Я снова не укладывалась в план урока. Больше половины детей не усвоили материал предыдущей темы, и я, дав задание двоим, с остальными начала заново.

Двое – это Юля Зуйко и Саша Шадт. Оба они живут дома с бабушками. Эти дети приходящие, они обогреты и обласканы теплом своих бабушек. Иногда мне хочется сказать этим бабушкам: «Заберите отсюда детей! Отдайте их в нормальную школу! Пока не поздно!»

Но что я буду делать без этих детей и без этих бабушек?

К концу урока возвратилась Грошева – тихая, смирная. Она не смотрела на меня.

– Садись, Карина, – разрешила я.

На математике новое ЧП – Ширяев расковырял бородавку.

– У меня кровь, – показал он, и сидящая рядом Оля Ланочкина побледнела.

– От бородавки бывает заражение крови, – компетентно заявил Скворцов. – Бородавка – как родинка.

У Ширяева задрожала губа. Снова у нас медсестра.

– Да я у вас скоро пропишусь, второй «Б»! – шутит она.

Мне не до шуток. Я вымотана двумя уроками напрочь. Мне срочно необходимо человеческое участие.

После второго урока у меня окно, я отправилась искать Анжелу. Это наш школьный психолог, и еще она выполняет работу воспитателя. Мы близки по возрасту, и поэтому иногда чаевничаем вместе.

Увидев меня, Анжела включила электрический чайник и вытряхнула из сумки конфеты «Коровка».

Я взяла чашку – руки у меня тряслись.

– Не могу больше. Чувствую себя беспомощной с этими детьми. Они меня с ума сведут.

– Съешь конфетку, – улыбнулась Анжела. Слушая меня, она никогда не делает сочувствующего лица. Может быть, благодаря этому я выдерживаю здешнюю школьную жизнь.

– Ненавижу понедельники. В этот день мои дети неуправляемые. У них просто крышу сносит. Моя Грошева в этот день просто безумная.

– Понедельник – день тяжелый, – согласилась Анжела, наливая чаю.

– Может, дело в том, что они за выходные от дисциплины отвыкают?

– Мимо. – Анжела вынула пакетик с чаем и с видом факира закрутила нитку. – Сразу видно, что ты уроки ведешь, а по интернату дежуришь редко.

– Ну так раскрой мне секрет!

Анжелка любит обжигающе горячий чай, я же пью, когда он немного остынет.

– По выходным они ждут своих матерей. К некоторым ведь приходят, навещают. Остальные тоже ждут хоть кого-то. Чуда ждут. Это мучительно для интернатских – выходные. Кто-то уходит в гости к родственникам, но большинству некуда идти.

– Ну, это я могу понять – взрослые не приходят, взрослые виноваты… Но моя Грошева кидается на детей. Иногда мне кажется, что она кого-нибудь покалечит! Прошлый раз она швырнула Репину о подоконник, та подбородок до крови разбила!

– Ну, Карина – особый случай. А взрослых она готова обожать, правда?

– Да. – Я удивлена. – Ты знаешь почему?

– Ты просто, Свет, не очень еще изучила своих учеников. А мне пришлось. У меня на них досье. Твою Грошеву родила мать-малолетка. Бедолаге пятнадцати не было, когда залетела. Вот и представь – подружки на танцы бегут, по женихам, а у нее орущее чадо в подоле.

– А бабушка?

– Бабушка такая же непутевая, как мать. Ты, говорит, родила, сама и расхлебывай. И вот мать-малолетка одна, с орущим кульком, который раздражает. Весело?

– Ну и?

Анжелка подлила себе еще чаю и взяла конфету.

– Мать твоей Грошевой лупила свою дочь с пеленок. Повод был не нужен, Карина виновата уже в том, что родилась. Знаешь, как она ее воспитывала? Она швыряла ее об стенку, таскала за волосы, привязывала к кроватке. Девчонка готова была ползать перед ней на карачках, лишь бы заслужить одобрение, хоть один ласковый взгляд, хоть намек на улыбку. Но получала одни пинки. И это – от самого близкого и любимого человека. А чего ждать от остального мира?

Мой чай остыл, я забыла про него.

– Ненависть – это обычный язык общения, которому обучила мать. Теперь Карина борется за каждую каплю любви взрослого человека, зная, что дети заслуживают лишь ненависть.

Я слушала Анжелу, и меня слегка подташнивало.

– Откуда ты все это знаешь?

Я читала личные дела. Там лишь скупая строчка – мать лишена родительских прав. Там нет подробностей, это я знаю точно.

– Судья – моя знакомая. Она вела дело Грошевой. А иск подали соседи, которые все это наблюдали. Ты пей чай-то, остыл уже совсем.

В дверь заглянул Паша Скворцов.

– Ты почему не на физкультуре? – поинтересовалась я.

– У меня освобождение. Я к вам, мне нужно…

Скворцов покосился на Анжелу – при ней он говорить не станет. Психолог для детей что-то близкое слову «псих». Воспитатели пугают психологом.

Пришлось спуститься в свой класс.

– Что у тебя, Паша?

Скворцов достал из парты пакет и положил его передо мной. Вид у мальчика был хмурый и обиженный.

– Я это не надену.

– Что это?

В пакете лежали новые серые брюки с биркой. Я слышала, что в субботу интернатским выдавали одежду. Брюки как брюки.

– Мне таких не надо, – запыхтел Скворцов.

– Почему?

– Они велики. И вообще, такие никто не носит.

