь!

Его попытки рвануть к двери – тщетны. Прямо между нами стеной вспыхивает пламя, и Валентину ничего не остается, кроме как кинуться обратно к дубовому столу.

Уверена, вскоре и он превратится в груду пепла.

- Знаете, что самое смешное? – я ядовито улыбаюсь, наблюдая за ужасом, светящимся в глазах у мужчины. Он резко переводит на меня взгляд, и прилизанные когда-то светлые волосы растрепаются в стороны. Огонь пылает, поднимается дым, и мне становится трудно дышать, но я не сдвигаюсь с места. Я буду смотреть на то, как он умирает. – Врать чертовски интересно.

- Нет! Ты не уйдешь! – его руки нащупывают в столе что-то тяжелое. Уже через секунду в воздухе оказывается длинный, серебристый кольт и его дуло направлено мне в голову. – Не уйдешь! Я не позволю какой-то девчонке…

- Вы горите.

- Что?

- Ваша нога…

Болконский громко выругивается и начинает тушить низ штанин огромными ладонями.

- Черт! – кричит он, похлопывая пальцами по шерстяной ткани. – Дьявол!

Все это время я не свожу с него глаз. Огонь приближается, пытается укутать в себя, как в одеяло, но я не обращаю внимания. Пот проступает на лице. Руки неприятно покалывает и жжет. Однако я твердо держу спину и наблюдаю мутными глазами за тем, как в агонии мечется мой злейший враг. Мне это нравится.

- Ты! – восклицает он, потушив штанину. Его рука вновь взметает вверх. – Ты умрешь.

- Вы опоздали.

- Никогда не поздно лишить кого-то жизни.

Возможно, он прав. Я вдруг отчетливо понимаю, что Болконский выстрелит. Он сделает это, ведь он – не Дима. Дыхание перехватывает. О, нет! Интуитивно я отскакиваю назад, но не успеваю. Звучит выстрел, и мои глаза закрываются.


ЭПИЛОГ


Я вырываюсь из машины и перебегаю через дорогу. Вокруг хаос. Пожарные пытаются совладать с огнем, поглотившим стеклянный особняк Болконских, но их попытки тщетны. Бунгало Димы горит, словно новогодняя елка.

Хватаю за руку одного из докторов.

- Что здесь происходит?

- В доме еще остались люди.

- Что? – женщина убегает, а я вдруг замечаю вдалеке отца. Он сидит на парапете и держится руками за лицо. Мне неожиданно становится жутко страшно. Я срываюсь с места, бегу к нему и восклицаю, - пап! Папа!

Он не отвечает. Даже не поднимает на меня глаз. Черт, что же тут творится? Рассерженно оглядываюсь и смахиваю со лба капли пота. Жара стоит неимоверная, будто особняк Валентина – лагерный костер, который весь город решил посетить.

Вновь смотрю на отца.

- Где Зои?

Его плечи содрогаются. Теперь мне и вовсе нечем дышать. Что эта тупая идиотка опять учудила! Присаживаюсь напротив папы на корточки и рычу:

- Что такое? Где она!

- Я не смог.

- Что?

- Саша, я…, - он, наконец, поднимает взгляд. Лучше бы он этого не делал, - я не смог уберечь ее. Не смог ее спасти!

Дело в том, что злость моя мгновенно испаряется. Вскочив на ноги, я распахиваю глаза, смотрю на горящее здание и неожиданно осознаю: с Зои произошло нечто плохое. От того все мое тело наливается горячим свинцом. Сорвавшись с места, несусь к докторам и кричу:

- Где девушка? Она жива? Ее нашли? – язык заплетается. – Девушка, невысокая. Выглядит на семнадцать, восемнадцать лет. Постоянно несет чушь и не думает о последствиях.

- Девушка?

- Да!

- Есть девушка, - отвечает мужчина и кивает в сторону одной из носилок. Из мешка торчит обугленная рука, - но смотреть не советую.

Больше ничего не помню.

Проваливаюсь в бездумье и молочу кулаками из стороны в сторону до тех пор, пока меня не оттаскивают в машину и не увозят в неизвестном направлении.

В себя прихожу уже дома. В ушах звенит, в носу запах гари. Я моргаю, поднимаюсь и вновь валюсь на постель. Понятия не имею, сколько так провожу времени. Глаза мои постоянно открыты, и они впялены куда-то в пустоту сквозь стены, воздух. Едва вспоминаю обугленную руку начинаю блевать, а потом рыдаю, как девчонка, круша все, что попадается под руку.

- Саша, пора.

