Отец оказывается рядом слишком неожиданно. Я подпрыгиваю, а он дрожащими пальцами тянется за телефоном. Лицо у него бледное. Не понимаю, почему он испуган.

- Что-то случилось?

- Сиди здесь.

Это не ответ. Поэтому я вся напрягаюсь и спрашиваю вновь:

- В чем дело?

- Зои, - Константин роняет сотовый. Рассеянно поднимает его и встречается со мной сердитым, грозным взглядом, - просто оставайся здесь! Услышала? Будь тут!

Его слова – лишь причина вскочить с места. Едва отец отходит на пару шагов от машины, я неуклюже выкатываюсь из салона и зажимаю пальцами ноющую рану на животе. Что же тут происходит? Машин – невиданное количество. Наверно, и, правда, авария. Но почему тогда папа так напуган? Может, пострадал кто-то из знакомых?

- Я же сказал тебе, - восклицает он, заметив меня рядом, - вернись, вернись сейчас же! Дорогая, уходи!

Его тон, его лицо, его нервные движения, и то, как он закрывает спиной перекресток – все это не на шутку меня пугает. Что-то не так. Мне неожиданно становится жутко страшно. Я слышу, как в голове взывает сирена, и поднимаюсь на носочки.

- Что там?

- Зои!

- Что такое? В чем дело!

Константин не успевает ответить. Я догадываюсь сама. Вижу черный, перевернутый мотоцикл и едва не валюсь без сил. Это ведь «Харлей» Андрея. Небо падает. Я покачиваюсь назад и хватаюсь руками за лицо. Нет, нет, нет! Не может быть! Глаза вспыхивают дикой болью, а мир вдруг переворачивается и выбрасывает меня на берег безумного отчаяния.

Отец сжимает мои плечи, но я все равно тянусь вперед. Пытаюсь сорваться с места, но когда замечаю скорую помощь, цепенею.

- Андрей! – вырывается крик из моего горла. Константин шепчет что-то. Я не слышу. Испепеляю мутным взглядом перекресток и понимаю, что ничего не чувствую, ничего кроме ужасной, колючей боли. Она проходит через все тело. Заставляет рыдать, задыхаться.

- Пустите! Пустите меня!

Все-таки срываюсь с места. Плетусь на заплетающихся ногах к месту аварии и вижу смятый мотоцикл, рядом – матовое Ауди. Еще вижу мешок, в котором лежит чье-то тело.

- Нет, - хватаюсь пальцами за рот, - не может быть. Нет!

Глаза Теслера закрыты, но я ясно замечаю окровавленное лицо. Бледное, окровавленное лицо. Мои ноги подкашиваются, я зажмуриваюсь так сильно, что едва не отключаюсь и хочу крикнуть: скажи хоть что-нибудь, Андрей! Скажи! Но он вряд ли ответит. Меня качает в сторону. Я упираюсь лицом в чью-то грудь и шепчу: нет, нет, нет, не может быть! Нет!

- Это ведь не он, - умоляю я, срывающимся голосом. Слезы застилают глаза, дышать нечем, - это ведь не он, скажи мне, пожалуйста, скажи!

Но отец не отвечает. Молчит, а я повисаю в его руках, не понимая, как могла на такое решиться? Мне очень больно. Я пытаюсь взять себя в руки, но плачу все сильнее и сильнее. Если бы у меня был только один шанс вернуться обратно, остановить Андрея, схватить за руку, не отпускать. Если бы я только могла что-то изменить! Но я не могу. И от того плачу до тех пор, пока силы окончательно не покидают меня.

- Хочу увидеть его.

- Зои…

- Хочу увидеть его!

Встряхиваю головой. Плетусь к телу и упрямо отталкиваю полицейских. К счастью, отец оказывается рядом. Он отвлекает их, пока я быстро шмыгаю к опечатанному перекрестку. На ватных ногах иду вперед. Прикрываю руками рот и едва удерживаю в груди крик. Это он. Это, действительно, он. Безмятежное лицо Андрея расслаблено. Впервые парень не кажется мне серьезным, сосредоточенным или равнодушным. Он словно спит. Лишь кровь на висках и в волосах заставляет усомниться в правдоподобности данной теории. Не знаю, что на меня вдруг находит. Я падаю перед телом парня на колени и хватаю его за плечи.

- Очнись! – кричу я не своим голосом. – Андрей! Открой глаза! Посмотри на меня!

У него синеватые губы и белая, практически серая кожа. Кровавые разводы похожи на линии, проведенные дрожащей рукой, кистью, а ладони до сих пор теплые.

- Андрей, - шепчу я, - ты же сказал, что все получится. Ты же пообещал! Пообещал!

Зажмуриваюсь и порывисто касаюсь лицом его щеки. Я больше не чувствую запаха мяты. Его перебивает едкий, соленый запах крови, гари, моторного масла. Я больше не слышу его голоса, не вижу его глаз. Мне вдруг становится очень страшно. Я цепенею, распахиваю глаза и, сжимая в пальцах его плечи, думаю: что мне теперь делать? Как мне без него жить?

Кто-то поднимает меня на ноги. Я не сопротивляюсь, потому что до сих пор не могу пошевелиться. Пялюсь на тело Теслера и словно мантру повторяю:

- Очнись, пожалуйста, очнись. Очнись.

Но Андрей не шевелится.

