Не заметила. Пожимаю плечами и отрезаю:

- Ваше дело.

- А ты как считаешь?

- Я считаю, что это ваше дело.

Блондинка почему-то улыбается. Странно. Наверно, я слишком долго не общалась с людьми, и умение грубить уже стало поводом подружиться.

- Ты интересная девушка.

- Да, что вы говорите, - закатываю глаза и вновь смотрю в окно. Ненавижу говорить, не хочу говорить, не говорите со мной!

- Я думаю, у тебя все будет хорошо. Да, сейчас тебе страшно, но вскоре рядом появятся близкие люди, и они поддержат тебя.

Не собираюсь отвечать, но слова сами срываются с языка.

- Какие же такие близкие люди? Костик?

- Заметь, Зои, я ничего не говорила о твоем отце. Ты сама о нем вспомнила.

- Тогда кого же вы имели в виду?

- Понятия не имею, - улыбается она, и я недоверчиво хмыкаю. – Кто знает, кого ты встретишь? Питер – чудесный город. Он не просто красив наружностью, он красивый внутри. И люди там есть такие же. Слышишь?

- Хорошо, - я киваю и вымученно улыбаюсь. – Как скажете.

Блондинка выдыхает, и мы вновь продолжаем ехать молча. Постепенно темнеет. Вместо полей – только черные лоскутки и тусклые пятна от фонарей. Они сливаются в одну линию и несутся за нами, будто оставляют след, будто хотят, чтобы потом я смогла найти дорогу домой. Но у меня больше нет дома. Без мамы – все не так. Нигде нехорошо. Без мамы нет ни смысла, ни целей. Она умерла, и умерло все. Над головой потухло солнце, и теперь я иду наощупь в поисках какого-то мнимого спасения. Вот только нужно ли мне оно? Может, я тоже не прочь умереть. Да, это странно, но уже два долгих месяца я задаюсь одни и тем же мучительным вопросом: почему выжила я? Мы ведь были в одной машине, нас обеих хорошенько потрепало, однако почему-то именно я пришла в себя. Искать в этом происки коварной судьбы попросту глупо. Правда, мне больше ничего и не остается, кроме как надеяться на то, что выжила я не для галочки в каком-то небесном списке, а с определенной целью. Вот, только с какой? Может, я должна спасти мир? Стать ученым? Убить Стейси Крамер? Над последним тихо хихикаю и удивляюсь своей способности еще растягивать губы в улыбке. Если честно, от этого становится страшно. Страшно, что жизнь, действительно, продолжается. Кто бы мог подумать. Смысл я вроде, как и потеряла, однако Земля не остановилась, а время не замедлило своего хода. И даже самое нещадное событие, расколовшее на две части все мое существование, не смогло что-либо изменить.

Мы делаем остановку часов через семь, я снимаю наушники и вываливаюсь из машины, едва не падая кубарем. Выпрямляюсь, поправляю задравшуюся чуть ли не до подбородка кофту и вздыхаю: что может быть лучше ночи, проведенной в каком-то неизвестном, дешевом мотеле. Я даже не думала, что у нас такие бывают. Маленькие, одноэтажные, со старыми дверьми и побитыми оконными рамами - блеск. Хотя какая разница. Мне все равно, правильно?

Правильно.

- Не думала, что магистраль будет забита машинами, - извиняющимся тоном щебечет блондинка и поправляет мятый пиджак с мокрыми кругами под мышками. Зачем она вообще его напялила? Не на собеседование ведь направляемся. – Мы отстаем от графика. Придется рано проснуться.

- Уже и так рано, - буркаю я. – Часа три, наверно.

- Ты есть хочешь?

- Нет, спасибо.

- Зои, мы в пути полдня, пожалуйста.

- Вы не обязаны обо мне заботиться. Я не ваша дочь. Я вам вообще никто.

- Не говори так, - впервые в голосе блондинки звучит обида. Женщина вскидывает подбородок и хлопает дверцей. Тут же эхо разносится по пустой стоянке, и мы обе синхронно морщимся. – Прости.

- За что? Со мной все в порядке, все хорошо! – я разворачиваюсь и бегу в сторону мотеля.

Не хочу, чтобы она шла следом, но она идет, ведь как иначе? Не смотрю на нее, когда мы бронируем номера. Не смотрю на нее, когда она вручает мне ключи. Не смотрю на нее, когда ухожу. Мне не нужна чья-то жалость, не нужна чья-то забота. Единственный человек, который мог обо мне беспокоиться, умер! И сейчас я не желаю никого видеть, слышать, не могу просто. Врываюсь в комнату и со всей силой хлопаю дверью. Облокачиваюсь об нее всем телом и повторяю: никого. Новая волна страшной безнадеги накатывает на меня, когда я ее совсем не жду. Я же пообещала себе больше не плакать. Так, не реви же, Зои, не реви! И тут же по щекам скатываются слезы. Вытираю их, отпрыгиваю назад и хватаюсь руками за голову: мама не вернется. Никогда уже не вернется.

Сажусь на кровать, она так сильно прогибается, что я проваливаюсь, и опускаю на колени голову. Мне совсем не больно. Только лишь, когда дышу.

