— Погоди, Марин. Погоди.

Илья резко поднялся с дивана, подошел к окну. Марина устало села на его место, вытянула ноги, проговорила со вздохом:

— Да чего годить, Илья? Ты же сам все прекрасно понимаешь. Я обыкновенная тетка среднего возраста, я цепляюсь за семью, в которую, между прочим, вложила много сил. А если я обидела тебя чем — прости. А ты хороший парень, ты большего стоишь. Да ты только свистни, девчонок хороших набежит — тьма-тьмущая.

— Не хочу я свистеть, Марин. Я тебя люблю. Так уж получилось. И не называй себя теткой среднего возраста. А впрочем, называй как хочешь. Для меня все равно лучше тебя никого нет. И не будет.

— Да не говори ерунды, Илья! Зачем я тебе? Да ты посмотри, посмотри на меня внимательно! Кто я? Курица обыкновенная! Галина Бланка! Да, ты мне устроил настоящий праздник, я расслабилась… Но это не моя жизнь, Илья!

— Я люблю тебя. Понимаешь? Люблю. Почему мы не можем быть вместе?

— О господи… Да потому, что я замужем, вот почему!

— Ты его не любишь. Я знаю. Ты просто привыкла. Ты боишься одиночества. Но я тебя никогда не предам. И не уйду.

— Но у меня еще и дочь есть.

— Ну и что? При чем тут дочь? Я и ее любить буду.

— Кого? Машку? Ага, ну да… Вот! Вот в этом собака и зарыта! Да ты старше ее всего на десять лет! Как ты себе это представляешь?

— Не понял?…

Он повернулся к ней от окна, уставился озадаченно, моргнул длинными ресницами. Марине даже неловко стало от этой его озадаченности, будто авансом и несправедливо осудила его во грехе. И в самом деле, чего это она?… Надо сворачивать побыстрее все эти неловкие разговоры, а то еще чего-нибудь обидное ляпнет.

— Я не понял, в чем твоя собака зарыта, Марин? Ты что?… Ты за дочку свою боишься? Я похож на безмозглого идиота, по-твоему?

— Да нет, не похож ты на идиота… — вздохнула она, вяло махнув рукой. — Тут дело в другом. Понимаешь, когда мой отец бросил мать, мне столько же было, сколько сейчас Машке. Я тогда ходила будто каменная. Мама все время плакала, а я даже плакать не могла. Так получилось, что мама и мои слезы выплакала. Мне так больно было… В общем…

— А может, с ней стоит посоветоваться?

— С кем?

— Ну, с Машкой твоей… Я ей объясню, что я очень люблю тебя.

— Этого еще не хватало! С ума сошел? Нет, я прошу тебя, уходи. Пойдем, я тебе вещи помогу собрать. В девять часов Олег придет. Надо, чтоб к этому времени ты уже ушел. Прости, Илья… Прости меня, ради бога, но так надо.

— Да кому, кому надо?

— Все, хватит! Не заставляй меня быть с тобой грубой. — Марина решительно поднялась с дивана. — Где твоя сумка? Ты приносил с собой такую большую спортивную сумку.

— На антресолях моя сумка. Ладно, Марин, я сейчас соберусь. Я уйду, конечно. Но ты все равно знай, что я очень люблю тебя.

Он быстро прошагал мимо нее в коридор — пробежал почти. На ходу отвернулся. Она удивилась — плачет, что ли? Этого еще не хватало! Хотела было подняться, пойти вслед за ним, чтобы помочь собрать вещи, но потом передумала. А вдруг правда плачет? Отчего-то вспомнилась бабушкина поговорка, которой она одаряла капризного зятя: «Любовь-то нелюди досталась…» Мама очень любила отца, лезла к нему с чувствами, а он отмахивался от нее насмешливо. Вот бабушка и сердилась. Выходит, она, Марина, тоже и есть этот «нелюдь». Ее так любят, а она отмахнулась.

Вскоре в прихожей хлопнула дверь. Даже не попрощался. Ну что ж, может, ему так легче. Надо вставать с дивана, идти готовить ужин. Включаться в знакомый круг обыденности, исполнять отвоеванные в боях обязанности. Мужа встречать.

Олег пришел в десятом часу, плюхнул свой чемодан в прихожей, прошелся по дому неприкаянно. Зайдя на кухню, шагнул к Марине робко, положил руки на плечи. Она вздрогнула, ощутив всей кожей неприятную обязательность жеста. Потом опомнилась, повернулась от плиты с улыбкой:

— Есть будешь? Я рассольник сварила, твой любимый.

— Нет. То есть да. Буду, конечно. Как хорошо дома, Марин. Ты прости меня.

— Да ладно, проехали… Договорились же: забыть и не вспоминать. Не было ничего. Иди, мой руки.

И ночью она не могла отделаться от чувства этой проклятой обязательности, когда он обнимал ее. Хотелось даже сказать: не надо, мол. А потом решила — надо. В конце концов, он ей муж. Надо перетерпеть неловкость этих первых дней и ночей. Потом все наладится, наладится…

Слезы сами полились в подушку, когда Олег заснул. Отвернулся и заснул. И утром рано, когда прозвонил будильник, приглашая к привычной обыденности, Марине тоже вставать не хотелось. А вставать надо было. Сама же хотела в привычную жизнь! Так что вперед, бегом, на кухню, готовить завтрак для мужа, чистую рубашку достать и погладить, на работу не опоздать. Белка в колесе. Галина Бланка. Привычная жизнь. Надежная жизнь. Так надо. Так надо. В зеркале ванной — озабоченное лицо. И стрижка новому лицу совершенно некстати. Марина долго выпрямляла непослушный вихорок, чтобы прикрыть им шрамик на виске. Потому что он тоже был некстати. Опять захотелось плакать, но она сердито махнула на свое отражение рукой — еще чего! Все наладится, все будет хорошо.

