– Что именно?

– То, что вы хотите уйти из школы? Нет, я, конечно, понимаю, что зарплата учителя несоразмерна с трудом, но…

– Тамара Павловна, я…

– Я вас очень понимаю, миленькая вы моя! – горячо продолжала она. – Деньги в наше время значат очень много. Но… как бы поточнее выразиться? Много, но не все. Вы согласны? Есть такое понятие – призвание. Слово-то какое! Призвание… Человек при-зван. Вы меня понимаете?

Я кивнула. Тамара Павловна, собственно, и не нуждалась в том, чтобы я что-нибудь говорила. Она сама хотела высказаться. И я молчала.

– Дети у вас непростые, никто не спорит. Но вы нашли к ним подход. Они к вам привязались, разве я не права? Вы поймите меня как родительницу. Наши дети проучились первый класс, и у них сменилась учительница. Но мы о ней не жалеем, ушла и ушла. Но вы… Если и вы теперь уйдете, им снова привыкать к новой! А дети сложные, каждый с характером, их матери бросили, а теперь еще и учительница…

– Ну зачем вы так? – растерялась я. – Я еще ничего не решила.

– Не уходите, Светлана Николаевна! – взмолилась Зуйко. – Поработайте хотя бы еще год! Вы ведь сама мать, поймите меня…

– Ну я же объясняю вам, Тамара Павловна, я ничего еще не решила, – оправдывалась я, чувствуя, что снова на меня давят с двух сторон и я не принадлежу сама себе. – Пойдемте. Кажется, нас зовут.

Нас действительно звали играть в «вышибалу». Когда дети вдоволь наигрались в мяч, набегались по склону под липами, налазались по деревьям, всех позвали к «столу», который накрыли прямо на траве, на поляне.

Вот уж когда мне пришлось краснеть за моих подопечных! Дети совсем не умели есть. Особенно мальчишки. Хватали куски обеими руками, чавкали и громко болтали с набитыми ртами.

Тамара Павловна потихоньку делала внушение сидящему близ нее Ширяеву. Тот только посмеивался, набивая в рот сразу колбасу, банан и яйца. Все это он обильно запивал газировкой.

– Ребята, а почему с нами Скворцов не поехал? – спросила я. – Он не заболел?

– Не-а, – не прожевав, ответил Ширяев. – У него дедушка умер.

– Когда? – чуть не ахнула я.

– Вчера вечером в интернат позвонили, сказали, и он ушел.

– Завтра похороны, – подсчитала Тамара Павловна.

– Светлана Николаевна, а можно, мы на похороны пойдем? – оживился Ширяев. – На поминках пироги бывают…

– Можно, – на автомате ответила я. У меня перед глазами стояли покосившийся домик с печкой, вопиющая нищета этого убогого жилища, вечно пьяная мать Паши, которая вот-вот должна произвести на свет еще одного ребенка.

– Какие вам поминки? – возмутилась Ксюшка. – Вы вести себя не умеете! Светлана Николаевна должна будет еще там за вами бегать и усмирять?

– Мы не будем баловаться, – пообещал Ширяев. – Светлана Николаевна уже разрешила. А первое слово дороже второго! И вы не встревайте.

– Что это ты тут раскомандовался? – возмутилась моя подруга, вытирая рот Ширяеву салфеткой. Он весь был перепачкан яичным желтком.

– А вы тоже тут не командуйте, – невозмутимо ответил тот. И хотя и получил за это подзатыльник от Карины, только упрямо тряхнул головой и, сощурив глаза, уставился на мою подругу: – Вы – не учительница.

– Вова! – одернула я.

– Похоже, ваша учительница совсем вас разбаловала. А вы ее не жалеете, – не унималась моя подруга. – Вот возьму и заберу ее у вас!

– Как это? – заморгал Ширяев.

– Очень просто! – развеселилась Ксюха. – Я, к твоему сведению, хозяйка одной процветающей фирмы. Мне нужен администратор. Так что Светлану Николаевну я у вас забираю. Она мне очень подходит.

– Но нам она тоже подходит! – вступился Саша Шадт.

– Тогда зачем же вы ее изводите?

– Это все интернатские! – вскочила Юля Зуйко. – Они вечно бесятся…

– Сама ты!.. – мигом отреагировала Карина.

– Светлана Николаевна, вы правда от нас уходите? – затянула Таня Репина.

Теперь все смотрели на меня – и Анжела, и мама с папой, и Тамара Павловна, и весь 2-й «Б».

Ксюха невозмутимо грызла яблоко. Я была убита ее бестактностью. Что сказать? Да, я ухожу? И испортить всем такой замечательный день? Сказать «нет» и тем самым взять на себя обязательства, которые, возможно, не смогу потом выполнить?

– Это все интернатские, они вечно как эти, – захныкала Юля Зуйко. – Один Ширяев чего стоит!

– А чё сразу – Ширяев? Я нормально себя веду. Вот Грошева…

– Светлана Николаевна, не уходите от нас! – вдруг сорвалась с места Карина и бросилась ко мне. Она едва не сбила меня с ног. Глядя на нее, повскакивали остальные. Мигом второклашки облепили меня и превратились в один большой ревущий ком. Они все ныли, что-то кричали сквозь слезы, тянули меня в разные стороны. Моя футболка стала влажной от их слез. Я не могла ничего поделать, только ревела вместе с ними. А глядя на меня, у ног моих родителей заливалась слезами моя дочь.

