— Олег… Погоди, Олег… Понимаешь, ее же надо прямо сейчас забрать, потом поздно будет…

— Кого забрать? — недоуменно уставился он на нее, отстранившись.

— Лизу, кого ж еще?… Пока документы на опекунство не оформили.

— Господи, Настя! — всплеснул он отчаянно руками. — Ну сколько уже можно-то? Хватит! Надоело уже!

Настя моргнула удивленно, как больная птица, потом шмыгнула тихо носом. Было в этом шмыганье что-то выразительное. Обреченное, но непокоренное.

Прилив невесть откуда взявшегося раздражения ударил Олегу в голову, куда-то в затылок. От боли он крепко сжал зубы. И даже испугался, что раздражение выплеснется сейчас наружу, зальет всю комнату, и нечем будет дышать, и придется ссориться, и кричать криком. И бог знает, чем все это кончится.

Торопливо подскочив с подлокотника, он быстро пошел прочь из комнаты, бросив на ходу:

— Я в душ.

Под прохладными водяными струями огонек вспыхнувшего было раздражения послушно и быстро потух, и мысли потекли в прежнем русле. В старательно-спокойном. Хотя и завернули не в ту сторону. Подумалось вдруг со страхом: как Настю маме показывать? Достанет ли Насте терпения на мамин властный характер? Вот Марине, к примеру, этого терпения хватало с лихвой. Нет, она даже не терпела, она сразу сумела принять его маму со всеми ее самолюбивыми потрохами и вселенской уверенностью в том, что ее якобы облагороженный чудным воспитанием сынок может осчастливить любую женщину. В общем, философски к маме отнеслась. А вот Настя… Настя, как выяснилось, оказалась девушкой непредсказуемой. Полюбил одну Настю, но теперь другая обнаружилась. И надо с этим обстоятельством как-то считаться. Что ж, будем считаться. В конце концов, никто ему не обещал, что в новой любви будет легко.

Черт, как неудобно все-таки жить без халата! Умудрился же он его дома забыть… Так. Стоп. Не стоит раздражаться. Хватит на сегодня. В конце концов, можно и влажным полотенцем для приличия бедра обмотать. Но за халатом надо съездить. Завтра же.

— Настюш, я завтра утром отлучусь ненадолго, пока ты спишь… — произнес он как можно беззаботнее, входя в комнату.

Настя молчала. Лежала в кресле, свернувшись маленьким калачиком. Олег подошел поближе, склонился. Любимая спала, уютно устроив голову на сгибе локтя, посапывала тихонько. Хороший признак, пусть поспит. Нервное возбуждение пройдет, а с ним, дай бог, и маниакальная забота о Лизиной судьбе тоже. И все у них будет хорошо.

* * *

В воскресенье Марина с Ильей придумали себе праздник — первый день месяца августа. Потому что Марина очень любила август. Хорошее время. Летняя жара перестает быть пылко-злобной, и зелень деревьев и трав не так агрессивна ярка. А скоро появятся в уходящем пространстве лета нотки зрелого достоинства — первые желтые листья на деревьях. Увидишь их и пугаешься: батюшки, осень! А потом думаешь — ну, осень?… Ну и что? Чего ее пугаться-то? Так мудрая женщина бальзаковского возраста обнаруживает первые седые волоски в прическе — да, не молода уже, но всему свое время, всякому возрасту свои радости.

По случаю придуманного праздника решили дома закатить вкусный обед, а вечером сходить куда-нибудь — посидеть, посозерцать людское движение в какой-нибудь уличной кафешке. Марина за последнее время и сама не заметила, как пристрастилась к этому спокойному созерцанию. Сидишь себе, расслабляешься, еду вкусную ешь, винцо потягиваешь, купаешься в обращенном исключительно на тебя мужском взгляде, как в теплом море. Ни дать ни взять — чистый санаторий. Постепенно даже чувство женской неловкости ушло — все казалось поначалу, что люди кругом смотрят на нее осуждающе. Ишь, мол, дамочка, прикупила себе альфонса. Прилично, наверное, раскошелилась. Не объяснишь же всем, что Илья никакой не альфонс, а самый настоящий любовник, посланный ей судьбой в утешение. А что делать, если повезло? Отказываться, что ли?

Правда, в последнее время взгляд его более спокойным стал. Не таким восторженно-телячьим, как раньше. Появилась во взгляде мужская гордость обладания. А может, Марине показалось, что это гордость. Может, это первая суматоха чувств начала успокаиваться, раскладываться по полочкам. Так всегда бывает. А потом чувства полежат на этих самых полочках, совсем успокоятся и начнут снижать градус. До нуля. Не дай бог, и ниже нуля опустятся. Тогда катастрофа. Надо бы нужный момент не упустить, не расслабляться особо. Хорошо бы он совпал с приездом Машки, этот момент.

— Мариш… Может, ты последишь за курицей? Боюсь, сгорит. А я пока футбол посмотрю. Там сегодня наши играют.

— Ага! — Она весело поднялась с дивана, уступая ему самое удобное место у телевизора. — Посмотрю, конечно. Пообедаем, досмотрим твой футбол и гулять пойдем. А тебе пива сюда принести? Чего ты без пива-то? Все порядочные мужики футбол с пивом смотрят, я знаю.

— Не. Не хочу. Я не порядочный.

— Да-а-а? — изумилась Марина притворно.

