Решительно открыв дверь, Марина с гордо поднятой головой быстро прошла к своему столу, придвинула к себе телефон. Потом нахмурила лоб, вспоминая номер. Господи, какой же это номер? Мысль позвонить Петру Алексеевичу Незнамову, директору фирмы-заказчика, который был у Марины буквально вчера и жаловался на отсутствие хорошего юриста, возникла у нее буквально на ходу. Будто искоркой в голове вспыхнула. Марина даже развивать ее не стала, просто ухватилась как за спасительную соломинку. Если повезет, она сегодня же уйдет отсюда. Прямо сейчас уйдет!

— Анна Семеновна, вы случайно не помните номер телефона Незнамова?

— Это который директор «Кронверка»? Представительный такой?

— Ну да.

— Нет, не помню.

— Так в договоре же есть, в реквизитах… — лениво подсказала со своего места Наташа. — Откройте договор да посмотрите.

— Ах да, чего это я… — тут же встряхнулась Марина, глянув на Наташу с благодарностью.

Дрожащими руками, выудив из нужной папки договор, она впилась глазами в последнюю страницу. Есть! Есть телефон. Так, теперь набрать, улыбнуться заранее, чтоб голос получился спокойным и приветливым.

— Девушка, милая, соедините меня, пожалуйста, с Петром Алексеевичем, — душевно обратилась она к секретарше. — Это очень срочно.

— Как вас представить? — дежурно отреагировала на ее душевность секретарша.

— Меня зовут Марина Никитична Леонова, я начальник юридического отдела фирмы «Стройинвест».

— Минутку.

Марине показалась эта минутка вечностью. Будто жизнь ее зависела от этой самой минутки. Будто поговорить с Петром Алексеевичем в другое время никак нельзя было. В конце концов, можно было и просто так уйти, в никуда. Что для нее, работы никогда не найдется, что ли?

— Здравствуй, Мариночка Никитична! — зазвучал наконец на том конце провода радостный начальственный баритон Петра Алексеевича. — Что-нибудь у нас не так с договором? Вроде мы вчера к полному взаимопониманию пришли.

— Да все так с вашим договором, Петр Алексеевич. Я вам совсем по другой теме звоню. Вы вчера обмолвились, что страдаете без хорошего юриста.

— Ну да… Есть такое дело. Идет по конкурсу, понимаешь ли, шелупонь всякая безграмотная. А что, у тебя на примете есть кто? Чего звонишь-то?

— Нет. Нету у меня никого на примете. Я вам свою кандидатуру хочу предложить. Как, возьмете меня на работу?

— Ой, да с удовольствием, моя ты хорошая! Даже за честь почту! Только у меня, ты же знаешь, командовать некем будет. А у тебя вроде целый отдел в подчинении.

— Ничего страшного. Да я и не люблю никем командовать. Ну так что, договорились, Петр Алексеевич?

— Договорились. А когда ты выйдешь?

— Да хоть завтра.

— Завтра? Ну что ж, замечательно. А тебя Лёва отпустит вот так, сразу?

— Да. Я думаю, Лев Борисович меня отпустит. По крайней мере, я его об этом очень попрошу.

— Даже так?… У тебя что-нибудь случилось, Мариночка? Странная какая-то срочность. Ты учти, если надо, я и подождать могу.

— Нет. Не надо ждать. Я завтра утром к вам приду.

— Хорошо, жду.

Марина положила трубку, выдохнула из себя весь воздух, как после тяжелой спортивной нагрузки. Вот так, одним махом, взяла и перечеркнула пятнадцать последних лет рабочей жизни. Она ведь на эту фирму пятнадцать лет назад пришла, сопливой еще выпускницей института. Моложе Наташки была. Вместе со Львом Борисовичем они все тогда начинали. С нуля. С первых документов, с трудностей регистрации, с открытия счета в банке. Ладно, бог с ним. Не надо жалеть. Надо бежать, бежать отсюда.