– Зато это бесплатно, – напомнила я. – Ты подходил к завхозу, чтобы обменять?

– Она сказала, что других нет.

– И ты принес мне…

Скворцов замолчал, я тоже. У меня внутри закипел протест. Анжела советует перед тем, как что-то сказать детям, в уме досчитать до десяти. Или выпить стакан воды. Я начала считать.

– Если бы я умела шить, Паша, я бы ушила их для тебя. Но я не умею.

Скворцов пожал плечами. Его мало волновали мои проблемы. Он требовал свое.

– Я такое не надену, – повторил он. – Всем дали нормальные, а мне какие-то уродские.

– Тогда отдай своей маме, и пусть она ушьет их для тебя. – Я понимаю, что использую запрещенный прием. Рядом со своими учениками я не чувствую себя взрослой и обижаюсь, как на равных. Ну в конце концов, почему он требует с меня, а не требует с матери? Это ее обязанность!

Возникла небольшая заминка, но Скворцов нашел оправдание:

– У нас нет швейной машинки.

– И что же ты предлагаешь? – недоумевала я.

– Я не знаю. Заберите. Мне не надо. – Он упрямо гнул свою линию.

– Мне – тоже! – возмутилась я.

Я знаю одно – с этими детьми нельзя раскисать. Нельзя показывать слабость, нельзя им потакать. Нужно тоже гнуть свою линию.

– Ты пойми, Паша, я – учительница. Я отвечаю за то, чтобы ты умел читать и писать. А также чтобы ты научился считать. Это тебе пригодится в жизни.

Мне хотелось сказать: «А одеждой должна заниматься твоя мама. Но твоя мама пьет. И я ее ни разу не видела. Она не была ни на одном родительском собрании. Она не хочет даже прийти и поинтересоваться, как учится ее сын-второклассник, что он ест и кто его товарищи…»

На слове «товарищи» я как раз дошла до десяти.

– А за одежду отвечает ваша воспитательница, – закончила я вслух.

Скворцов молча подошел к моему столу, стащил с него пакет со штанами и возвратился за парту. Он не смотрел на меня. Наверное, он меня в эту минуту ненавидел. Меня, а не свою непутевую мать.

– Ты читал дома?

Скворцов пожал плечами.

– Доставай книжку и читай вслух, – приказала я.

Я сидела, подперев голову кулаком, и слушала отрывок из «Детства Темы» в исполнении Скворцова. Читал он сносно.

Чувства мои менялись, как в калейдоскопе. Неплохой ведь мальчик… Неглупый, по-мужски упрямый. Наверняка рано начал ходить, говорить, все без проблем. Только его маме это все равно. Почему у таких бесшабашных мамаш рождаются умные, здоровые дети? Занимайся с ним, уделяй достаточно внимания, и он может быть отличником.

А между тем, как сказала черепаха Тортилла маленькому Буратино: «За твою жизнь я не дам и ломаного гроша…»

После четвертого урока – обед и самоподготовка. Мы делали домашнее задание. Ширяев вел себя по-хамски – вставал без спроса, выходил из класса, залезал под парту. Он жаждал моих замечаний, я не реагировала внешне, но нервы звенели от напряжения. День тянулся бесконечно, и я не верила, что он закончится.

После продленки я осталась проверять тетради и присматривать за дежурными. Дежурили Зуйко и Шадт. Я нарочно их ставлю вместе – оба домашние. С этими двумя я отдыхаю. Саша Шадт мыл доску, Юля Зуйко поливала цветы. В проверку тетрадей вклинился звонок Лены.

– Ты можешь себе такое представить? – возмущается она. – Их положили в одну палату!

– Кого?

– Кирюшу и этого Лешу Зимина, у которого дядя – начальник ГИБДД.

– Они что, издеваются? – Я даже подскочила.

Шадт и Зуйко бросили свои занятия и с интересом уставились на меня.

– Мы с Кирой уже ездили скандалить в больницу. Нас даже не пустили в отделение!

– Но чем они объясняют?

– Говорят, что в нейрохирургии всего две палаты и других мест нет.

Отчаяние моей тети вливалось в меня через телефон.

– Я с ума сойду, Свет, – пожаловалась она. – Что за дурдом?

«Я тоже», – захотелось сказать мне, но я воздержалась. Лене нужна поддержка.

– А с чем положили этого Лешу?

– Вроде как Женя его избил. Диагноз скрывают.

– Ты была у Жени? – вспомнила я.

– Нет. – Лена сделала паузу и продолжила: – К Жене я без тебя не поеду. Ты сможешь приехать сегодня?

Мне хотелось сразу ответить «нет». У меня заканчивался выматывающий рабочий день. Я была выжата как лимон. Я едва успею забрать Иришку из сада и забежать в магазин. У меня ужин не готов, а Игорь придет в семь… Я не в состоянии тащиться сейчас через весь город…

– Зачем я тебе? Вам лучше поговорить с глазу на глаз.

Я все еще надеялась увильнуть от неизбежного.

– Пусть там, в милиции, не воображают, что он мой любовник. Так ты приедешь?

– Постараюсь…

Лена моментально отключилась, и я соображала, как быть с Иришкой.

В дверь класса кто-то стал скрестись.

– Разрешите? – заглянула бабушка Юли.

Тамара Павловна – женщина скромная, но с достоинством. Из тех, кто носит шляпки и не сидит на лавочке у подъезда. Ее приход означает конец моего рабочего дня. Я всегда радуюсь ее приходу.