— А какие она песни поет?

— Ну, я не знаю, какие… Народные, наверное… «Во саду ли, в огороде…»

— Ой, а я такую песню не слышала, чтобы про огород. Ее кто поет? Дима Билан? Или группа «Фабрика»?

— О господи, бедное дитя… — тихо вздохнула Дарья Васильевна, покачав головой, — не дитя, а жертва многоканальной телевизионной антенны. Пойдем, я расскажу тебе про русское песенное народное творчество. Хочешь? Может, оно тебе больше понравится, чем творчество Димы Билана? Хотя я сильно сомневаюсь, конечно.

— Только не увлекайся, Дарья. Держи себя в рамках, — то ли шутя, то ли серьезно произнесла Екатерина Васильевна. — И словцо какое смотри не пропусти ненароком. Тоже народное. Увлечешься и брякнешь сгоряча соленую частушку, я знаю, как ты это можешь.

— Не боись, Катерина. У меня все под контролем. Хотя я и впрямь воспитательница хренова… ой, простите, не очень хорошая я воспитательница, конечно, но в данном конкретном случае буду стараться. Пойдем, Лизавета?

Дарья Васильевна увела девочку из кухни, и вскоре в прихожей снова послышался ее уверенный хриплый голос:

— Ну вот. А потом девушки ломали себе березовые ветки и становились с ними в хоровод. А еще они на головы венки надевали из луговых трав. И ходили так, знаешь, по кругу, медленно и с достоинством, и песни пели.

Вскоре дверь за ними захлопнулась. Настя вздрогнула, тут же ее губы задрожали, но сдержалась, мельком взглянув на Олега.

— Настасья, ты кофе будешь? — ставя перед Олегом дымящуюся чашку, спросила Екатерина Васильевна.

— Нет. Не хочу. Спасибо, бабушка.

— А кашу? Я для Лизаветы кашу рисовую с утра варила, там осталось.

— Не хочу.

«Как они тут странно называют друг друга: Настасья, Лизавета, Катерина… — отстраненно подумал Олег, прихлебывая кофе. — Есть в этом что-то нарочитое, некое покушение на семейную исключительность, на собственный семейный сленг. А кофе, кстати, вкусный. Кофе в доме — изнанка хозяйского достоинства. В этом доме, по всему видать, с достоинством полный порядок».

— Я так понимаю, похоронами Катюши нам надо будет заниматься, — вздохнув, сказала Екатерина Васильевна, садясь рядом с внучкой. — Родственников-то у нее никаких.

— Бабушка, а Лизу куда? — подняла на нее тревожные глаза Настя. — Что с ней теперь будет, бабушка?

— Не знаю, Насть. Сама все время об этом думаю. Может, Наталья ее возьмет? У нее своих детей никогда не было. Это Катина сводная сестра — Наталья, — пояснила Екатерина Васильевна специально для Олега, и он кивнул с пониманием.

— Да Лиза ее ни разу в жизни не видела, Наталью эту! Ты что, бабушка? — тихим возмущенным шепотом произнесла Настя.

— Ну да, не видела. А что теперь сделаешь? Ничего и не сделаешь, раз выбора нет, — сердито развела руками Екатерина Васильевна. — Тут уж не до жиру, а, как говорится, быть бы живу. Да это еще и не факт, что Наталья возьмет девочку к себе. Это мы так за нее решили, а совсем не факт.

Из прихожей приплыла в комнату нежная трель дверного звонка, и Екатерина Васильевна поднялась с места, легко пронесла через кухонное пространство свое неправильное для солидного возраста подвижное и худое тело.

— Это мама пришла, — глядя на Олега, прокомментировала дверной звонок Настя. — Сейчас тебя пытать будет, приготовься. Под лупой рассматривать. Господи, как тяжело, если б ты знал, Олег!.. Катьки нет, а все идет своим чередом, как будто ничего не случилось.

— Это жизнь, Настенька, — со вздохом сказал Олег, взглянув на нее с жалостью. — Привыкай, малыш. И держись. Я понимаю, какое на тебя свалилось горе, подруга все-таки, но ты держись.

— Настюш, господи, да как же так? — ворвалась в кухню красивая чернявая женщина с очень короткой стрижкой ежиком. — Как все получилось? Лобовое столкновение, да? Говорят, там еще три машины пострадало?…

— Я не знаю подробностей, мам, — подняла на мать мокрые глаза Настя. — Какая теперь разница, как оно там было?… Катьки-то все равно больше нет.

Закрыв ладонями лицо, она заплакала, уткнувшись лбом в худой материнский бок. Фигурка у мамы была что надо — Олег это сразу про себя отметил. Тонкая, хлесткая, как ивовый прут. Ноги длиннющие, бедра мальчишеские, живот плоский, натренированный. Говорят, чтобы узнать, как будет выглядеть жена ближе к пятидесяти, надо на тещу посмотреть. Если так, то придется удовлетвориться этим осмотром по самой высокой шкале. Тут уж ни убавить, ни прибавить.

Прижав к себе голову дочери и слегка поглаживая ее, мать Насти обратила свой взор на Олега. Будто только его заметила. Будто не шепнула ей Екатерина Васильевна там, в прихожей, что внучка не одна пришла. Интересно, как они его меж собой называют? Ухажер? Женатик? Или как-нибудь еще?

— Я Настина мама. Меня Ирой зовут, — резко проговорила она, будто выплюнула. — А вы, стало быть, и есть тот самый Олег?