Рука у нее все-таки дрожала, когда она писала заявление об уходе. Пара строчек на чистом листе бумаги смотрели куда-то вбок и вниз, будто слезами плакали. Или правда кто-то плачет? Или ей так кажется?

Подняв голову, Марина увидела прямо перед собой расквашенное полное лицо Анны Семеновны. Даже не почувствовала, когда та подошла к столу. Губы у женщины тряслись, глаза сверкали, переливаясь застывшими в них слезами. Из-за спины Анны Семеновны выглядывала Наташа — личико тоже расстроенное, бровки стянуты в одну ниточку.

— Мариночка… Мариночка, ну зачем же вы так? Не надо, не увольняйтесь, — жалобно проговорила Анна Семеновна и даже руку протянула, пытаясь вырвать у Марины из-под ладоней листок с заявлением. — Вот вы уволитесь, и меня погонят отсюда, к чертовой матери. А мне до пенсии еще полтора года осталось.

— Да никто вас не погонит, Анна Семеновна, чего вы… — улыбнулась ей виновато Марина.

— Ага… А помните, как два года назад было? Я тогда два месяца подряд на больничном была. Помните, как вы из-за меня с Львом Борисовичем ссорились?

— Не бойтесь, Анна Семеновна. Никто вас никуда не погонит. В конце концов, права не имеют. Вы ж сами знаете.

— Да кто бы еще с нашими правами здесь считался?! Заставят, и напишешь заявление, как миленькая. Не увольняйтесь, Мариночка, прошу вас. Ну не стоит ваш Олег такой жертвы.

— Да. Не стоит, конечно. Да это и не жертва никакая, просто… Просто не смогу я здесь работать. Тяжело мне будет. Поймите меня правильно.

— Мариночка Никитична, и правда, не надо вам увольняться… — заныла совсем по-детски Наташа. — Да ну его, этого вашего мужа, мы вам еще лучше найдем. Вы не думайте, тут все на вашей стороне! Все за вас переживают, а его, наоборот, осудили.

— Так вот чем вы в курилках на самом деле занимаетесь! — неуклюже попыталась разрядить слезную обстановку Марина. — За меня, значит, переживаете? Ну, спасибо. А я думала, вы там курите.

— Ой, ну хотите, я вообще курить брошу, Мариночка Никитична? Вот прямо с сегодняшнего дня и брошу? Хотите?

— И очень правильно сделаешь! — грустно рассмеялась Марина, вставая из-за стола. — А то несет от тебя вечно табачищем, как от мужика-ханыги. Позволь мне пройти, Наташ…

Слегка отодвинув вставшую перед ней девушку, Марина решительно вышла из кабинета, процокала каблуками в сторону приемной, стараясь не торопиться. Пусть все будет медленно и с достоинством. Пусть не думают, что она будет бежать отсюда, как нервная оскорбленная брошенка, уливаясь на ходу слезами. Не дождутся. И так помыли ей тут косточки порядочно за последнее время.

Секретарша Настя подняла на нее перепуганные оленьи глаза, глянула умоляюще, будто Марина ее бить собралась. За что тебя мне бить, милая девочка? Видно же, что ты и не виновата ни в чем. Ну, влюбилась в женатого, подумаешь. С кем не бывает. На то и молодость дана, чтобы влюбиться без ума в кого-нибудь. Пусть хоть и в Олега. Любовь, как говорится, зла. Нет, это она не к тому, что он козел, конечно… В него и впрямь можно влюбиться. Веселый, ухоженный, хорошо пахнущий, язык удачно подвешен. Ладно, живите.

— Лев Борисович у себя? — кивнула Марина в сторону кабинета начальника.

— А что? Да… Да, конечно, у себя, — торопливо заговорила Настя. Слишком торопливо. Марине так и хотелось ей сказать: да не бойся, не вцеплюсь я в твои красивые белобрысые волосы. Цела твоя прическа останется.

— Лев Борисович, я на минуту. — Держа перед собой листок с заявлением, Марина шагнула к столу начальника.

