— С понедельника тепло обещают, — с удовольствием подхватил спасительную погодную тему Олег. — Говорят, сразу жара начнется. С дождями и грозами. Ну вот, мы уже и приехали.

— А девочке сказали, что мать умерла? — будто спохватилась вопросом Наталья, выходя из машины и придерживая за поля свою нелепую шляпу.

— Нет. Не сказали.

— Ага. Хорошо. Не надо пока ребенка травмировать. Ну, куда идти? Показывайте.

Заплаканное Настино лицо тут же возникло в дверном проеме, как только они позвонили в дверь. Настя тревожно рассматривала Наталью и очнулась лишь, когда за спиной прозвучал Ирин голос:

— Ну что же ты, Настя?… Что ты застыла в дверях? Дай человеку войти…

Оттеснив Настю в сторону, Ира скорбно улыбнулась Наталье, пригласила войти в комнату. Пока Наталья осматривалась, Настя прошептала Олегу на ухо:

— Слушай, она мне не нравится. У нее лицо как наждачная бумага. И глаза злющие. Лизке с ней плохо будет.

— Насть, прекрати, — прошептал Олег в ответ. — По крайней мере, ей там лучше будет, чем в детском доме.

— Что?! В каком детском доме? — захлюпала Настя мокрыми ресницами. — Ты что, Олег? Ни в какой детский дом я Лизку не отдам. Лиза, ты где? — громко позвала она девочку и бросилась опрометью на кухню.

Лиза сама уже неслась ей навстречу, прыгнула на ходу, уцепилась за шею, оплела ногами тонкую талию. Вслед за ней заполошно выскочила из кухни Дарья Васильевна:

— Лиза! Чего ты выскочила из-за стола? Мы ж обедаем с тобой!

— Не надо, бабушка. Не трогай ее. Я сама ее накормлю, — замотала головой Настя, крепко прижимая ребенка к себе.

На шум вышли из комнаты Ира с Натальей, обе с улыбками. Наталья держала в руках розовую коробку с Барби, помахивала ею призывно перед Лизиным личиком.

— Лизонька, здравствуй… А посмотри, что у меня есть! Ну, иди ко мне, давай будем знакомиться. Меня тетей Наташей зовут. А там, в сумке, у меня еще одна куколка есть, которая танцевать и петь умеет. Пойдем, покажу.

Ира делала за ее спиной Насте знаки, то есть проворно работала лицом и руками, показывая: отпусти с рук ребенка, мол. Не дождавшись от дочери никаких действий, подошла, потянула Лизу к себе, приговаривая:

— Ой, неужели у вас кукла и впрямь умеет и петь и танцевать? Да не может быть, никогда не поверю. А вот мы сейчас с Лизой посмотрим.

— Мам… Послушай меня, мамочка… — сквозь слезы сдавленно произнесла Настя, уворачиваясь от ее рук вместе с Лизой. — А что, если я сама ее удочерю? Я же взрослая, я самостоятельная, я тоже могу.

В наступившей тишине все переглянулись, потом уставились дружно на Настю — кто как. Ира смотрела на дочь с досадой, будто ляпнула она сейчас несусветную глупость, задев ее материнское достоинство. Так смотрят на малых детей, по наивности рассказавших гостям семейную тайну, не совсем приличную и тщательно ото всех скрываемую. Бабки, стоя рядком, смотрели с искренней жалостью, больше на Лизу, чем на Настю. Олег тоже смотрел на Настю, но не с досадой, а с умильным скорее удивлением. Нет, кто бы мог подумать? Экая она у него впечатлительная оказалась, любимая Настенька!..

— Олег… — вывела его из неловкой задумчивости Ира, подступив вплотную. Проговорила тихо сквозь зубы: — Олег, немедленно увезите ее отсюда… Слышите? Я не знаю, как вы это сделаете, но уж постарайтесь. Я сейчас ребенка заберу, а вы Настю увезите.

— Да. Понял. Что ж, это правильно. Это будет вполне разумно, я думаю. Забирайте ребенка.

Всю дорогу до дома Настя проплакала, уткнувшись мокрым носом ему в плечо. Олег молчал, тихо гладил ее по голове, тупо рассматривая перед собой бритый затылок таксиста. Боже, как он устал. Как тяжело, оказывается, хоронить подругу горячо любимой женщины. Наверное, звучит несколько эгоистично, но ведь и в самом деле — очень тяжело.

* * *

На работу в понедельник Марина собиралась со странным настроением, несколько тревожным и одновременно смешливо-приподнятым. И день обещал быть погожим — июньское небо, будто спохватившись, расчистилось за ночь, дав волю законному летнему солнцу. Это радостное обстоятельство, однако, принесло с собой и дополнительные утренние проблемы, сосредоточенные для многих женщин в коротком и емком, можно сказать, извечном, почти гамлетовском, порой даже и неразрешимом вопросе: что надеть? Надо же срочно перестраивать повседневный гардероб на другую погоду, а попробуй, перестрой его за катастрофически быстро текущее утро понедельника! Редко какой женщине удается это сделать спокойно, без неврастенического шараханья между зеркалом, гладильной доской и платяным шкафом. Обязательно случается что-нибудь не так — то блузка к брюкам совсем не подходит, то вдруг выясняется, что летняя легкая юбка — сволочь такая! — не желает застегиваться на талии. А если невероятным образом все совпадет, то есть послушно сочтется цветом и как надо сядет на фигуру, то обязательно в последний момент обнаружится, что ни одна из имеющихся в дамском хозяйстве пар летней обуви никоим образом в придуманную за короткое утро одежную композицию не вписывается или, того хуже, вообще для носки непригодна по причине, например, поломанного еще в конце предыдущего лета супинатора.

