– Покорми ее, – попросила Зина.

Клава вынула грудь и сунула орущей дочке. Та зажмурилась, зачмокала.

– Вот и нянчайся с ней, коли ты такая умная!

– Ладно, – согласилась Зина.

Сама знала, что никакая она не умная. Клава нарочно ее поддразнивает. Она, Зина, и семилетку-то не окончила, мать сказала, что нечего зря время проводить, по хозяйству дел полно. И Зина без сожаления оставила учебу, которая давалась с трудом. Ей легче было в колхозе на уборочной снопы вязать, чем с задачками по математике мучиться.

А вот Клава отлично училась, техникум окончила.

Про Зину мать говорила: «Бог умом обидел». Но Зина знала – не только умом, но и красотой ей с Клавуней не сравниться. Но у нее даже и в мыслях не было завидовать. Она умела жить чужими радостями, как своими.

Это Клава так ругается, от горя. От мужа вестей нет, впереди – неизвестность. Тяжело с малыми детками.

А грудная Кира с того дня так и перешла к Зине. Та малышку только покормить сестре давала, а носила сама, боялась, что Клава опять бросит где-нибудь.

Так у них и повелось. Кира подросла и ходила за простоватой Зиной как за матерью, любила ее и считала своей собственностью. А настоящую мать побаивалась и дичилась.

А позже, когда Клава вышла замуж во второй раз и уехала в Ленинград, Кира наотрез отказалась ехать со всеми, осталась с Зиной. Потом уже, после школы, поехала поступать к матери в Ленинград. Но жить стала в общежитии.


Я эту историю не уставала слушать, может быть, потому, что рассказывалась она в нашем доме крайне редко. И всякий раз всплывали новые подробности.

– Так она верующая была, эта Зина? – уточнила Элла. – Это ведь не одобрялось в то время…

Кира кивнула:

– Сама над собой посмеивалась. В школе стих зададут выучить, она двух строк запомнить не может. А молитвы все знала наизусть и псалмы длиннющие. Так память была устроена чудно.

– А почему же она тебя не научила? – спросила мама.

– Ну! Я комсомолка была, активистка. Какое там!

Мы сидели кто где. Кира – в кресле, Лена, поджав ноги, на ковре, тетя Таня с мамой и Эллой на диване. В камине плясал огонь, и все это у меня вызывало ассоциацию с потерпевшими кораблекрушение, заброшенными на необитаемый остров путешественниками. Мы еще были все вместе и горел огонь, но все же большинство из нас были загнаны жизнью в тупик, из которого не виделось выхода.

Мы не знали, что принесет нам завтрашний день, и боялись нарушить день сегодняшний. Сидели у нашего общего костра и пытались согреться.

Пожалуй, только Ксюха втихомолку считала себя счастливее других, потому что у нее был Миша. Однако наступивший назавтра понедельник разубедил ее в этом.


Она позвонила мне поздно вечером. По первым нотам подругиного приветствия я поняла, что у нее в очередной раз что-то стряслось. Беспорядочные восклицания вперемежку с всхлипами мало что проясняли.

– Ксю, давай по порядку, – попросила я.

– Этот козел наглый…

– Ты сейчас о ком?

– О следователе, о ком же еще?! Взял с меня подписку о невыезде!

– Тебя опять вызывали к следователю?

– Он не вызывал, он сам приехал, козел! Прикинь! Мы с Мишкой сидим такие… ужинаем. Вдруг звонок. Я открываю, на пороге этот стоит, козел… Проходит, как к себе домой! Мишу увидел и давай: «А вы кем приходитесь? А давно ли знакомы? А позвольте ваши документики?» И начал, сволочь, под кожу лезть…

– Ксюш, успокойся. И что Миша?

– Что – Миша? – патетически воскликнула моя подруга. – Ты еще спрашиваешь? Как только этот козел отчалил, Миша вещи собрал и такси вызвал!

– Уехал? – не поверила я.

– Уехал, – выдохнула Ксюха, и я поняла, что она сейчас зарыдает.

– Куда?

– В общежитие.

– Вот козел! – вырвалось у меня.

– Не смей так говорить о Мише! – заверещала Ксюха. – Он просто очень ранимый! Он терпеть не может связываться с милицией, у него скоро поездка в Прагу, они с ансамблем едут… Он всегда говорил, что… – Тут Ксюха запнулась и зарыдала.

– Ксюш, приезжай к нам, – предложила я. – У меня Иришка спит, я к тебе прийти не смогу. А тебе сейчас одной никак нельзя. Приезжай.

Ксюха приехала через полчаса. И не одна – с бутылкой мартини и с Женей. Я просто позеленела, когда увидела Женю у нее за спиной. Он смотрел на меня и виновато улыбался.

Я разозлилась на обоих. Какого черта он притащился ко мне домой, ведь знает, что у меня и без того с мужем неприятности?! А она? Уверена, что делает мне приятное, притащив сюда Женю. Ксюшка даже не утруждается хоть немного понять меня! Она только сама ждет понимания и сочувствия!

– Женя – настоящий друг! – с порога заговорила Ксюха. – Как только я позвонила ему и поведала о своей беде, он сразу примчался! Не стал выламываться, как некоторые.

– Проходите, – буркнула я. Не удержалась и бросила на Женю испепеляющий взгляд.

Он виновато развел руками.

– Я немного выпила, – призналась Ксюха, хотя и без ее признания было заметно. – За руль сесть не рискнула. А Женя на машине… Он такой лапочка, что согласился отвезти меня к тебе.

