Он снова сел, осторожно опустил Поппею на пол и начал переводить с того места, на котором остановился.


Слушай, Израиль: Господь, Бог наш, Господь един есть. Будь благословен Господь, Бог наш, Царь Вселенной. Ты помнишь Завет, чтишь свою Книгу и обещание, простираешь руку помощи заблудшим, а также желаешь мне только добра.


Он улыбнулся, взглянув на свой перевод: это Шма – молитва и традиционное благословение. И то и другое на иврите. «Barukh Attah Adonai Eloheinu Melekh ha-Оlam».[2] Как раз такие вещи Бен привык переводить. Священные тексты, реестры законов, притчи и эсхатологию. Давид бен Иона, кем бы он ни был, оказался исключительно набожным евреем (он даже не осмелился написать имя Бога, а вместо этого вывел тетраграмму ЯХВЕ) и очень старался не допустить ни малейшей ошибки. Проверяя свой перевод, Бен заметил, что Давид был в высшей степени образованным человеком.

Зазвонил телефон, Бен вскочил, высоко подбросил ручку и стал говорить в трубку, тяжело дыша, будто долго бежал.

– Бен? – В трубке раздался голос Энджи. – Ты только что вернулся домой?

– Нет. – Он широко улыбнулся. – Я все время сидел здесь, за столом.

– Бенджамен Мессер, я так проголодалась, что мне не до шуток. Ответь мне на вопрос, ты зайдешь ко мне или нет?

– Зайду к тебе? – Он взглянул на часы. – Какой ужас! Уже восемь часов.

– Мне это известно, – сухо прокомментировала она.

– Боже милостивый, извини меня. Похоже, я уже на полчаса…

– Ты опоздал на целый час, – насмешливо поправила Энджи. – Моя мать все время твердила, что палеографы постоянно опаздывают.

– Твоя мать так говорила?

Энджи рассмеялась. Она обладала ангельским терпением, когда дело касалось Бена, мужчины, с которым была помолвлена. На него можно было положиться во всем остальном, но когда речь шла о пунктуальности, а точнее об ее отсутствии, ей оставалось только проявить великодушие.

– Трудишься над старинной рукописью? – поинтересовалась Энджи.

– Нет. – Сейчас он нахмурился, вдруг вспомнив о своей главной обязанности. Получив фотокопии Уезерби из Израиля, Бен тут же отложил в сторону рукопись из Александрийского канона,[3] над которой упорно трудился. – Кое-что другое…

– Ты мне не скажешь?

Бен не знал, что ответить. В одном из своих писем Джон Уезерби просил Бена ни с кем не говорить об этой работе. Она находилась на этапе секретности, и до предания ее результатов огласке было еще далеко. Уезерби желал, чтобы некоторые коллеги пока оставались в неведении об этом деле.

– Я скажу тебе за ужином. Дай мне десять минут.

Повесив трубку, Бен Мессер пожал плечами. Разумеется, Энджи не относилась к тем, на кого распространялся этот запрет. Ничего страшного не случится, если она узнает об этом.

Кладя фотографии в конверт, он еще раз задумчиво взглянул на квадратные арамейские буквы. Вот они – черным по белому. Ими говорил человек, усопший много веков тому назад. Этот человек ножом чинил тростниковое перо, разглаживал руками лежавший перед ним папирус, слюной смачивал брусок, чтобы получить чернила. Вот его слова, мысли, которые он считал своим долгом записать перед тем, как испустить дух.

Бен долго смотрел на эти буквы. Словно загипнотизированный древними письменами, он замер у стола, держа в руке глянцевые фотографии.


Джон Уезерби оказался прав. Если обнаружатся новые свитки Давида бен Ионы, то подобная находка потрясет цивилизованный мир.

– Почему ты так считаешь? – спросила Энджи, снова наполняя его бокал вином.

Бен ответил не сразу. Он смотрел на языки пламени в камине и мысленным взором совершал плутовскую одиссею сквозь языки пламени, резвившиеся в камине. В горячем пламени он снова увидел почерк Давида бен Ионы и вспомнил, как раньше, в тот вечер, изумился, обнаружив, что свиток написал рядовой гражданин простым языком. Бен уже готовился переводить религиозный текст, возможно, Книгу пророка Даниила или Руфи, но вместо этого его ждал самый большой сюрприз за всю жизнь.

– Бен? – тихо позвала его Энджи. Таким она уже однажды видела перед Священным Ковчегом в Израиле, где годом раньше они побывали туристами и любовались выставленным для обозрения знаменитым свитком пророка Исайи, найденным у Мертвого моря. Единственная настоящая страсть Бена – потрескавшаяся бумага с выцветшими чернилами – видно, привела к тому, что он замкнулся в себе и утерял связь с действительностью.

– Бен?

– Что? – Он сбросил оцепенение. – Ах, извини. Видно, я задумался.

– Ты говорил мне о копиях какого-то свитка, который получил из Израиля. Ты сказал, что их прислал тебе доктор Уезерби и они свидетельствуют о том, что совершено открытие огромной важности. Почему? Эти свитки найдены у Мертвого моря?