Вообще Марина к одежде относилась не то чтобы трогательно, как это бывает у других женщин, а несколько по-деловому, то есть расставляла приоритеты в пользу комфорта, стильным выпендрежем особенно не озадачиваясь. Выбирая себе в магазине, например, блузку, пыталась поначалу ощутить ее на себе, договориться таким образом с телом о совместном на будущее с ней существовании. Если тело говорило свое «да», то можно и посмотреть на себя в зеркало повнимательнее, оценить получившийся экстерьер. Зато потом проблем не будет, то есть выбранная по принципу первичности комфорта блузка уже никогда не подведет, будет носиться как миленькая, долго и с удовольствием.

В это утро Марина и сама не поняла, как попала на погодный одежный крючок. Выкидывала из платяного шкафа вместе с плечиками летние брюки и юбки, пока не собралась на постели порядочная тряпичная кучка, потом, уперев кулаки в бока, уставилась на нее сердито — в самом деле, чего надеть-то? Подойдя к окну, еще раз глянула на подозрительно чистое и будто промытое июньскими дождями небо. Да, день действительно будет теплым. А может, и жарким даже. Вздохнув и пожав плечами, она снова вернулась к разбросанным по постели одежкам, неуверенно потянула на себя легкий голубой льняной костюмчик. Вот, пожалуйста, хорошая же вещь! И гладить не надо. Стильная помятость — это вообще его основной фон, можно сказать, фишка. Хотя, наверное, в этом сезоне льняная помятость уже не в моде? А что в моде? Может, лучше черную майку и белые брюки надеть? Хотя нет… Нет! Это уж совсем пошло будет выглядеть. Так только рыночные торговки ходят.

Глянув торопливо на часы и отчаянно чертыхнувшись, Марина попыталась взять себя в руки, то есть остудить пыл внезапно напавшего на нее выпендрежа. И впрямь, что это с ней? Ну, понятно, день жаркий будет, надо одеться подобающе. Так и одевайся! Вон сколько всего кучей навалено. Откуда она взялась вообще, эта непонятная дамская капризность? Будто она не на работу собирается, а как минимум на свидание рассчитывает. Или… Или это все та же «чашечка кофе» дает о себе знать, лезет с приветом из глубины подсознательного? Да ну, чушь какая. Фу.

Рассердившись, Марина быстро протянула руку, вынула из тряпичной кучи первое, что попало, — бежевую прямую юбку карандаш и белую блузку со строгим воротничком и рукавом-фонариком. Нормально. То что надо. Можно еще и белые туфли надеть. На шпильках. Строгость и достоинство среднего возраста с допустимыми элементами легкомыслия. И пора уже на работу бежать! Чашечки кофе не испив. И впрямь, лучше бы она ее в материальном виде употребила, эту пресловутую чашечку. Уж точно бы больше пользы было.

На улице Марину встретило чудесное утро. Июнь торопливо наверстывал упущенное, будто извиняясь за календарное опоздание; казалось, и птицы чирикают звонче, чем обычно, и дымка над газоном парит не простым конденсатом как явлением чисто физическим, а нежнейшей эфирной зеленью. А главное, солнце! Солнце старалось вовсю. Бросилось прямо в глаза, ослепило, заставило улыбнуться и зажмуриться, обнажить бегущие по вискам возрастные «гусиные лапки». Надо было темные очки надеть. Чтоб «гусиные лапки» не баловать. Хотя стоп! Опять она… Какое ей дело вообще до того, обнажатся «гусиные лапки» или спрячутся? Она ж на работу идет. Или есть дело? Или опять юная «чашечка кофе» тридцативосьмилетней голове покоя не дает?

Первое, что бросилось Марине в глаза, когда она распахнула дверь собственного кабинета, — цветы в неказистой, местного изготовления пластиковой вазе, бывшей в лучшие времена пустой литровой бутылкой из-под «колы». Роскошные розовые и белые гвоздики горделиво покачивались на тонких, вытянутых дугой стеблях, словно оценивали, стоит ли она, хозяйка кабинета, вообще их яркой махровой красоты. Марина застыла на пороге, потом повела себя в точности как та несчастная мымра из кино, то есть заметалась по кабинету заполошно — сначала к зеркалу зачем-то рванула, потом к цветам, потом опять к зеркалу, потом плюхнулась на черный офисный стул и даже оттолкнулась ногами от пола, чтобы проехаться на нем от стола подальше и полюбоваться букетом с другого ракурса. Впрочем, он с любого ракурса был хорош. Потому что цветов было много. Гораздо больше, чем у киношной мымры. И что теперь ей со всем этим хозяйством делать надобно? Может, для начала выяснить, кто сюда «приволок этот веник»?

Впрочем, оно и так было понятно кто. И без кокетливых выяснений. Только все равно — странновато. Зачем это юноше Илье, успешному и приятному во всех отношениях, понадобилось тащить цветы ей, бальзаковской тетке? Как бы сказала Машка, «с чего это баня рухнула?» А впрочем… Кто его теперь поймет, нынешнего молодого мужика, успевшего подрасти на американских фильмах про свободную демократическую любовь? Говорят, у них даже модно сейчас романы с тетками заводить… Но маленькое расследование в отношении букета все равно стоило затеять. Для того хотя бы, чтоб спасибо сказать. За доставленную даме приятность.