– Проходите в комнату. И тихо – ребенок спит.

Ксюха отправилась на кухню за рюмками, что-то задела там, раздался звон разбитой посуды.

Когда я пришла на подмогу, моя подруга сидела на корточках, дула на порезанный палец, с которого капала кровь.

– Он струсил… – смотря завороженно на свой палец, вещала Ксюха. – Сразу поверил этому следователю…

– Кто?

– Миша… Он поверил, что я могла убить Вадика!

– Ксюш, вставай, я тебе сейчас пластырь дам.

– Он даже слушать меня не стал! Сказал, что не желает участвовать в криминальных разборках!

– А чего ты ждала? Он музыкант, нежное создание. Не реви ты о своем Мише, вернется он, никуда не денется.

– А если не вернется?

– Ты лучше скажи мне, почему я ничего не знаю о «качалке»? Ты действительно ходила туда?

– Ну ходила. Ну и что? Думала, подкачаю фигуру, потом похвастаюсь.

– Подкачала?

– Не успела. Ой, Светка, как же я без Мишеньки теперь? – запричитала моя подруга. – Он же такой цыпленочек, такой лапочка…

Наконец мне удалось увести ее из кухни и усадить на диван.

– Женечка, спаси меня! – заливаясь слезами, взмолилась Ксюха. – Этот следователь хочет меня за решетку упечь! Он пугает меня! Я боюсь!

– Ничего он тебе не сделает, – спокойно возразил Женя.

Мы обе уставились на него.

– Следователь хочет с тебя деньжат слупить, вот и запугивает. Он знает, что ты не убивала.

– Ты нашел убийцу?! – хором заорали мы.

Женя пожал плечами. Неторопливо положил на журнальный столик тяжелый пакет, с которым пришел.

– Что это? – спросила я.

Женя аккуратно вытащил из пакета черновский дембельский фотоальбом.

– Узнаешь? – подмигнул он Ксюхе.

– Ты его у меня месяц назад забрал посмотреть, – кивнула Ксюха. – Посмотрел?

– Посмотрел.

Женя открыл альбом и придвинул его к нам.

Знакомый снимок – БТР, девушка-чеченка, солдаты. Вадик выделяется из общей массы своим сытым лицом.

– Свет, кажется, ты тогда обратила внимание, что взгляд у девушки диковатый?

– Ну… – припоминала я. – И что?

– Я тут с ребятами, сослуживцами Чернова, перетер это дело. Они мне про эту девушку много интересного рассказали.

– У Вадика с ней что-то было? – догадалась Ксюха.

Женя усмехнулся. Ничего не ответил. Вообще меня немного раздражала его манера. Он вовсю старался выглядеть загадочным, словно набивал себе цену.

– Когда одно село зачистили… ну, освободили от бандитов, Вадик эту девушку поймал, изнасиловал. Она одна в полуразрушенном доме жила. Ну, он ее с собой забрал.

– Куда? – спросила Ксюшка.

– Она у него в бэтээре как наложница жила. Они ее с собой кругом возили.

– Как это? – Я невольно отодвинула от себя альбом.

– Так это, – с нажимом ответил Женя. – Возили, пользовались. А после, как надоела, отпустили.

– Выкинули, – поправила Ксюха.

– Можно и так сказать, – согласился Женя.

Я молчала. Во мне вибрировало чувство, которому больше других подходило слово «омерзение». Непонятным образом в зону вибрации этого моего чувства попадал не только покойный Чернов с сослуживцами, но и Женя с его циничным повествованием. Омерзение растекалось по комнате волнами.

– Свет, что с тобой? – заметил Женя. – Тебе плохо?

– Какая мерзость, – наконец выговорила я. – Гадость…

– Это война, – пожал плечами Женя. – Обычная война.

Я почувствовала тошноту.

– Гадость, гадость, – как заведенная, повторяла я, чувствуя приступы удушья.

– Ты бледная какая-то, – заметила Ксюха.

Женя отбросил альбом, сел передо мной на корточки, взял за руки.

– Э-э… да у тебя руки ледяные. Может, чаю?

– Жень, отстань, пожалуйста! – раздраженно отмахнулась я. – Все в порядке.

– Свет, ты слишком чувствительна, – угрюмо промолвила Ксюха с дивана. – Так тебя надолго не хватит.

– Вот именно, – подтвердил Женя. – Жизнь – это грязь.

– Нет! – Я вскочила. – Это вы делаете жизнь грязью!

– Вы – это кто? – уточнил Женя.

– Такие, как Вадик, как ты!

– Ну, спасибо… – Женя поднялся. – Мне всегда казалось, что я-то как раз пытаюсь эту грязь разгрести, – сказал он.

– Нет, нет, Женечка, не слушай ее! – заверещала Ксюха. – Она не в себе! Светка, выпей валерьянки!

Ксюха в момент протрезвела, вскочила. Обхватила Женю обеими руками, а ногой делала мне знаки. Посылала меня на кухню.

– Свет, чайку поставь! – крикнула вслед, когда я выходила из комнаты.

Ксюха призвала на помощь все свое красноречие. До меня доносились обрывки ее пламенных фраз. Я включила чайник и открыла форточку. В этот момент мне стало отчетливо понятно, почему я дружу с ней. Мы разные, но дополняем друг друга. В Ксюхе есть то, чего во мне недостает. У нас ритмы не совпадают, именно поэтому она включается, когда я отключаюсь. Примерно так.