Бен улыбнулся и глотнул вина. В лучшем случае Энджи знала о древних свитках не больше любого другого непрофессионала – она слышала, что таковые найдены у Мертвого моря. Возможно, она также была наслышана о Таците. Но ведь Энджи работала манекенщицей, и для нее такая информация не могла быть важной. Невеста Бенджамена Мессера была высокой, тонкой, гибкой, поразительно красивой. Она имела лишь смутное представление о том, чем он зарабатывает себе на жизнь.

– Нет, они найдены не у Мертвого моря. – Они с Энджи расположились на полу перед камином, оставив недоеденный ужин на столе, и смаковали доброе вино. Бен чуть повернулся, чтобы лучше разглядеть невесту, и медлил с ответом, наслаждаясь ее милым лицом. – Похоже, их нашли под развалинами какого-то древнего жилища – возможно, дома – в местечке под названием Хирбет-Мигдала. Это говорит тебе о чем-нибудь?

Она покачала головой. При свете камина ее волосы напоминали полированную бронзу.

– Так вот, полгода назад Джон Уезерби сообщил мне, что наконец-то получено разрешение от правительства Израиля на ведение раскопок в районе Галилеи. Уезерби интересуется главным образом, как я тебе, наверно, уже говорил, первыми тремя веками нашей эры, видимо, тем периодом, что охватывает Римскую империю, ее упадок, разрушение Иерусалима, зарождение христианства и так далее. Как бы то ни было, сопоставив факты, Джон интуитивно догадался, что один участок раскопок сулит неплохие перспективы, и изложил свои доводы израильтянам. Но я не стану углубляться в подробности. Затем, пять месяцев назад, он отправился в путь из Калифорнии вместе с группой археологов, разбил лагерь у этого Хирбет-Мигдалы и начал копать.

Тут Бен умолк, снова отпил глоток вина и устроился удобнее.

– Я не стану говорить о достигнутых им результатах – отмечу только, что они оправдали затраченные усилия. Однако то, что Уезерби первоначально искал – синагогу второго века, – так и не обнаружили. Он сделал неверный выбор места. Но Уезерби случайно наткнулся на нечто другое, и это с самого начала показалось столь значительным, что два месяца назад он позвонил мне из Иерусалима. Как сообщил Уезерби, ему удалось обнаружить тайник со свитками, который был так герметично закупорен, что рукописи отлично сохранились. Такого везения обычно не бывает.

– Но то, что мы тогда видели – свиток пророка Исайи…

– Окрестности Мертвого моря поразительно засушливы, поэтому свитки не подверглись обычной порче, вызванной влажностью. То же самое произошло с египетскими папирусами. Однако в области Галилеи, где воздух влажнее, шансы на долгую жизнь таких скоропортящихся вещей, как древесина и бумага, практически равны нулю. Выражаясь археологическим языком, разумеется.

– Однако доктор Уезерби все-таки нашел несколько свитков?

– Да, – ответил Бен, словно не веря, что такое возможно. – Видно, так оно и есть.

Теперь у Энджи зажегся интерес, и она тоже вперила взгляд в огонь, резво пляшущий в камине.

– Сколько же этим свиткам лет?

– Пока нам это точно неизвестно. Последнее слово остается за мной и еще двумя переводчиками. Уезерби с помощью химического анализа удалось лишь приблизительно определить возраст глиняных сосудов, в которых хранились эти свитки. С погрешностью в пределах одного или двух веков. Папирус и чернила также подвергли анализу – он тоже не дал определенных результатов. Мне и, как я уже говорил, этим двум парням предстоит внести окончательную ясность.

– Почему он выбрал тебя?

– Нас трое переводчиков, и мы трудимся независимо друг от друга: один живет в Детройте, другой в Лондоне. Эти двое ребят также получают фотокопии и действуют точно так же, как я. Обычно переводчики работают сообща, но Уезерби предпочитает, чтобы мы работали каждый сам по себе и не общались, ибо считает, что таким образом нам удастся точнее перевести свитки. К тому же, мне кажется, он выбрал нас троих потому, что мы умеем хранить секреты.

– А что? В чем тут секрет?

– Ну, секрет главным образом связан с внутренней политикой. Иногда неплохо держать фантастическое открытие под покровом тайны какое-то время, пока все не прояснится, а тогда можно будет огласить результаты. Это открытие вполне может подвергнуться критике, и в таком случае необходимо быть готовым защитить его. В нашем деле не избежать мелочной зависти. – Бену не хотелось вдаваться в подробности. Энджи все равно не поймет. Признаться, те, кто к этому не имеет отношения, не поймут, ибо не так просто все объяснить. Сколь бы безупречна ни была ваша репутация, сколь бы честны ни были ваши методы, все равно кто-то подвергнет все сомнению. Даже свитки Мертвого моря вызвали полемику среди ученых всего мира. Таковы уж эти ученые.

– Ты все еще не сказал мне, что такого особенного именно в этих свитках.

– Видишь ли, они первым делом единственные и своем роде. Никто нигде таких свитков еще не находил. Все остальные свитки, хранящиеся в музеях и университетах мира, по своей природе одинаковы – их содержание носит религиозный характер. Все они написаны священниками и монахами. Рядовой гражданин в древние времена просто ничего не записывал, как это делаем ты или я, а поэтому до сих пор еще не находили ничего подобного свиткам Уезерби. Понимаешь, на этих свитках обычный парень пишет простыми словами.