– Как же это Левочка Фридман так опростоволосился? – поразилась бабушка Сима и попеняла: – Девочки, я ж таки предупреждала мильен раз, що даже у самых интеллигентных мальчиков имеются всегда беспокойные мальчуковые штучки у штанах!

Для начала семья отправила Ритку на осмотр к «хорошему знакомому» – потомственному гинекологу Моисею Израилевичу.

В русском варианте это звучало бы приблизительно как Петр Павлович, а в московском обрусевшем еврействе к нему обращались почему-то – «Михаил Исаевич».

– Что я вам скажу, Сонечка, – пояснил он Риткиной маме после осмотра ее дочери. – Аборт – это не самое безопасное для девочки в таком возрасте, надежнее рожать.

– Мы подумаем, – пообещала Софья Львовна, пододвигая к нему по столу конверт с вознаграждением.

Семьи – Ритина и Левочкина – провели срочное заседание и интеллигентно решили жениться и рожать. Этот год Риточка пропустит, а на следующий – куда-нибудь поступит, тем более что с профессией она еще так и не определилась.

Весной следующего года родился мальчик, здоровенький, крепенький и удивительно спокойный. Назвали его Мишенькой.

– Хватит пока с семьи ортодоксальных имен, – решили коллективно, – и ровной им противоположности. Мы и так тяжело пережили «Маргариту», сделав уступку московской родне. Тем более що папа порадовал-таки нашим «Аркадий».

Левика Ритка разлюбила сразу после родов, к тому же, как вы понимаете, он не принимал участия в кормлении младенца, а это Ритку страшно возмущало.

Ну, а возмущенная Ритка – это…

Словом, от греха на время молодых родителей разлучили, Ритка с ребенком оказалась в Одессе, а Левик отсиживался в Москве, «как той партизан у засаде».

Зина, сдав без проблем и трудностей летнюю сессию, чем ознаменовала окончание первого курса и переход на второй, приехала к Ритке в Одессу на все оставшееся лето.

Ритка благоденствовала, как царица после родов долгожданного наследника – бездельничала, ела целыми днями, валялась у телика, читала, отвлекаясь лишь на кормление грудью любимого чада. Многочисленная родня пребывала в состоянии полнейшего умиления, чтобы подержать ребенка и повозиться – становились в очередь, и сюсюкались с ним, как с принцем крови.

Ну, вот тут-то у Зинаиды и случилась любовь!

Ритке на солнечный пляж ходить запрещалось по медицинским указаниям, Зинаида курортничала в одиночестве. И таки умудрилась вляпаться, без подругиного-то присмотра!

Они познакомились на пляже. Ну, собственно, выбор возможных мест для знакомства на морских курортах не пестреет разнообразием. Алексей представился студентом пятого курса Политехнического института города Москвы, но родом из Питера.

Молодой кормящей матери не рекомендовалось гулять ночами по дискотекам и кафе. Вот подруга и отрывалась по полной за двоих – и без каких-либо происшествий, поскольку провоцировать их было некому.

Ох! Он так ухаживал!

Лихость всячески демонстрировал – летел то на клумбу за цветами, то за ее улетевшим шарфиком – в одежде в море, и брассом, брассом! И – по морде какому-то забулдыге, что-то невразумительное промычавшему в адрес Зины. Носил ее на одной согнутой руке, как ребенка, ведь она была легонькая и маленькая, поигрывая мышцами и демонстрируя великолепную физическую форму.

А форма, надо вам сказать, была-а-а!

И цветочки, и шампанское, и стишочки читал при луне, и жаркие признания в любви шептал в ушко. Вообще-то Зинаида к своим восемнадцати годам имела острый и насмешливый ум и мудрость житейскую, так что на всякую такую шняжку не велась. Но уж больно все было красиво, с напором, лихо, по-гусарски!

К тому же – солнце, море, музыка со всех сторон, улыбки, счастливые отдыхающие люди – все располагает!

Словом, огонь непобедимой любви никем не был вовремя потушен. Хотя попытки залить его остужающей водицей делались.

Через пять дней активного напористого ухаживания Зина пригласила Алексея в гости, по многочисленным и настойчивым просьбам родственников, давно переставших быть только Риткиными.

И родни той было!..

В старом доме на – как ни смешно – Дерибасовской верхний этаж одного из подъездов, то есть две большие квартиры, занимала самая близкая родня. Старший брат Софьи Львовны, соответственно – сын бабушки Симы и дедушки Левы, его жена Лариса и сын Аркадий. Квартиру напротив занимали старшая сестра дедушки Левы и старшая сестра бабушки Симы. Эту квартиру им оставили Риточкины бабушка с дедушкой, переехав в Москву: «та щоб жилье не пропало!». У этих двух сестер имелись свои дети и внуки, живущие не так далеко, тоже в центре. Через два дома от этих бабушек жила бабушка Ида, еще одна самая старшая сестра бабушки Симы, с семьей и дедушкой Изей.

«Ви можите себе представить, що это за семя?»

Произносить только так, без мягкого и разделительного!

Шумно, громко, много, двери нараспашку…

Почему-то все, как теперь принято выражаться, «тусили» именно в этих двух квартирах. Бабушка Ида была самой старшей, старше даже своего мужа дедушки Изи, а потому восседала во главе всего клана.

Вот в такой вот одесский хоровод Зина привела знакомиться Алексея.