Это голос мамы. Она заходит ко мне в комнату и впервые не выглядит надменно. Сейчас ей также паршиво, как и всем в этом доме. Ее рука касается моей щеки.

- Саш, поднимайся. Нас ждут.

- Зачем?

Она не отвечает. Отводит взгляд, и только потом до меня доходит, что я лежу на постели в черном, смятом костюме. Когда оделся? Какой сейчас день? Киваю. Заторможено и рассеянно поднимаюсь на ноги, шепча: я в порядке, все хорошо, пусть и не слышу собственного голоса.

Потом, кажется, еду на машине, потом вроде папа что-то говорит. Глаза у него до сих пор красные. Может, он тоже потерял счет времени? Погода серая. Как и всегда было в Питере до того дня, как она не появилась на пороге. Я не хочу думать о ней, потому что единственное мое воспоминание – это последний наш разговор. Однако все равно думаю. Иногда меня пробирает, и вместо рыданий наружу вырывается смех. Мама в такие моменты очень пугается. Но не объяснять же ей, что я вспоминал, как мы обкурились на парковке и носились под ночным небом?

Уже на кладбище ко мне подбегает Ярый. Мы отходим в сторону и хорошенько затягиваемся. Нос саднит. Рыжий начинает ржать, а я толкаю его в бок.

- Заткнись, идиот. Это же похороны!

- Зои бы не хотела, чтобы мы рыдали. Она бы вообще обрадовалась музыке и танцам, после скучне-е-ейшего ритуала. Вспомни ее выкрутасы на вечеринке!

- Да никто о ее выкрутасах и понятия не имеет. Все здесь пришли почтить память девочки, чья мама была шлюхой, а отец – слабохарактерным слизняком.

- И все они классно оторвутся вечером на званом ужине, - Ярослав презрительно хмыкает и почесывает обросший щетиной подбородок. – Думаешь, дело закроют?

- Его уже закрыли, - затягиваюсь и, наблюдая за тем, как толпа выстраивается рядом со свежей могилой, отбрасываю окурок в сторону. – Пойдем.

- Тебя блин не настораживает, что в особняке Болконского поджарились абсолютно все охранники? Все! Какого черта они столпились дома? Должен же был кто-то остаться на улице, вызвать полицию. Полный абсурд.

- Сбежались, как мотыльки на пламя.

- Да чушь это.

Мы останавливаемся перед моей матерью. На ней черное, простое платье, и если бы я не знал свою маму, я бы решил, что ей очень грустно. Хотя, может, она тоже успела привязаться к этой неугомонной, бешеной брюнетке? Какой-то толстый мужик произносит речь. Я даже не смотрю на него. Изучаю землю под ногами и почесываю нос. Главное, просто не думать о Зои на похоронах Зои. Куда уж проще. Папа стоит с каменным лицом. Я бы подошел к нему, если бы знал, что сказать. Но я не знаю. Я блин понятия не имею, как себя вести, что делать! Какого черта она вообще умерла? Какого черта она не убежала, не попыталась спастись! Какого черта, Зои, что ты натворила?

Я смахиваю с глаз слезы и измученно всматриваюсь в серое небо. Поскорее бы все это уже закончилось. Достало! Когда все бросают цветы в могилу, я отхожу в сторону. Вряд ли Зои любила розы. Мне кажется, ей по нраву были другие цветы, необычные. Хотя, кто знает? Я ведь общался с ней едва месяц.

- Хочешь? – спрашивает меня какой-то светловолосый парень. Он протягивает мне сигарету, а я тут же бросаю взгляд в сторону родителей. Курить у них на виду – вырыть себе могилу рядом с брюнеткой. Однако…

- Давай.

Мы одновременно затягиваемся. Выдыхаем густые глубья дыма. Черт, если честно, от никотина дышать становится намного проще. Глупая иллюзия.

- Знал Зои?

- Немного, - кивает парень. На нем дорогой, темно-зеленый костюм и запонки отливают серебром, - я был другом ее второй темной половинки. Теслера.

- Да ладно.

- Ага, его хоронят рядом. – Он кивает в сторону еще одной церемонии и усмехается. – Там цветов поменьше. Но зато народу побольше. Я пригласил ребят с института.

- И они пришли?

- А почему бы и нет?

- Ну, потому что Теслер не был дружелюбным. – Откашливаюсь. – Вроде.

Мы стоим в молчании еще несколько минут, а затем моя мама вдруг оказывается рядом и начинает рычать о том, чтобы я выбросил сигарету. Чувствую себя полным кретином. Блондин усмехается и, когда она возвращается к отцу, снисходительно вздыхает.