Меня точно дубинкой огрели, я понял, что Саул в последние месяцы говорил правду. А я повернулся спиной к своим соотечественникам.

Я тоже пострадал. Несколько раз, пока я шел по темным переулкам, на меня набрасывались и за мою одежду хватались дикие существа, от которых несло смрадом. Однако я оказался сильней, чем они, сильней десятка подобных существ, ибо последние дни я ел хотя бы немного, а они голодали. Мне не без труда удалось отбиться от нападавших и добраться до места, где скрывался Саул.

Саул лежал на каменном полу, а рядом по каждую сторону от него были его два товарища. Единственным источником света в этом мраке, навевавшем мысли о смерти, была луна, ее серебристые лучи проникали через небольшое окошко высоко над головой. Я не знаю, что это было за место, но здесь пахло мочой и гноем. Два человека, сидевшие рядом с Саулом, напоминали призраков с провалившимися глазами, которые бродили по улицам, ища места, где можно было бы лечь и умереть. Как и мой дорогой Саул, они были в лохмотьях, невероятно грязны и забрызганы кровью. Увидев меня, они безмолвно встали и оставили нас.

Я стоял некоторое время, склонившись над своим другом, затем опустился на колени рядом с ним. Его вид поразил меня. Где тот красивый, смеющийся человек, которого я так давно называю братом? Кто этот жалкий несчастный, который едва дышал и валялся в собственной грязи?

Я не смог сдержать слез. Выдавив из себя улыбку, милый Саул сказал: «Брат, тебе не следовало приходить ко мне – в городе опасно. Тебе было бы надежнее остаться дома хотя бы еще какое-то время».

«Я был неправ! – воскликнул я, терзаемый угрызениями совести. – Как я был слеп. В тот день, когда ты пришел, мне надо было взять меч, тогда твоя смерть не стала бы напрасной! Саул, Иерусалим погибнет, и мы исчезнем навсегда!»

Но он покачал головой и сказал: «Нет, мой брат, это я неправ, а ты был прав. Однажды в Израиль придет Мессия и Сион снова будет править. Но я выбрал неудачный день. Давид, взявшись за меч, я отказался от веры в Бога. Это ты своими молитвами хранишь заветы Господа. В своем тщеславии я подумал, что в моих силах спасти Иерусалим. И испытал Бога, хотел вынудить его проявить себя. Однако теперь я вижу, что мы не можем угадать тот час, который он назначил своему народу. Мы можем лишь ждать, молиться и доказывать, что мы достойны Господа.

Мой брат Давид, ты достойнее всех, а я нет. И только по моей вине и по вине мне подобных, выказавших неверие в Бога, день прихода Мессии отодвинут назад. Если бы я тоже молился с тобой, как я и должен был поступить…»

Саула стал душить приступ кашля, он начал сплевывать, и это напугало меня.

Затем, все еще улыбаясь и превозмогая боль, он прошептал: «Мой брат, я люблю тебя больше всех и хочу воспользоваться последним дыханием, чтобы попросить тебя кое о чем».

Я лишился дара речи, я мог лишь плакать.

Он сказал: «Позаботься о Саре и Ионафане, когда меня не станет. Я не знаю, где они сейчас. Я потерял их. Найди их и любым способом избавь от судьбы, которая уготована им теми, кто стоит за стенами города. Мне невыносимо думать, что римляне могут завладеть ими. Давид, обещай мне, что ты защитишь их!»

И я дал Саулу обещание, что спасу их ценой своей жизни.

«А теперь, – прошептал он, – есть еще кое-что, о чем я скажу тебе. Я скажу тебе об этом, потому что умираю, а ты будешь жить. Я скажу тебе об этом, потому что люблю тебя. Давид, мне уже много лет известно, что ты любишь Сару. Я говорю это, потому что мы братья и у нас нет секретов. Я это видел по твоим глазам, я это видел по ее глазам. Вы влюблены с того дня, как я впервые познакомил вас. И вы любите друг друга до сего часа. Я не таю зла против тебя, да никогда и не таил, ибо Сара добрая женщина. Я вижу в ней то же самое, что видишь ты, а ты хороший человек. Я знаю, почему она любит тебя.

Однако я подозреваю, дорогой брат, что ты ничего не ведаешь об Ионафане. По правде говоря, Сара не знает того, что я знаю о нем. Она считает, что только она все годы хранила эту тайну. Но мужчина разбирается в подобных вещах, и ты тоже должен это знать. Ионафан – твой сын».


Голова Бена опустилась на стол. Он громко заплакал, орошая фотографии слезами. Джуди тихо заплакала, нежно положив руку ему на плечо.

Прошло много времени, прежде чем они смогли перейти к следующему фрагменту. Когда они занялись им, Бен не стал делать письменный перевод, а вместо этого начал громко переводить вслух.


«Как это может быть?» – воскликнул я.

Саул ответил: «Стоит тебе лишь открыть глаза, и ты увидишь себя в Ионафане. Он родился на два месяца раньше, однако ты об этом не догадался, мой дорогой бестолковый друг. Я тогда сообразил – ты познал Сару и она больше не девственница. Сначала я был уязвлен, но я так сильно любил ее и тебя, что превозмог обиду и принял Ионафана как родного сына.

