— Нет-нет! Ни в коем случае не стоит надевать это ожерелье сегодня. Его подарил мне маркиз де Шалон, которого герцог на дух не переносит.

Ее алые губки расплылись в чуть заметной улыбке, и она тихо пробормотала:

— Я бы хотела заставить герцога ревновать, но только не к маркизу.

Теперь, бросив взгляд на обитую кожей шкатулку, которая маячила у нее перед глазами, в то время как карета, запряженная резвыми лошадьми, пожирала одну за другой мили дороги, оставляя за собой клубящуюся пыль, Иоланда невольно подсчитывала в уме, какое же состояние доверено ей на сохранение.

Несомненно, эти драгоценности можно оценить в баснословную сумму, и девушке было странно, что такая молодая особа, как Габриэль Дюпре, которой явно было не больше двадцати пяти лет, смогла заработать столько за недолгие годы выступления на сцене.

«Что бы ни случилось с ней в будущем, — подумала Иоланда, — она уже полностью обеспечена, не то что мы с Питером. Ведь у нас за душой только шесть гиней, да еще матушкины скромные украшения».

Было даже смешно сравнивать эти побрякушки, да еще простое обручальное кольцо, которое Иоланда позволила себе надеть на палец, с невероятной величины изумрудами и прочими драгоценностями, принадлежащими Габриэль Дюпре.

Ей казалось не очень справедливым, что актерский талант оплачивается так щедро по сравнению с трудами женщины, посвятившей себя дому, семье и ведению хозяйства. И все же Иоланда, вспомнив, как ее родители любили друг друга и как взаимное семейное счастье окутывало их, словно пронизанное солнечными лучами облако, не могла решить, кому больше повезло в жизни.

Она подумала, что даже такая женщина, как Габриэль Дюпре, познавшая славу и успех, все-таки позавидовала бы ее матушке. Конечно, когда актриса постареет и уже не сможет привлекать к себе публику, эти бриллианты, если она их будет постепенно продавать, обеспечат ей крышу над головой и не дадут умереть голодной смертью. Но в этом ли истинное счастье?

Оно заключается в другом — а именно, чтобы рядом был близкий человек.

«Мне повезло, что у меня есть Питер», — мысленно произнесла Иоланда и выглянула в окошко, чтобы увидеть, как он гарцует далеко впереди, возле герцогской кареты.

Она не обманула его, заявив, что не встречалась с герцогом, потому что, разумеется, не в счет был мимолетный взгляд, брошенный на нее этим господином, когда она распахнула дверь гостиной перед мадемуазель Дюпре.

А поутру, когда она явилась в спальню актрисы, чтобы помочь ей привести себя в порядок, Иоланда узнала, что герцог встал очень рано и отправился на верховую прогулку перед завтраком. Несмотря на какой-то расслабленный внешний вид, его светлость очень заботился о поддержании хорошей физической формы.

За ленчем, в первый же день пути, Питер сообщил сестре, что герцог поменялся местами с одним из сопровождавших карету верховых и пару часов провел в седле. Такой распорядок соблюдался и на следующий день.

Герцог опять покинул гостиницу чуть ли не на рассвете, а часть дня провел опять в седле. Иоланда, наблюдая за ним из окошка кареты, оценила по достоинству его умение держаться в седле и мастерство в управлении конем.

Чем дальше они углублялись во Францию, тем пленительнее становился пейзаж за окном. Особенно хороши были небольшие деревушки, через которые продвигался их кортеж.

Наполеон, став Первым Консулом, распорядился открыть все деревенские церквушки и вновь служить там мессы и даже заново покрасить их. Но следы революционной бури до сих пор были заметны. Памятники, под которыми на местных кладбищах покоились останки аристократов, все еще были осквернены, кресты со многих сбиты.

После долгого дня пути, а также хлопотной возни с багажом мадемуазель Дюпре и краткой вечерней трапезы вместе с Питером, Иоланда обрадовалась тому, что наконец добралась до постели. Усталая, она заснула без сновидений, но почему-то вдруг пробудилась в непривычно ранний час.

Когда кортеж достиг Шантильи, а это была последняя их остановка перед Парижем, Иоланда хотела бы посетить замок принца Конде и взглянуть на его знаменитые сады, на фонтаны, водопады и рощи, на искусственных птиц, которые якобы порхали среди листвы, по восторженным рассказам ее покойной матушки.

Конечно, ничего подобного она сейчас бы не увидела после долгих лет революционного террора, но все-таки Иоланде хотелось взглянуть хотя бы на следы былой роскоши, которая так восхищала ее мать.

Проснувшись, она долго лежала в постели, не решаясь встать, потом все-таки поднялась, торопливо оделась, тихонько выбралась из гостиницы на задний двор и увидела перед собой необозримое пространство садов, освещенных мягким розовым светом восходящего солнца.

Ее душа потянулась к этой необыкновенной красоте. Иоланда готова была помчаться навстречу восходящему солнцу.