— Да. Стало быть, тот самый и есть, — миролюбиво улыбнулся он ей.

— Что ж, очень приятно. Хотя момент, сами понимаете, у нас тут не совсем приятный для знакомства выпал. Видите, горе какое. Катюша разбилась. Они с Настей с детства дружили. Катюша была дочкой моей близкой подруги, и вся наша семья принимала в ее судьбе участие.

— Да. Я уже понял, — печально кивнул Олег.

— А с вами мы потом, стало быть, будем определяться в отношениях. Сейчас надо похоронами заниматься, девочку как-то пристраивать. Я ума не приложу — как.

После материнских слов Настя заплакала еще горше, обхватила руками ее талию, ткнулась лицом в живот. Ира вздохнула, сложила руки у дочери на плечах и, глядя на Олега, чуть пожала плечами — смотрите, мол, сами, что у нас тут происходит.

— Да. Я все понимаю. Вы можете рассчитывать на мою помощь, Ира.

Ему даже самому понравилось, как хорошо он это сейчас произнес. Как твердо, по-мужски.

— Спасибо, Олег. Нам ваша помощь будет кстати. Хотя я уже начала самостоятельно действовать. Кому-то же надо, правда? Справку медицинскую получила, похоронщиков наняла. Сейчас, знаете, все это специальные фирмы делают, прямо «под ключ». Завтра уже прощание состоится. Мам, у тебя валерьянки нет? — обратилась Ира озабоченно к вошедшей на кухню Екатерине Васильевне. — Или пустырника? Настьке надо дать.

А потом завертелось все как-то быстро и по-деловому, и Олег все время был будто при деле — некогда вздохнуть. Поручили ему встретить на вокзале Катину сестру Наталью, и он успел к самому поезду. Стоял на перроне, всматривался напряженно в лица женщин, выходящих из вагона. Натальей оказалась строгая дама лет пятидесяти, с вытянутым постным лошадиным лицом, в черной шляпке с вуалью. Надо полагать, с траурной. Шляпка эта смотрелась на ней так, как бы смотрелись, например, стразы на телогрейке шпалоукладчицы, то есть совершенно нелепо. Некоторым женщинам черные шляпки с вуалями противопоказаны абсолютно категорически и вместо законного траурного сочувствия вызывают лишь грустное недоумение. Так и хочется пожать плечами: «Зачем ты ее, глупая тетка, нацепила?»

Не ответив на приветствие и окинув Олега злым взглядом, чуть рассеянным сквозь густую сетку вуали, Наталья сунула ему в руки дорожную сумку, зашагала впереди генералом, печатая шаг. Фигура у нее была точно генеральская — талия и бедра в одну линию, плечи широченные, шея короткая. Олег поплелся за ней, словно жалкий носильщик, волоча за собой тяжеленную сумку. Чего она туда напихала, интересно? Приехала от силы на три дня, сестру похоронить. Еще и не поздоровалась, главное.

Лишь в такси изволила заговорить:

— А вы Кате кем приходитесь? Вернее, приходились? Я так полагаю, близким другом?

— Нет. Я близкий друг ее подруги.

— Насти, что ли? Иркиной дочери?

— Да. Насти.

— Хм… — оглядела она его критически. — Что за мода теперь у девчонок пошла — со старыми мужиками шашни заводить?… Вот и Катя — родила неизвестно от кого. Девчонка-то хоть нормальная?

— Это вы про Лизу? В каком смысле — нормальная? — опешил Олег не столько от сомнений в Лизиной нормальности, сколько от «старого мужика».

— Да в самом прямом смысле! Отклонений у нее никаких нет? Умственных, физических?

— Я не знаю… Нет, вроде бы нет…

— Ладно. Сама посмотрю. Если девчонка в нашу, то есть в моего отца породу пошла, то нормальная, значит. А если в Катькину мать… Ой, такая свиристелка эта Оля была! И Катька вся в нее. Тоже же наглая да рыжая… Хотя чего это я, прости господи? О покойниках плохо не говорят. Жалко девчонку, конечно. Молоденькая совсем.

Она сжала в гузку подкрашенные бледной помадой губы, покачала головой, придержав ладонью свою дурацкую шляпку. Видимо, решив, что положенная для проявления личной скорби минута закончилась, пробубнила сердито:

— А мне тут по телефону Ира расписала, что девочка распрекрасная. Ей-то что, ей лишь бы с рук спихнуть!

— Но ведь она Лизе не родственница, — пожал плечами Олег, робко улыбаясь. — И в этом вопросе лицо не так чтобы очень заинтересованное. Вы же ребенку теткой приходитесь?

— И что? Какая я ей, если разобраться, тетка? Седьмая вода на киселе! Нет, я не отказываюсь, конечно, я свой долг выполню… Но вы посудите сами — кругом я крайняя получаюсь! Отец меня бросил, к Катиной матери из семьи ушел. У меня, может, из-за этого личная жизнь не сложилась! Из-за переживаний! Теперь я же еще и Катиного ребенка растить должна?

Она снова замолчала, скукожилась сердито, будто спряталась от него под черной вуалькой, потом вообще отвернулась к окну. Через пять минут, решив видимо, что уже достаточно выпустила свою обиду в пространство, пробормотала миролюбиво:

— Ладно, чего это я на вас напала?… Вы человек вообще посторонний, с боку припеку. Сегодня за Настькой ухлестываете, а завтра глядишь — пшик! — и нету вас. А что, в вашем городе, я смотрю, тоже погоды нет? Ну и июнь нынче выпал, чистый октябрь…