Стол, как водится, ломился «до скрыпу»! По случаю знакомства собралась почти вся семья: «та ж Зиночкин первый улюбленный! Такое ж событие!»

«Улюбленный» имел бледный вид, ибо ничего подобного не ожидал, предполагая спокойную встречу, персоны на четыре-пять, максимум – за чаем, и не знал, что делать и где искать пятый угол, а лучше выход, чтобы свалить без потерь.

А потери намечались!

Первым делом, еще по дороге от входной двери к столу, дедушка Изя, цепко ухватив молодого человека за локоток, предложил со всем радушием:

– Та зачем вам, Алексей, спрошу я вас, входить у такие траты? – словно продолжил прерванный ненадолго разговор с хорошим знакомым.

– Какие траты? – перепугался до легкой зеленцы в лице Алексей.

– Таки снимать квартиру! У сезон! На курортном море! Ви должны жить у нас!

– Да ничего, я как-нибудь, – отлегло от души у Алексея.

– Да нибожемой! Только у нас! Давайте! – настаивал дедушка Изя.

– Что давайте? – терялся Алексей.

– Та боже ж мой, молодой человек! – перекрикивая гомон, плавно подвел ухажера к столу дедушка Изя, одаряя его «радушием открытой души» и щедрой улыбкой. – Та паспорт ваш давайте! Ми вас у момент здесь запишем, и живите в свое удовольствие!

Алексей не успел даже пикнуть: его паспорт оказался в руках дедушки Изи, а сам дядя Изя, как фокусник, в полмгновения исчез, образовавшись уже на другом конце стола. Паспорта, кстати, никто на курортах с собой не носит. Но Зина неосмотрительно сказала родне, что они сначала зайдут за билетом для Алексея, а потом уже домой.

– Все ша! – распорядилась бабушка Ида. – Що ви галдите, как Люська-паровоз на Привозе! Все за стол! – и совсем другим, почти нежным голосом обратилась к Алексею: – Ви садитесь, молодой человек, Зиночка нам родная! Ви тоже можите им стать.

Алексея с Зинаидой разделили столом и бдительными родственниками. Гостя с двух сторон подпирали дядя Марк и Аркаша.

И понеслось!

Отказаться от одесского гостеприимства и хлебосольства – все одно «що у душу плюнуть», и такие яства – шедевры кулинарии не едятся и не жуются, а «нектаром текуть» и, соответственно, запиваются. Прелюдия в этих тонах разморила и успокоила напряженного Алексея, он слегка опьянел.

Ну, и тут…

– Лешенька, – мягко начала стелить бабушка Сима. – Зиночка сказала, ви учитесь у Москве?

– Да, в Политехе, – порадовал «Лешенька».

– Ой, трудно, наверное? – и без перехода и ожидания ответа: – А сами из Петербурга будете?

– Да, – подтвердил разомлевший.

– А у паспорте у вас прописано место рождения и основная прописка у городе Харькове, – прищурившись, сообщил дедушка Изя с другого конца стола.

– Так я с бабушкой в Петербурге жил, а прописан у родителей, – насторожился, но пока не чрезмерно, Алексей.

– Бива-а-ает! – согласился дедушка Изя.

– Що он сказал? – громко спросила немного глуховатая бабушка Ада, старшая сестра дедушки Левы. Она считала, что человечество делится на два типа людей: те, у кого есть геморрой, и те, у кого он будет, поэтому нежничать ни с кем не надо – так и так закончится болями в заднице.

– Що прописан там, где геморрой, а живет у другом месте, – пояснили ей.

– А-а, – удовлетворилась ответом бабушка Ада.

Явилось новое поступление блюд, Алексею быстренько долили в рюмочку, предложили отведать – отведал, запил, похорошело, расслабился… и тут:

– А що у вас там написано «украинец», а отчество Абрамович? – продолжил чекистские «выкрутасы» дедушка Изя.

– У меня мама украинка, а папа еврей, – признался осоловевший Алексей.

– Бива-а-ает, – кивнул дедушка Изя.

– Що он сказал? – потребовала уточнения бабушка Ада.

– Що он почти немножечко еврей, – прокричали ей.

И в таком ключе – Марк с Аркашей следят, чтобы гость дорогой «усе съел и тщательно запил», дедушка Изя выясняет «диспозицию из жизни» молодого человека, бабушки, тети-дяди создают общий шум – и двигалось застолье.

К тому моменту, когда Алексей окончательно опьянел и объелся, дед Изя успел выяснить, що таки ему не двадцать один год, как он сказал Зинаиде, а…

– Извините, у паспорте двадцать шесть прописано…

– Да…

– Бива-а-ает…

А также выяснилось, как успешно и где молодой человек провел те самые позабытые пять лет: ах у армии, а потом слесарем…

– Бива-а-ает…

Алексея, совсем уж пьяненького и клюющего носом, аккуратно подняли под ручки, транспортировали на кушетку в дальнюю комнату и приступили к основному «блюду» – обсуждению «улюбленного» и Зиночкиных житейских перспектив с ним.

– Зиночка, – начала бабушка Сима издалека и мягко. – Мальчик немного понаврал.

– Но он же все объяснил! – вступилась за влюбленного Зинаида.

– Зиночка, – подхватил дедушка Лева, – у паспорте про институт и Москву ничего не прописано, может, и за это он немножко понаврал?