— Давай… Что там у тебя? Ага… Так… Понятно…

Лев Борисович вздохнул тяжко, устало стащил с носа красивые фирменные очки. Поморгал, потер лицо пухлыми белыми руками и, водрузив очки обратно на нос, уставился на Марину сердито:

— Ну? И чего, спрашивается, ты психуешь? Ну, загулял мужик… А ты поддай ему под зад хорошенько, чтоб на месте сидел, и все дела.

— Ага. Поддам, и он тут же меня обратно полюбит. Хороший выход.

— Ишь ты… А тебе, значит, любовь подавай, да?

— Так хотелось бы.

— Слушай, Марин… А ты помнишь, как я со своей Лизой пять лет назад разводился? Помнишь? Тоже в секретаршу свою влюбился, дурак.

— Помню, Лев Борисович.

— Ну? И чем все это закончилось, помнишь? Повлюблялся годок, а потом назад к Лизавете приполз. На коленях перед ней стоял, чтоб обратно приняла. И всю молодую любовь как рукой сняло. И твой тоже приползет, помяни мое слово.

— Не знаю, Лев Борисович. Может быть. А заявление мое все-таки подпишите.

— Нет. Не подпишу. Мне проще, дорогая моя, твоего благоверного… То бишь теперь уже не совсем благоверного взашей прогнать вместе с этой девчонкой, чем… Что я себе, другую секретаршу не найду? Хотя эту жаль будет, она очень толковая. Ну что, давай я с ними побеседую, чтобы проваливали оба отсюда? А?

— Нет. Я не хочу, Лев Борисович. Все равно я здесь уже не останусь. Ну не смогу я! И так уже на последнем нерве держусь. И вообще… Не надо ничего говорить, Лев Борисович. А то заплачу сейчас.

— Ну что ж, я понимаю. Ты женщина тонкая, чувствительная, тебе тяжело среди этих сплетен. Ладно, будь по-твоему. Хотя я бы плюнул на твоем месте! Может, плюнешь, Марин?

— Нет. Не плюется что-то.

— Ну что ж… Может, тебе с работой помочь?

— Нет. Я уже нашла себе работу. Я к Незнамову ухожу, в «Кронверк».

— Ага. Он хороший мужик, ты с ним сработаешься. А мне тебя жаль будет. Если надумаешь обратно… Ну мало ли! Я тебя сразу возьму.

— Спасибо, Лев Борисович. Я буду иметь в виду. Мне тоже очень жаль.

— Да ладно! — сердито махнул он на нее рукой. — Сама обездолила, а теперь ей жаль, смотрите-ка. С кем теперь мне работать? Со старухой этой, которая по полгода на больничных сидит? Иль с соплюхой, которая толком ничего не знает?

— Они справятся, Лев Борисович. Честное слово, справятся. Если что, мне позвонят, я им все расскажу.

— Ладно. Давай хоть на посошок по сто граммов, что ли? С лимончиком?

— А давайте! Как раз сто граммов мне сейчас и не хватает.

* * *

Марина уже долго гуляла по городу, никак не решаясь пойти домой. Ноги не несли. Что там делать, дома? Смотреть, как Олег складывает свои рубашки в чемодан? Просто классическая киношная ситуация: муж уходит из семьи. А жена сидит на диванчике, вся горестная такая, следит за его передвижениями по комнате. Нет уж, увольте. Хотя на холодном ветру тоже не легче. И в кафе сидеть за чашечкой кофе — тоже не легче. Хорошо, что Машки дома нет. Уехала к морю на все лето. А она еще отпускать ее не хотела! Не любила она отпускать дочь в чужие люди. Оно понятно, что с подружкой уехала, к подружкиной бабушке, и все же… Нет, все-таки хорошо, что Машка не увидит всего этого. А потом… Потом она объяснит ей как-нибудь. Машка умная не по годам, на лету все схватывает и истерик по поводу папочкиного ухода устраивать не будет. Хотя… Кто его знает, как она на все это отреагирует? Надо бы Олега предупредить, чтоб не говорил ей пока ничего, если Машка ему позвонит.