На работу Марина опоздала порядочно. Процокала каблуками по коридору, открыла дверь кабинета, бросилась к компьютеру. Вчера же рано ушла, а начальник просил к утру договор сделать! Но, видимо, все этим утром настроилось против нее! Экран монитора мигнул и тут же выдал ей непонятные знаки-крючки. Ни туда и ни сюда. Прямо форс-мажор какой-то. Надо администратора вызывать. Илью…

— У меня компьютер завис, — проговорила она ему в трубку. Старалась, чтоб по-деловому строго прозвучало, а получилось все равно торопливо, с явно обозначившейся ноткой неловкости в голосе. — Помоги, пожалуйста!

— Хорошо. Сейчас приду, — сухо отчеканил Илья в трубку и, как показалось Марине, очень холодно. И правильно, наверное. Поделом ей. А как он еще должен отвечать?

Встав со своего места, она подошла к окну, сложила руки под грудью. «Войдет — не повернусь даже. Незачем, — снова подумала трусливо. — Черт, как не вовремя компьютер завис! Не раньше, не позже…»

Спиной Марина почувствовала, как он вошел торопливо, как скрипнул под ним ее стул. Не обернулась. Глупо, конечно. Надо было заговорить о чем-нибудь незначительном, разрядить ситуацию. Но сил не было. И стоять, отвернувшись, молчать — тоже ни в какие ворота. Лучше уж выйти вообще из кабинета, тем более у нее дело есть в бухгалтерии. К договору, который от нее директор ждет, калькуляция как приложение обязательно требуется. Вот туда, к бухгалтерам, она и пойдет.

За калькуляцией ее отправили к Альбине. Девушка молча протянула Марине документ, потом подняла глаза — насмешливые, торжествующие. Марина почти физически ощутила, как с разбегу вляпалась в эту насмешливость и забарахталась в ней, как неприятно и вязко стало внутри, будто уличили ее в чем постыдном. Потом вспомнила: ах, ну да… Совсем забыла, что бедная Альбина в этой истории — тоже лицо пострадавшее. Ишь, как смотрит! Злорадствует. Что, мол, не получилось у тебя с молодым парнем, дерзкая старушенция? Ни себе ни людям? Интересно, откуда она знает, что не получилось?

— Это уже окончательная цифра? Я могу прописать ее в договоре? — стараясь говорить холодно и сухо, ткнула Марина пальцем в калькуляцию.

— Да. Можете. Это итог. Всему и всегда можно подвести итог, правда, Марина Никитична?

— Да. Правда, Альбина. Можно.

Эк она ее ловко этим итогом поддела! Со вкусом и явным удовольствием! А ведь наверняка они с Ильей были предметом сплетен все это время. Не скрывались, с легкостью выставили отношения на обозрение и не замечали ничего, что вокруг происходит. И что теперь в этом пресловутом итоге получается? Она, замужняя женщина, мать семейства, поимела ни за что ни про что славу легкомысленной профурсетки? Да уж, час от часу не легче. Дернуло же ее в историю вляпаться.

В дверях своего кабинета она столкнулась нос к носу с Ильей, и оба замешкались неловко, затоптались на пороге.

— Можешь работать, я все сделал, — отведя взгляд в сторону, тихо проговорил Илья.

— Ага. Спасибо. А то мне надо договор шефу нести, а я…

Она вдруг осеклась на полуслове, подняв на него глаза. И сердце дернулось почти материнской жалостью. А может, не материнской, может, обыкновенной, бабьей. Парня-то не узнать… Лицо серое, нехорошее, душевной болью припыленное, взгляд тусклый, под глазами черные провальные круги. Не лицо, а живой укор ее совести. Но опять же — совесть-то тут при чем? Она ж не такая, она порядочная, она снова мужняя жена, в конце концов! Боже, неловко как. Видеть изо дня в день это лицо… Нет, на эту неловкость ее уже не достанет. Раз натворила делов, надо бежать, уходить отсюда, другую работу искать. Опять уходить…

Звонок бывшего начальника, милейшего Льва Борисовича, прозвучал после обеда спасительной музыкой, одним махом разрешил терзающие душу сомнения.

— Ну что, Маришечка Никитична, тебя, говорят, поздравить можно? — сразу после обязательных «здрасте — как живете» перешел он к делу. — Твой благоверный мне похвастать уже успел, что с семьей благополучно воссоединился.

— Что, прямо так сам и похвастал?

— Да нет, не сам, конечно… Это я его к стенке припер. Секретарша у меня на работу не вышла, вот и припер. Ну, тут он и раскололся.

— А почему не вышла?

— Не знаю. Прогуляла, значит. Твой мямлит что-то невразумительное: уехала, мол, по делам каким-то, да мне какое дело?

— А, понятно…

— Чего тебе понятно, Мариш? Я ведь чего звоню… Я это, знаешь, уволил секретаршу-то. Раз прогуляла. Взял и уволил, чтоб другим неповадно было. Это уж потом осенило меня, выходит, в самый раз я ее уволил!

— В смысле, Лев Борисович? Почему в самый раз?

— Да потому! Раз у тебя с мужиком все наладилось, возвращайся-ка ты назад. За ним, как выяснилось, глаз да глаз нужен. Так что давай пиши заявление и приходи. У меня тут работы невпроворот.