— Иди на кухню, болтушка! — Он быстро развернул ее за плечи и даже слегка поддал коленкой под зад. — Курица сгорит.

Марина то ли ойкнула, то ли кокетливо взвизгнула и впрямь помчалась на кухню, подпрыгивая по-девичьи. И снова привиделась ей вся эта идиллическая картинка как бы со стороны. Хорошая, хорошая картинка! Игры двух любовников называется! Ничего в ней предосудительного нет, и возрастной изъян практически не заметен. Можно сколько угодно всматриваться. Хотя… Вот кто бы показал ей эту картинку пять недель назад, Марина б тому в лицо плюнула. Потому что не может серьезная женщина, верная жена и хорошая мать, а еще прекрасная хозяйка, кулинарка, а еще ценный специалист… Кто там еще? Неважно! В общем, не может все это вместе взятое и под зад подпихнутое скакать козочкой от дивана к двери и визгливо хихикать. Оказалось, может. Еще как может. Вот интересно, если б Илья был не Илья, а взрослый мужик с матримониальными на нее видами, она бы повела себя так? Нет, это вряд ли. А тут смотрите-ка — расслабилась.

Всю кухню насквозь заполонил умопомрачительный запах томящейся в жару духовки курицы. Плотный, перцовый, с душком чеснока и базилика. Рот сразу наполнился голодной слюной, и Марина с вожделением приоткрыла дверцу духовки. Нет, не скоро еще. Минут двадцать точно потерпеть надо. Как оно все-таки приятно на вкус, это аппетитное ожидание! Она и не знала. Всегда относилась к еде как к долгу. Чтоб обязательно в холодильнике выстроились полным штандартом кастрюльки: одна с супом, другая с гарниром, третья с котлетами. А на нижней полке поднос с овощами для салата. Чтоб все было вымыто и почищено, только нарезать. Полный сбалансированный обед — дежурный и безликий. Зато была семейная жизнь! Не праздник, конечно. У кого и где семейная жизнь выглядит праздником? Скорее уж долговым, но необходимым обязательством она выглядит. И если уж выбирать между праздником и долгом, то…

Додумать эту мысль Марина не успела — дверной звонок тренькнул так скромно и коротко, что моментально сердце покатилось вниз. От испуга. Так деликатно звонил в дверь только Олег. Коротко нажимая на кнопку звонка два раза. Марина прошла босиком через коридор — почему-то на цыпочках, — краем глаза отметив про себя, как напрягся на диване перед телевизором Илья. Нет, ничего такого особенного он не сделал, по-прежнему смотрел на экран телевизора, но Марина все равно почувствовала: напрягся.

Лицо Олега в дверном глазке выглядело незнакомо и странно. Будто не Олегово было лицо. Улыбающееся и в то же время нахмуренное, упертое какое-то. С такими лицами приходят интеллигентные и шибко воспитанные соседи с претензиями. Которые совсем ругаться не умеют. Вроде того: «Извините нас, конечно, господа, но вы (сволочи такие) затопили нашу квартиру. Так что уж позвольте вас побеспокоить, будьте так любезны, и все такое прочее, пройдите в ванную (чтоб вы сдохли в этой своей ванной побыстрее) и перекройте там краны. Если вас не затруднит, конечно».

Марина осторожно покрутила рычажок замка, медленно отступила от двери, дернула за ручку. Взглянула в лицо Олегу немного тревожно, немного с вызовом:

— Привет. На чем записать такое счастье?

— Не понял?… Какое счастье? — моргнул Олег непонимающе, устало переступая через порог.

— Да. Тебя всегда выручала эта способность — ничего не понимать. Зачем пришел-то?

— Да…так. Я забыл кое-что.

— Халат, наверное?

— Ага. А как ты догадалась?

— Обижаешь, Олег. Я с тобой двадцать лет прожила, между прочим.

— Да ладно, не заводись…

Он обошел ее осторожненько, как опасный для себя объект, затопал в ботинках по коридору. У дверей гостиной остановился, привлеченный яростными кликами футбольного комментатора, прислушался заинтересованно. Потом прошел в комнату, приник к экрану телевизора.

— Какой счет? — не поворачивая головы к Илье, спросил быстро и застучал кулаком по ладони, приговаривая что-то из привычного лексикона рядового болельщика, состоящего из одного междометия «ну» в разных вариациях — то вопросом, то восклицанием, то разочарованным многоточием.

— 3:2. Наши проигрывают, — напряженно ответил Илья, глянул на него удивленно.

— А-а-а… — протянул разочарованно Олег и вяло махнул рукой. — Кто бы сомневался.

Потом, спохватившись, протянул Илье руку, пробормотал, будто извиняясь:

— Олег…

— Илья.

— Ага. Илья, значит. Что ж, очень приятно. А Машка где?

Илья пожал плечами, глянул на Марину с немым вопросом. Она тут же пришла ему на помощь:

— Олег! Пойдем на кухню, поговорить надо.

Он глянул на нее непонимающе, вышел следом за ней в коридор, направился прямиком к комнате дочери, взывая на ходу:

— Маша! Маш! Ты чего парня одного оставила? Ты где, Машка?

— Олег! Перестань! Чего ты орешь как ненормальный? Нет ее дома, не приехала еще. Ты зачем пришел, говори? Если что надо, забирай и вали отсюда. Разорался тут… Ой, курица! — вскинулась она заполошно и понеслась прыжками на кухню.