Алина Знаменская - Свидетельница

На помощь спешила моя мама:

– Кариночка, пойдем скорее! Николай Иванович боится один с синей горки скатываться!

– А вы с ним вместе скатитесь, – вежливо предложила Карина.

– Что ты, деточка?! – замахала руками Лидуся. – Куда мне! У меня от одного вида этой горки голова кружится.

– Зачем же вы сюда пришли? – не унималась Карина.

– За компанию… – нашлась мама.

Карина повздыхала, но затем все же позволила себя увести.

«И зачем я заставила отца вернуться в интернат? – недоумевала я. – Зачем притащила сюда ученицу? В понедельник весь класс будет знать, что Карина удостоилась аквапарка. За что? За примерное поведение? За „отличную“ учебу? Дура. Дура, а не учительница».

Я ругала себя и натирала полотенцем свое бессловесное дитя. Свое любимое, болезненно любимое дитя. И злилась сама на себя. Кругом виновата…

Через неделю Нику Горину привезли домой. Возле нее теперь круглосуточно дежурила сиделка, а в доме все ходили на цыпочках.

Сразу же завалилась шумная компания однокурсников. Ника не захотела их видеть. Друзья потоптались в гостиной, отказались от чая и ушли.

Мы пришли с Ксюшкой и Иришкой, захватив с собой цветы. Решили, что не придумано пока лучшего способа создать весеннее настроение. Но едва переступили порог Никиной комнаты, поняли, что ошиблись. Кругом в ней – на столе, на подоконнике, на полу – стояли вазы с цветами. Ассоциация возникла единственная и потому банальная.

– Еще делегация! – вместо приветствия встретила нас Ника.

Голова ее по-прежнему была в бинтах, а тело скрыто под покрывалом.

– Привет, Никуша! – в унисон выложили мы с Ксюхой.

– Лучше бы венок притащили с ленточкой! – Голос Ники вобрал в себя все, чего недоставало телу. Это не был голос человека, лишенного сил. В нем очень явно проступали все чувства.

– Что ты говоришь, Никуша?! – заклохтала Ксюшка. – Венки покойникам приносят, а ты у нас живее всех живых! Выглядишь прекрасно…

Я незаметно дернула подругу за рукав. Иногда ее заносило не туда.

– Ха-ха-ха! – перебила ее Ника.

Это был смех ожившей мумии. Мороз по коже. Мумия лежала среди цветов и хохотала.

Мы стояли столбами и созерцали эту противоестественную картину. Особенно нелепо выглядели лилии в розовой обертке, которые держала моя подруга. Цветы покупал Миша, и я заочно злилась на него – выбрал именно те, что источают сногсшибательно противный запах, не соответствующий их белизне и вычурности.

Смех Ники усилился, грозя перерасти в истерику. Стук позади нас заставил вздрогнуть.

Мы оглянулись. Это была Иришка, которую я на время упустила из виду. Пятясь к двери, она уронила вазу с розами.

Рассыпанные розы лежали в луже, а колготки моей дочери стремительно намокали.

Ника перестала хохотать.

– Иришка, иди ко мне, – позвала она. Но та ткнулась спиной в дверь, толкнула ее и выкатилась в коридор.

– Сейчас я ее приведу! – Ксюха обрадовалась возможности выскользнуть прочь.

– Уходите все! – Голос Ники звучал жестко. Как брошенная на жестяной лист горсть гвоздей. – Оставьте меня одну!

Я кинулась собирать рассыпанные розы. В комнату вбежала сиделка.

– Лиза! Вынеси из комнаты все цветы! – звенящим голосом приказала Ника. – И никого ко мне не пускай! Здесь не мавзолей!

– Никуша, извини нас… – забормотала я, не зная, куда деться.

Ника лежала с закрытыми глазами и тяжело дышала. Сиделка собирала цветы. Я вышла. Это выглядело как бегство. Потоптавшись у двери, спустилась вниз, где у камина сохли колготки моей дочери. Ксюха с Иришкой сидели на диване. Элла поила их чаем.

Хозяйка дома, как всегда, выглядела безупречно – держала лицо. Представляю, чего ей это стоило.

– Никого не хочет видеть. – Она кивнула мне. – Ума не приложу, как быть.

– Нельзя отталкивать молодежь, – вставила Ксюха. – Пусть студенты ходят. У нее это пройдет. Она захочет общаться…

– Никуша зла на весь мир, – вздохнула Элла. – Знаете, что она нам с отцом заявила?

Мы молча уставились на нее.

– Сказала: «Лучше бы вы дали мне умереть!» – Элла достала платок и промокнула слезы. – Мы с ног сбились, собрали лучших нейрохирургов… Мы сутками от палаты не отходили! А она говорит: «Не нужна мне такая жизнь, возьмите ее себе». Что делать, что делать?

Мы не знали, что делать. И что лучше – умереть, если не можешь активно жить, или перебороть себя и научиться жить вот так, как предстоит Нике?

В моем кармане запел телефон. Женя. Я сбросила. Женя звонил снова и снова. Я вышла в столовую, чтобы сказать ему пару слов.

– Не звони мне больше, – не здороваясь, попросила я. – Никогда.

– Нам срочно нужно встретиться, – сказал он. – Это касается твоей подруги.

– Какой подруги? – начала я злиться. – Ксении?

– Ей грозят большие неприятности, – продолжал Женя. – Но если тебе все равно…

– Мне не все равно! – рявкнула я в трубку. – Но разбирайся с ней сам. И оставь меня в покое!