Проходит немало времени, прежде чем я беру себя в руки. Сморкаюсь, подхожу к старому зеркалу и думаю о том, как было бы хорошо не думать. Вытираю пальцами мокрые глаза, щеки, затем заправляю за уши светлые волосы и тяжело выдыхаю. Моя мать была самым обычным человеком, таким же, как и мы все: с недостатками, с грешками, с ошибками. Однако что в ней и было особенным, так это безумная воля к жизни. Брошенная всеми, покинутая и растерянная она продолжала идти, не смотря ни на какие препятствия. И сейчас она бы злилась, увидев мое лицо. Она бы насупила свой нос и сказала: будь свободна от предрассудков и от жизненных помех; мы думаем, именно проблемы делают нас людьми, но людьми нас делает обыкновенное счастье, и счастье – редкий дар; не упускай его, Зои. Живи и радуйся даже тогда, когда хочется плакать. Наслаждайся, даже совершив ошибки. Находи хорошее даже в плохом, и тогда ты не пропадешь.

Я улыбаюсь, представив перед собой мамино лицо. Встречаюсь со своим отражением в зеркале, и вдруг вижу эту похожую улыбку. Вскидываю брови, касаюсь пальцами груди, там, где бьется сердце, и понимаю: мама – во мне, в моих жестах, в моих словах. Она никогда меня не покинет. Неожиданно знаю, что хочу сделать.

Выбегаю из комнаты. Несусь к круглосуточному магазину и сосредоточенно осматриваю прилавки. Возвращаюсь, сжимая в руке упаковку с краской. Шоколад. Порывисто разрываю ее, извлекаю баночку и громко выдыхаю. Да, это то, что мне нужно. Через полчаса мои волосы темно-каштановые, и я ошеломленно изучаю их в зеркале. Перебираю пальцами. Если люди и совершают странности, ведясь на поводу у эмоций, то это определенно одна из них.

- Ох, - непривычно быть так сильно похожей на нее. Локоны мокрые, почти черные. И мне недостает только ярко-алой помады. Тянусь за маленьким, пожелтевшим от времени феном, как вдруг раздается стук в дверь. Оборачиваюсь. Неужели блондинка – надо бы узнать ее имя и, наконец, запомнить его – решила пообщаться? Недовольно закатываю глаза. Эта женщина пытается помочь. Заслуживает ли она такого отношения? Если каждый ребенок, имеющий за плечами проблемы, вдруг решит в отместку над ней поиздеваться – она сойдет с ума. Вздыхаю. Решаю, что я все-таки погорячилась, распахиваю входную дверь и тут же замираю: это не блондинка.

Вместе с запахом алкоголя в комнату влетает худощавый парень, хватает меня за рот и сжимает его с такой силой, что мне становится больно.

- Я отпущу, - задыхаясь, говорит он мне на ухо, - а ты не кричи, договорились?

Киваю. Однако едва он ослабляет хватку, как тут же я вырываюсь и открываю рот для пронзительного ора.

- Стой, стой, - выставив перед собой ладони, восклицает незнакомец. Вдруг понимаю, что у него разбита губа и из носа течет толстая красная полоска. – Мне надо спрятаться. У тебя единственной горел свет.

Мне страшно. Не знаю, что делать, так и стою, растопырив пальцы, будто жду, что этот парень сорвется с места и решит разодрать мне глотку. Говорю:

- Уходи.

- Пять минут. Пять минут, и я исчезну, прошу.

- Но что с тобой? – Сам парень слишком худой, чтобы первым лезть в драку. Собственно, поэтому я невольно воспринимаю его, как жертву. – На тебя напали?

- Можно и так сказать.

- Ты не уверен?

- Скорее я сам напросился. – Незнакомец неуклюже горбит спину и вытирает руками уже опухший и бордовый от удара нос. – Черт, - парень пьяно морщится, - жжется, дрянь.

Так и тянет полюбопытствовать, что же на самом деле происходит, однако здравый смысл подсказывает мне не начинать беседу с каким-то неизвестным психом.

- Я не хотел тебя напугать.

- Может, - сглатываю и нерешительно продолжаю, - может, тебе нужен доктор?

- Обойдусь.

- Но ты в крови. Тебя хорошенько разукрасили.

- Я еще легко отделался.

- Что же ты натворил?

- Проиграл. – Парень усмехается и тут же морщит лоб. Наверняка, нос жутко щиплет. Смотреть на подобные душевные терзания трудно, поэтому я неожиданно решаю проявить сочувствие. Беру полотенце, иду в ванну, подставляю край под холодную воду и возвращаюсь уже уверенная в своем намерении хотя бы немного скрасить ночку этого парня. – Держи.

- Спасибо. – Он удивленно хмыкает. Придавливает полотенце к носу и облегченно выдыхает. Осматриваю его кудрявые, угольные волосы, вздернутый чуб, толстые, безобразные веснушки – не дай бог самой иметь такие – и зеленые, мутные от алкоголя, глаза. Цвет, как у меня. С коричневыми, мелкими крапинками. Думаю, мы даже по возрасту в одной лодке. Интересно, каким же он образом умудрился нажить себе неприятности, не успев достигнуть совершеннолетия? – Считаешь, я ненормальный?

- Есть такая мысль.

- Просто никогда не приходи на закрытые вечеринки.

- Подожди, что? – недоверчиво вскидываю брови. – Тебя избили потому, что ты без спроса пришел на танцы?

- Меня избили не за то, что я пришел, а за то, зачем я пришел. Сечешь?

- И зачем же ты туда пришел?