Но когда я умру, Сара не станет скрывать правду и скажет, что ты его отец, и Ионафан признает тебя.

Давид, разыщи их прямо сейчас, иначе будет поздно!»

Саул умер на моих руках с той же улыбкой на губах, и с этого времени я завидовал ему.

Но смерть всегда сторонится тех, кто ищет ее. Хотя я, не глядя перед собой, бродил по улицам без оружия и все еще хранил кусок хлеба за кушаком, меня никто не тронул.

Вернувшись к дому Мириам или к тому, что от него осталось, я застыл на месте, бледный как смерть. Я окаменел и ничего не чувствовал, видя, что от дома остались одни развалины.

Здесь устроили кровавую бойню! Как могли ни в чем не повинные люди стать жертвами подобных зверств! Кто мог зарезать беззащитных женщин и детей, искалечить их и столь непристойно надругаться над ними.

Будь я в то мгновение в своем уме, меня охватил бы безумный гнев. Но я стоял неподвижно. Последние несколько часов так притупили мои чувства, что я лишь мог безучастно взирать на следы опустошения и жестокости, оставленные повсюду. Этих добрых и кротких евреев, чье единственное преступление заключалось в том, что они ждали своего Спасителя, убили за несколько крох хлеба. И это преступление совершили не римляне, а их соотечественники – евреи.

Милая Ревека лежала под телом Матфея, который, видно, пытался защитить ее. Волосы Ревеки слиплись от крови, сочившейся из ее головы.

А разве не ты, дорогой Матфей, часто говорил, что те, кто возьмется за меч, от него и погибнут?

Как ты ошибался! Как вы все ошибались! Словно во сне я шагал по развалинам и переступал через тела своих дорогих братьев и сестер, однако не обнаружил ни Сару, ни Ионафана. Если они спаслись, то куда им бежать? Ведь в городе не осталось безопасных мест.

Я встал на колени и прочитал скромную молитву. Здесь я уже ничем не мог помочь, битва была проиграна. Взглянув на тела жены и друзей в последний раз, я почувствовал, как во мне закипают ненависть и гнев, во рту появился вкус горечи, будто я выпил яд. Я стоял перед этой братской могилой, тряс кулаком в сторону неба и с неведомой мне решимостью навеки проклял Бога Авраама.

Оставшиеся до рассвета часы я искал Сару и Ионафана. Но их нигде не было.

Кто знает, что с ними произошло? Какая печальная участь настигла их? Я мог лишь молиться, чтобы они к этому времени были мертвы и больше ничего не видели.

Случилось так, что за час до рассвета, когда войско Тита вело последние приготовления к штурму городских стен, я вышел к дому знакомого человека.

Я часто встречал его у Мириам. Он был добрым евреем и фарисеем, верившим в возвращение Мессии. У него собралось много людей. Сидя в темноте, они прижимались друг другу, от страха выпучив глаза. Он узнал меня и пригласил в дом.

Он сказал; «Мы сохранили один ломтик хлеба на всех и немного вина для причастия. Сейчас мы причастимся и помолимся. Ты останешься с нами?»

Я сказал, что останусь, и, поскольку когда-то учился в храме, вызвался вести молитву.

Я разломал ломтик хлеба на крохотные кусочки и передал их присутствовавшим, сказав: «Хлеб символизирует тело Мессии, который однажды разделит причастие вместе с нами».

Затем я разлил сохранившееся вино по нескольким чашкам и посмотрел на их лица. Передо мной сидели грустные, изголодавшиеся люди, смотревшие перед собой ничего не понимающими глазами. Смотря на них, я видел тела Ревеки, Иакова, Филиппа и всех остальных, которые когда-то надеялись так же, как эти люди. Тут я вспомнил про мешочек под своим кушаком, прихваченный для Саула. Воспользовавшись тем, что они не смотрели на меня, я высыпал все содержимое в чашки. Затем я пододвинул к ним чашки с вином, чтобы каждый мог отведать его, и сказал: «Это вино символизирует кровь Спасителя, который однажды разделит причастие вместе с нами».

А человек, владевший этим домом, спросил: «Брат, ты не разделишь с нами хлеб и вино?»

Я ответил: «Я выпью из чашки своего Мессии».

Он озадаченно посмотрел на меня и вскоре спокойно умер.

В этом доме собралось восемьдесят девять человек – от стариков до шестилетних детей. И все умерли. После этого я вышел. Меня окутал холодный воздух раннего утра.

Я не помню, как долго бродил по улицам, спотыкался о трупы, поскальзывался на крови. Я не знаю, почему остался целым и невредимым. Наверно, Господь определил мне такое наказание. Если смерть равнозначна проявлению милосердия, тогда жизнь не что иное, как смертная казнь. Такой приговор мне вынесли за мое преступление – прожить остаток дней под тяжелым бременем вины за то, что я содеял.

Пока я на рассвете бродил по темным и холодным улицам, на меня снизошло откровение. Осознав истинный смысл преступления, совершенного мною в ту ночь, я понял, что обречен на забытье.