Вряд ли он думает именно так. Я включаю воду, понимая, что его добровольного ухода не дождаться. Душ люблю в лучших голливудских традициях — погорячее. Растворяюсь в приближенных к кипящим струях, таю… Но полностью отдаться ощущениям не удается. Не дает покоя то, что я несправедлива к Власу. Мне хочется хотя бы мысленно пририсовать ему копыта и хвост. Рога — это уже скабрезность, этого избегаю, но добавить шерстки телу… Вот такому Власу были бы свойственны подобные мысли, похожая бесовская психология.

Но тот человек, что ждет меня в комнате, наверное, сейчас натягивает до подбородка одеяло, похолодев от невозможности удержать меня возле. Склонить к обычной человеческой жизни с ее маленькими теплыми радостями и отсутствием поиска смысла всего сущего… И уйти он не спешит не потому, что так узколобо уверен в том, что я никуда не денусь. У него просто нет сил заставить себя расстаться с тем, что уже посчитал своей жизнью, и вернуться к яростным блохам и чужим шагам в общем коридоре. И дело даже не в моей квартире, а в том уровне, на который Влас уже мысленно перешел, смыв с души пену, которой жил до сих пор. Посчитал, что нашел нечто настоящее, свое, а я одним щелчком замка дала ему понять, как он заблуждался. Ничто еще не решено, ничто не перешло из зыбкого состояния в устойчивое.

Выйдя наконец из ванной, я обнаруживаю его уже одетым, сидящим в гостиной. Хотел подчеркнуть этим, что вовсе не считает себя здесь хозяином? Вид кроткий, и взгляды быстрые, исподлобья, обиженные. Так и тянет по голове погладить…

— Просто прокатимся? — спрашиваю я.

— Как скажешь.

Это уж чересчур. И Влас замечает, что меня слегка передергивает от такой покорности, которая в мужчинах так же нелепа, как командный тон в женщинах. Само его имя предполагает властность. В разумных пределах, конечно, другого не выдержу.

Он тотчас скользит к золотой середине тона:

— Предлагаю Клязьминское водохранилище. Там красотища!

— Я знаю.

Теперь Влас морщится от боли, угадав, что я вспомнила, как мы бывали там с тобой.

— Или в Лосиный остров можно забуриться…

Я смотрю на него, не говоря ни слова, и уже вижу, что именно произойдет через полчаса, когда мы выедем за город, окунемся в золото подкрадывающейся осени, захлебнемся синью неба, которое сегодня неправдоподобно синее даже над Москвой. Так будет. Я не могу поступить по-другому, потому что иначе это буду уже не я. Все другие варианты неприемлемы.

— Для начала мы просто выберемся из города, — говорю я. — А там посмотрим…

Влас радостно кивает, подскакивает и бежит на кухню:

— Сейчас я быстренько сварганю завтрак!

«Не торопись, — отвечаю я мысленно. — У тебя есть время…»

Я захожу следом за ним на кухню, но не вмешиваюсь в процесс. Усаживаюсь возле стола и наблюдаю, как Влас кромсает хлеб и делает тосты, достает из холодильника любимый мною черничный джем, заваривает чай. Он здесь на месте, отмечаю я. Так органично вписался, что даже я кажусь себе более чуждой этому дому.

Влас опускается напротив, забрасывает меня улыбками и все время что-нибудь пододвигает ко мне:

— Мажь маслом… Вот сыр. Хочешь молока в чай?

Я беру все, что он предлагает — заслужил некоторую покладистость… Чувствуется, что ему в радость кормить меня, он чуть не приплясывает на месте, и я начинаю бояться, как бы Влас не бросился меня одевать: терпеть не могу, когда посторонние касаются моей одежды. Но обходится без этого, и становится легче на душе. И опять подкрадывается та же противная жалость к нему, которая, как мне кажется, унижает Власа, из талантливого артиста и любимца женщин превращая в убогого попрошайку, с которым брезгуешь соприкоснуться руками, когда подаешь милостыню. Всегда подаю, хоть и шевелится мыслишка, что, может, этот нищий вовсе не так и беден, и в душе он смеется над моей доверчивостью. И вообще все это одна мафия… Но мне всегда стыдно просто пройти мимо. И не потому, что другие смотрят на меня в этот момент. Когда никого нет, стыжусь проявить скупость еще больше.

— Ну, вот, — удовлетворенно произносит Влас, когда мы забираемся в мою машину, и осторожно вливаемся в живой поток проспекта Мира.

В это время до Ярославского шоссе добраться не сложно, это вечером, когда все возвращаются с работы, сюда лучше не соваться. Развязку возле Королева так и не доделали, и «пробки» там просто многокилометровые. Но сейчас мы почти пролетаем мимо белой ракеты, и несемся в сторону Сергиева Посада, хотя Влас больше не заговаривает об этом. Он, улыбаясь, смотрит в окно, и я тоже то и дело поглядываю, ведь машин впереди почти нет, а красота вокруг так и притягивает взгляд. Темные ели пирамидами высятся над светло-зеленой, прихваченной солнцем листвой берез. Ажурные наличники старых домиков с мезонинами трогают сердце — скупой привет от Чехова. Своих героев он, конечно, не в таком крохотном поселил, и все же радостно смотреть на них, будто читать его следы.

Мне хотелось бы просто посидеть с Антоном Павловичем в полутьме большой комнаты, помолчать о том, что мы оба понимаем и без слов, послушать его дыхание. Ни с кем другим из великих не хотелось бы побыть наедине, проститься, коснувшись руки… Только Чехова всегда ощущала сердцем, будто когда-то мы были знакомы, а, может, даже не просто знакомы, но потеряли друг друга: его не отправили больше в эту юдоль страданий, а мне пришлось вернуться еще раз… Зачем? Чтобы пойти под венец с этим простым, как гривенник, мальчишкой?

— У тебя есть с собой деньги? — спрашиваю я, вырывая Власа из его немудреных сладостных дум.

— Деньги? — не сразу понимает он. — Есть немного… А зачем?

— Купи воды.

Я останавливаю возле придорожного кафе, и он торопливо выбирается наружу, захлопывает дверцу. Опершись на его сиденье, я опускаю с той стороны стекло, ловлю взгляд Власа: «Чего еще изволите?», и громко, чтобы он хорошо расслышал, обещаю:

— Я все равно напишу для тебя пьесу. Слышишь, сударь?

В зеркале заднего вида отражается его застывшая на обочине фигурка, которая делается все меньше и меньше. Влас не двигается. Он поражен так, что не может поверить в то, что я уехала, бросив его посреди поля, которое, наверное, кажется ему пустыней.

Когда через пару километров я разворачиваюсь, чтобы пронестись мимо него в обратном направлении, он все еще стоит, даже не вглядываясь в дорогу, просто опустив голову. Но я знаю, как оторваться от жалости, что гонится за мной следом. Надо просто нажать на газ, чтобы адреналин вытеснил все другие чувства: ненужные, вызывающие слабость. И мчаться вперед, больше не посматривая по сторонам. К Москве.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.