Анжела попыталась вмешаться и как-то повлиять на эту ревущую стихию, но безуспешно.

– Не бросайте нас! Мы будем слушаться! – вопили мои неуемные, невоспитанные дети.

– Ксения! – всполошилась моя мама. – Объясни же им, что ты пошутила.

– А я не шутила, – пожала плечами Ксюха. – Если она останется, они выпьют из нее последнюю кровь. Разве вы не видите?

– Тихо! – собравшись с духом, крикнула я.

Дети замолчали, но продолжали потихоньку шмыгать носами.

– Разве я сказала, что ухожу?

Головы второклашек одновременно вскинулись. Две дюжины глаз уставились на меня вопрошающе.

– Я буду думать, – сурово пообещала я. – А сейчас покажите мне, как вы умеете беречь природу.

Когда дети потянулись собирать мусор на поляне, я послала своей подруге самый испепеляющий взгляд, на который была способна. В ответ она показала мне язык.

Подруга испортила нам поход, но не испытывала по этому поводу ни малейшего неудобства!

* * *

На следующий день мы с Ширяевым и Шадтом отправились на похороны дедушки Скворцова.

У двора знакомой покосившейся избушки толпился народ. Наверное, это громко сказано – толпился. Здесь была кучка соседок, да в сторонке курили три мужика.

Гроб стоял на табуретках во дворе. Возле покойника в головах сидел Паша Скворцов – сосредоточенный и бледный. Хозяйка с большим выпирающим животом сидела на крыльце, широко расставив ноги. Она пьяно мотала головой и что-то беспрерывно бормотала.

Я подошла к Скворцову, погладила его по голове.

Он удивленно взглянул на меня.

– Мы с ребятами пришли… проводить твоего дедушку.

Заметив своих друзей, Скворцов кивнул им и снова опустил голову. Я догадалась – ему стыдно за мать, за то, что вся правда о ней обнажилась так откровенно. Он совсем не рад, что мы пришли.

Я огляделась. Женщина в темной косынке – не то родственница, не то активная соседка – раздавала всем носовые платки. Я подошла.

– Может быть, надо помочь чем-то? Я – Пашина учительница.

– Очень хорошо. Венок понесете. А мальчики пускай возьмут вон те цветы, в ведре. Вставайте вон к женщинам. Сейчас машины подойдут.

И в самом деле, из переулка, поднимая пыль, показался грузовик, за ним – небольшой, видавший виды автобус.

Я подошла к женщинам, взяла венок и невольно стала свидетельницей их разговора.

– Ушел дядя Ваня, царствие ему небесное. Теперь ведь пропадут без него! – сокрушалась одна.

– На его пенсию, почитай, и жили. А теперь что? На детские пособия? Пропадут…

– Дров она не запасет на зиму – не на что. А дальше – понятно что.

– И куда рожают? – привычно вздохнула одна из женщин. – Нищету плодят…

– Нормальные бабы лечатся, родить не могут. А эти как кошки…

Подошла активистка, та, что раздавала платки.

– Перестаньте, женщины, – оборвала она. – Не время сейчас и не место. Есть специальные организации. Пусть они этой семьей и занимаются. А наше дело – человека в последний путь проводить.

– Организации, – вздохнула одна из женщин. – Это собес, что ли? Видали мы их помощь.

– Ну, тогда вы помогите, – усмехнулась активистка. – Все мы хороши языками-то молоть. А как до дела доходит, и нет нас.

– Какое дело-то? – не сдавалась соседка. – Немощным помочь – это дело. А таким, как эта Анька? Да она здоровее здорового! На ней пахать можно, а она пьет да гуляет!

– Деток жалко, – вздохнула пенсионерка.

В это время гроб установили в кузове грузовика. Туда же забрались мужчины.

Скворцов подошел к матери.

– Иди в дом, – попросил он. – Тебе не надо ехать. Иди…

Женщина мотала головой и кому-то грозила кулаком.

Скворцов забрался в машину, кузов закрыли. Тогда мать Скворцова поднялась, оглядела двор, будто пытаясь получше вникнуть в происходящее, и наткнулась взглядом на осуждающие лица соседок.

– Чё уставились? – заорала она. – У меня горе! А они уставились!

Женщины молча потянулись к автобусу. Тогда мать Скворцова плюнула им вслед, грязно выругалась и ушла в дом.

После похорон я вернулась в школу и прямиком направилась к завучу Кондратьевой. Увидев меня, та раскрыла объятия, будто мы не виделись сто лет и она ужасно соскучилась. Это было очень странно. Я смешалась.

– Светлана Николаевна, миленькая, как хорошо, что вы догадались зайти ко мне. А я вас искала.

– Мы с ребятами были на похоронах.

– Да, да, я слышала. Очень печально. Но что поделаешь, это жизнь – одни рождаются, другие умирают.

– Я как раз хотела поговорить с вами насчет Паши Скворцова, – сказала я. – Мальчик теперь в непростой ситуации. Нельзя ли его как-нибудь устроить на лето?

– Конечно, устроим. Сейчас пригласим нашего профорга и прозондируем почву.

Я не переставала удивляться. Честно говоря, я ожидала отповеди. Например, такой:

– Светлана Николаевна! Да у нас девяносто процентов учащихся в таком положении, как ваш Скворцов! А вы требуете ему привилегий.

Я приготовилась к борьбе и запаслась аргументами, а они не понадобились.