- Мне очень жаль, - сбивчиво говорит отец, правда мне не удается оторвать глаз от лица человека, засевшего в моей груди. Он ведь, действительно, не встанет, не уйдет, не скажет, что я лезу не в свое дело, не накричит – ничего. – Надо уходить.

- Не могу.

- Зои…

- Я не могу! – глаза щиплет от слез. Я поворачиваюсь к Константину и, ощущая внутри дикий, неистовый пожар, кричу, – они убили его! Он убил его!

- Но…

- Мы все знаем! Абсолютно все! Андрея больше нет, его больше…, - хватаюсь руками за лицо. Вновь рвусь назад, но на этот раз не успеваю сделать и пару шагов. Мешок застегивают, перемещают в одну из машин скорой помощи, - нет. Что они делают? Что происходит? Нет!

- Так надо, - отец хватается за мои плечи и удерживает меня на месте. – Пожалуйста, Зои. Нам надо увезти тебя, пока не поздно!

- Нет.

- Поехали!

- Нет!

Я отпрыгиваю в сторону и вдруг чувствую в себе прилив горячей, ядовитой энергии. Мои глаза вспыхивают. Ничто так не мотивирует к действию, как злость или сильнейшая ярость. В нас просыпаются животные инстинкты. Подобное поведение люди легкомысленно называют преступлением, однако они сильно ошибаются. Месть вполне оправдана, ведь это единственное чувство, не возникающее из воздуха. Это вам ни раздражение, ни тупая радость и ни любовь. Не то ощущение, которое падает на нас, как снег на голову. Месть – это ответ тем, кто сделал нам больно. А если им можно, тогда почему нам нельзя?

- Я знаю, куда идти. - Срываюсь с места. Отец хватает меня за локоть, но я решительно рвусь вперед. – Отпусти.

- Что ты делаешь?

- Пусти!

- Зои, черт подери, успокойся, прошу тебя! Ты ничего не исправишь! Мы должны срочно вернуться домой, взять билеты и…

- Что? – вспыхиваю я хриплым голосом. Горло до сих пор саднит от слез. – Что потом? Будем жить с мыслью о том, скольких людей потеряли?

- Будем жить! – теряет самообладание отец. – Чего ты добиваешься? Парня не вернуть!

- Прошу, отпусти меня!

- Нет, я не позволю тебе вновь рисковать своей жизнью! Сейчас ты слепа, расстроена и не думаешь о последствиях. Но позволь же мне помочь!

- Помоги! – восклицаю я. Приближаюсь к отцу и, разглядывая его похожие, зеленые глаза, шепчу, - но только сначала поверь мне.

- Поверить? Я не понимаю, я…

- Мне надо уйти.

- О чем ты говоришь? Что происходит, Зои? – он внимательно исследует мое лицо и вдруг задумчиво морщит брови. – Ты что-то задумала? Зачем тебе убегать? Куда?

- Доверься мне.

- Ради чего? Чтобы ты вновь исчезла? Чтобы пострадала?

- Чтобы я сделала то, что должна сделать.

- Черт, Зои, - папа потирает руками потный лоб. Его глаза слезятся, и, наверняка, причина в запахе гари, который развивается по ветру. Наверняка. – Я когда узнал, что у меня есть дочь, чуть с ума не сошел! Решил: зачем мне это? Она ведь никогда меня не примет. Никогда! Да и я. Что нас может связывать? - он усмехается. - Однако сейчас ты, действительно, стала частью моей семьи. Ты не просто девочка с улицы, которой нужна была помощь. Ты – моя дочь!

- Я знаю.

- Тогда почему я должен тебя отпускать?

- Потому что…, - слезы наворачиваются на глаза. Я неуверенно беру Константина за руку и сжимаю ее изо всех сил, - потому что надо доверять тем, кто дорог.

- Едва ли ты мне доверяешь.

- Ты ошибаешься.

- Но Зои…

- Пожалуйста, мне нужна твоя помощь. Ты нужен мне.

Мы стоим на перекрестке еще несколько минут, а затем я ловлю такси.

Отец провожает меня взглядом и выглядит ужасно взволнованным. Ох, если бы я только могла остановить время и броситься ему навстречу! Но я не могу. Запрыгиваю в салон и указываю адрес. Теперь нет обратного пути.

По дороге пытаюсь ни о чем не думать. Ни об аварии, ни о бледной, сероватой коже, ни о синих глазах, пронизывающих мое существо, однако все равно плачу. Наконец, мне надоедает вытирать щеки, и я просто замираю, чувствуя, как слезы скатываются вниз по подбородку и падают на колени. Какая разница. Ничего теперь не важно. Я даже страха не испытываю. Еду молча и осознанно, будто чувствую, что будет дальше, и ничего не боюсь.

На самом деле сложно не бояться смерти. Все равно то и дело задумываешься: больно ли это, быстро ли? Да и что ждет нас на той стороне? Встречу ли я маму? А, может, и с Димой сумею поговорить? Глупые мысли, но избавиться от них сложно. Они будоражат сознание до тех пор, пока водитель не паркуется напротив огромного, стеклянного особняка.

Шумно выдыхаю.

Что я делаю? Добиваюсь справедливости. Это того стоит? Определенно.

Впервые я, действительно, понимаю, что происходит. И выходит, когда риск оправдан, колени не так уж и сильно трясутся от ужаса.

Один из охранников лениво останавливает меня перед забором. Спрашивает, что я здесь забыла, на что я лишь равнодушно пожимаю плечами.