Я хотела сразу поставить в известность подругу, но она ворковала по телефону со своим «птенчиком».

– Мишутка, – с придыханием шептала она в трубку, – ты покушал?

И закрывала глаза, слушая ответ…

Миша оказался студентом музыкального колледжа. Он лабал в ресторане, когда Ксюха оттягивалась там с Огурцовой. Их обеих тронули Мишина красота и его нежный девичий румянец. Но у Огурцовой шансов не было – крупновата в размерах и не умеет танцевать. Ксюшка же – миниатюрная, пластичная – всегда добивалась того, кого хотела.

Миша играл, а она танцевала. К ней приставали восточные парни, а она смотрела на юного музыканта и всех посылала подальше.

Из «Разгуляя» они ушли вместе и отправились прямиком в Поле Чудес.

Через неделю Ксюха подъехала к общаге музыкального колледжа на своем «пежо», чтобы забрать Мишу с вещами.

Поглазеть, как нищий музыкант отправляется в логово богатой любовницы, высыпала вся общага, включая вахтершу. Кто высунулся по пояс в окно, кто выполз на крыльцо. Все смотрели на Ксюху с почтительным любопытством и завистью. Кто-то завидовал Ксюхе, кто-то Мише. Лично я уверена, что Мише подфартило больше.

Мою подругу общагино любопытство не раздражало, она его просто не заметила. В поле ее зрения сейчас помещался лишь Миша со своим аккордеоном.

– Сынок, сыграй на прощание, – попросила вахтерша.

И общага завыла, засвистела, заплакала, поддерживая идею.

Миша уселся на услужливо подставленную табуретку и, потряхивая головой, виртуозно исполнил «Полет шмеля».

Мишу провожали аплодисментами.

Ксюха взяла его под свою опеку – кормила с ложечки, сопровождала на концерты, возила в колледж и домой. А вечером сидела рядом с ним в филармонии и слушала скрипичный концерт.

Тетя Таня рыпнулась было вклиниться в сиреневый туман дочкиного романа, но получила такой отпор, что быстро завяла и сникла. Пришлось довольствоваться возможностью обсуждать наглость «этого бродяжки» с моей мамой и бабушкой. Нужно отдать должное моей маме – она Мишу защищала. Мама любила музыкантов и несколько лет, помнится, заставляла меня учиться в музыкалке.

– По крайней мере этот юноша скрасит ее одиночество, – сделала вывод Кира.

С этим трудно было не согласиться. Ксюха порхала как мотылек и, кажется, напрочь забыла, что недавно так много пережила.

Она еще не подозревала, какие тучи сгустились у нее над головой. О них намекал Женя, но я не захотела с ним встречаться. А к Ксюхе он не поехал.

И вдруг мою подругу вызвал к себе следователь. Тот самый, который вел дело Вадика.

После беседы со следователем подруга прямиком прилетела ко мне на продленку. Я не люблю, когда ко мне на работу приходят и начинают отвлекать. Ксюха это знает лучше других, потому что все свои жалобы на этот счет я обычно вываливаю ей. А тут сама приехала, прямо по дороге из колледжа. Забрала из колледжа Мишу и не удержалась – свернула к интернату.

Я видела в окно, как Миша под зонтиком прогуливается вокруг машины.

Ксюха была бледна, глаза ее сухо сверкали.

– Выйди на минутку, – попросила она.

Я хотела возразить, но Карина опередила меня – подпрыгнула, повисла на моей подруге и задала ей сто вопросов, ни на один из которых не получила ответа.

– Карина, перепиши упражнение, – попросила я и вышла в коридор.

Мы встали у подоконника, напротив стеклянных дверей игровой. Детям за зиму надоели все игры и игрушки этой комнаты. Они хотели на улицу, но там шел дождь. Мальчишки рассматривали комиксы и дурачились. Девочки стащили с моего стола журнал мод и теперь листали его. Только Грошева не сводила с нас жадных глаз.

– Нет, ты прикинь, – начала Ксюха, пытаясь унять дрожь в голосе. – Он теперь намекает, что это я могла убить мужа. Чтобы стать наследницей.

Ксюха нервно теребила свой яркий шарфик, весь в пластиковых блестках. Дурацкий аксессуар. Я бы никогда такой не надела. Но Ксюха есть Ксюха.

– Нет, прикинь – я и Вадик.

– Слон и Моська, – подтвердила я. – Следователь – дурак. Или на него сильно давят.

– Вот именно! – прошипела Ксюха, отчаянно теребя блестки. Вероятно, всю дорогу от колледжа и до интерната ей приходилось держать лицо, щебетать со своим мальчиком, имитируя полную безмятежность. Теперь эмоции выбивались из нее, как пар из кастрюли.

– Почему вдруг? – удивилась я, начиная соображать, о чем хотел предупредить Женя. – Почему раньше ты была вне подозрения?

– Следователь сказал, что я не была вне подозрения! Он всегда подозревал меня!

– А Женя подозревал Горина, – зачем-то сказала я. Мне хотелось как-то утешить подругу или отвлечь.

– В это еще можно поверить! – подхватила Ксюха. – Они оба – психи. И силами равны.

– Я все равно не понимаю, – рассуждала я. – Как они это себе представляют?

– Как-как! – психовала Ксюха. – Вадик будто бы напился, стал набрасываться на меня, а я его будто бы ножиком-то и завалила.