Ровный, бесстрастный голос возвратил ее из мира грез к реальности.

— Вам так нравится любоваться на рассвете красотами природы? Или у вас назначено свидание в такой ранний час?

Ошеломленная Иоланда замерла на месте и не сразу нашла в себе силы обернуться.

Позади нее стоял герцог.

От неожиданности она совершенно растерялась и не знала, что говорить, что делать, тем более что вид его был весьма странен.

Герцог, одетый в элегантный вечерний костюм, на фоне запущенного сада, освещенного восходящим солнцем, выглядел существом, явившимся будто из другого мира.

Опомнившись, Иоланда присела в глубоком реверансе.

— Мне нравится наблюдать восход солнца, монсеньор.

Она уже слышала прежде, что французские слуги герцога обращались к нему, используя именно этот титул, который во Франции обычно дается только особам королевской семьи или высшим сановникам католической церкви.

— Мадемуазель Дюпре сказала мне, что вы хорошо справляетесь со своими обязанностями. Мне было приятно это услышать, потому что ей очень сложно угодить, — все тем же бесстрастным тоном произнес герцог. — Большая удача, что случай свел нас в этой затхлой гостинице в Кале.

— Для меня это тоже большая удача, монсеньор, — робко откликнулась Иоланда. — Потому что мне представилась возможность добраться до Парижа с такими удобствами, о коих я и не могла мечтать.

— Вы живете в Париже?

— Нет, но… там мой… — Слово «брат» едва не сорвалось с ее языка, но она вовремя спохватилась. — Муж… и я… Нам очень нужно попасть туда…

Иоланда надеялась, что герцог не обратил внимание на ее замешательство или приписал его робости и смущению горничной, с которой беседует такой вельможа, как он.

Но собственная оплошность заставила ее покраснеть.

— И как давно вы замужем? — поинтересовался герцог.

— Не так давно, монсеньор.

— Этот брак был заключен по любви или ваше приданое больше привлекло к вам вашего супруга, чем хорошенькое личико?

В первый момент Иоланда не поняла, о чем говорит герцог. Потом она вспомнила, что во Франции большая часть браков, даже среди низших классов, заключается не по любви, а в результате договоренности между родителями. И то, что женщина приносит в качестве приданого жениху, имеет очень большое значение для их будущего счастья.

Но еще у нее возникла мысль, что герцог проявил бестактность, задавая ей подобные вопросы. Ее слегка задело такое пренебрежительное отношение к человеку, стоящему ниже на социальной лестнице, и она осмелилась возразить ему:

— Я никогда бы не вышла замуж за человека, которого не люблю.

— Вам повезло, что вы сохранили какую-то веру в идеалы, — с плохо скрытой иронией произнес герцог.

Иоланда подумала, что он над ней насмехается, и тут же ответила:

— У каждого человека должны быть идеалы и вера во что-то чистое и красивое.

— Вы так думаете, потому что еще очень молоды, — отозвался герцог. — Когда вы повзрослеете, мадам, и лучше узнаете действительность, то поймете, что идеалы несовместимы с поисками успеха в жизни.

— Легче всего встать в позу скептика и ко всем проявлениям жизни относиться с насмешкой. Может быть, поэтому происходит столько несчастий в нашей стране, — вырвалось у Иоланды. — Люди, которые правят ею, расстались с идеалами юности ради достижения своих целей.

Когда она говорила это, в ее памяти всплыли рассказы о ветеранах войны, уволенных из армии без пенсии, о том, что все их заслуги и вознаграждения за их доблесть присвоили себе власть имущие.

— Неужели вы осмеливаетесь критиковать вашего великого полководца Наполеона Бонапарта? — удивился герцог. — Весьма странное выражение патриотизма!

Тут только Иоланда сообразила, что он считает ее француженкой, за которую она себя выдавала, и в ее гневной тираде усмотрел критику «корсиканского чудовища». Она растерялась и не знала, что ему ответить.

На память ей пришли статьи, которые она читала в газетах, о самоуправстве французского диктатора в покоренных им странах и о том, как страдали от этого простые люди.

— Любые войны жестоки и, в конце концов, бессмысленны, кто бы в них не победил, — говоря это, она даже разгорячилась. — У каждой войны один результат — гибель многих и многих невинных людей, вдовы и сироты, калеки и обездоленные…

Увлеченная речью, Иоланда забыла, с кем она разговаривает, ей хотелось продолжать свой монолог, но тут она вдруг увидела перед собой облаченного в черный вечерний костюм герцога и обомлела.

Неужели она осмелилась говорить с ним как с равным ей по положению собеседником, забыв о своей скромной роли служанки?

Внезапное прозрение пронзило ее мозг подобно молнии — ведь она погубила все их с Питером совместное предприятие, так удачно начавшееся.

— Простите меня, монсеньор, — проговорила она поспешно. — Я не должна была высказывать свои чувства, тем более что они вам совсем не интересны. Если вы позволите… то я вернусь к себе в комнату.