– Тонечка, – позвал он, и Татьяна охнула. Ее сердце заколотилось так, что она вынуждена была прижать к груди обе руки, чтобы как-то утихомирить его.

Дунаев повернул к ней голову и срывающимся голосом сказал:

– Это моя жена, Тоня. Она очень больна. Уже три года.

Татьяна приросла к полу и боролась с подступающей дурнотой. А больная вдруг открыла глаза. Они оказались вполне живыми и цепкими. Она что-то прошелестела бескровными губами. Олег перевел глаза на Татьяну и с виноватым лицом попросил ее подойти поближе. Она повиновалась, хотя ноги слушались ее очень плохо. Как ни странно, вблизи Тоня выглядела не так страшно, как издали. Она была очень худа и бледна. В вырезе розовой ночной сорочки на тощих ключицах лежал неожиданно крупный золотой крест. Тоня пронзительным взглядом впилась в лицо Татьяны. Та отшатнулась, но Олег не позволил ей броситься вон из комнаты, что она намеревалась сделать. Он железными пальцами сжал ей локоть и незнакомым голосом сказал:

– Тоня, это она…

Лицо больной дрогнуло, и на нем стало проступать жуткое подобие полуулыбки. Один уголок губ медленно приподнялся, насборив около себя сухую пергаментную кожу, второй уголок оставался неподвижен, как бы не соглашаясь с первым. Татьяна поняла, что у жены Олега не действует правая половина лица. Под одеялом с левой стороны произошло какое-то движение, и на свет появилась тонкая прозрачная рука с голубоватыми ногтями. Тоня перевела глаза на Олега и сделала ими какой-то им одним понятный знак. Олег кивнул, взял со стоящей рядом тумбочки блокнот без верхней корочки и вырвал исписанный лист. Блокнот он привычно подсунул под Тонину руку и вставил в ее пальцы откуда-то появившуюся ручку. Лицо больной исказила гримаса напряжения, и она начала медленно писать. Татьяна с расширившимися глазами следила за этим, как ей показалось, священнодействием. Несколько раз Тоня останавливалась, Олег поправлял ей блокнот и ручку. Татьяна ждала окончания процесса писания, как приговора суда. Ей почему-то казалось, что жена Олега на этом листе непременно вынесет ей обвинительный приговор, на который она никогда не сможет подать апелляцию, который не сможет ни отмолить, ни отстрадать, ни отработать.

Повинуясь опять-таки только им двоим понятным знакам, Олег вытащил из-под руки жены блокнот и, не глядя на запись, протянул его Татьяне. Она взяла блокнот дрожащей рукой и посмотрела на Олега, желая получить от него хоть какую-нибудь, пусть молчаливую, поддержку. Он отвел глаза в сторону. Татьяна опустила глаза на лист блокнота. Крупными дрожащими буквами там было написано всего два слова: «Благословляю вас». Татьяна хрипло всхлипнула и зажала рот рукой. Ей ли плакать здесь перед этой женщиной, у которой живыми остались только глаза и тонкая левая рука… Тоня опять сделала глазами какой-то знак, и Олег снова подсунул ей под руку блокнот. Вторая запись тоже состояла из двух слов, на которые Олег опять не пожелал смотреть, предоставляя женщинам возможность договориться без посредника. «Сын маленький», – прочитала Татьяна и вскинула глаза на Тоню. Она смотрела на нее жадным, ждущим взглядом. Татьяна помолчала, сдерживая рвущиеся наружу рыдания, потом наклонилась к Тоне, положила свою руку на ее прозрачные пальцы и сказала, глядя ей в глаза: «Не беспокойтесь о нем». Тоня слабо пожала Татьянину руку и закрыла глаза. Живой кончик губ съехал вниз, и рот застыл на неподвижном лице горьким крючком. Золотой крест съехал по цепочке за спину Тони. Самое главное было сделано. В нем сегодня больше не было нужды.

Татьяна выпрямилась и перевела глаза на Олега.

– Я провожу, – сказал он.

Они вышли в коридор. Олег молча помог ей одеться, потом взялся за свою куртку.

– Не надо, – остановила его Татьяна. – Я доберусь сама. Не так уж поздно. Останься с ней.

Олег кивнул и, нервно покусывая губы, сказал:

– Через два квартала станция метро «Чернышевская».

Больше они не произнесли ни слова. Олег решил дать возможность Татьяне переварить увиденное и все обдумать. Он еще не знал, что они уже обо всем договорились с Тоней, что все уже решено, что Татьяна двумя, казалось бы, так мало значащими, словами дала его жене такую клятву, нарушить которую никогда не сможет.

Татьяна медленно брела по улице. Перед глазами стояло пергаментное Тонино лицо. Как двусмысленна была ее улыбка. Одна сторона лица соглашалась с выбором мужа, другая – минусом губ отрицала появление рядом с ее Олегом другой женщины. Но что она могла сделать, прикованная к постели и почти недвижимая? Только поручить мужа и сына этой другой. И Тоня очень достойно сделала это.

Татьяна специально не рассматривала комнату, но оказалось, что глаза отметили и кучу лекарств на прикроватной тумбочке, и тюк белья на полу, и эмалированный тазик у окна, и раскрытую упаковку памперсов… Да, тех самых памперсов, которые покупал Олег в аптеке недалеко от ее дома. Нет у него грудного ребенка! Только неизлечимо больная жена. А какой ужасный в их квартире запах! И дело не в лекарствах. Это не был запах мочи, больного тела или грязного белья. Это был запах самой смерти! Татьяна содрогнулась. Олег сказал, что живет в этом ужасе уже три года. Бедный… Милый… Любимый… Смерть уж стояла на пороге его дома, но пережить ее окончательное вторжение ему еще предстояло. Татьяна чувствовала, что Олег не воспримет ее как облегчение и освобождение от тягот, связанных с обслуживанием тяжелобольной. Он любил жену. Не случайно он несколько раз назвал ее Татьяну, Тонечкой. Ей вовсе не показалось. Татьяна остановилась посреди улицы, пронзенная простой мыслью. Олег любит не ее. Он любит свою жену. Целуя и обнимая ее, Татьяну, он целует и обнимает свою Тоню…

Татьяне сделалось жарко. Она подошла к огромной витрине продовольственного магазина и прижалась к ней горячим лбом. Да что же это такое? Почему мужчины никак не могут полюбить именно ее: один с помощью ее тела мстил другим женщинам, второй желал удовлетворить лишь собственную дурацкую прихоть, для третьего – она всего лишь некий суррогат умирающей жены, эдакая эрзац-Тоня. Что ж! Еще можно от всего отказаться. Как ни трагична ситуация, в центре которой Татьяна неожиданно оказалась, все-таки она совершенно не обязана приносить себя в жертву. А что, если Дунаев потом все-таки расчухает, что она никакая не Тоня, а она уже прирастет к нему всем телом? Что тогда? Вешаться? Топиться? Лучше уж и не начинать. Подумаешь, переспали! Да-да-да! Пусть это будет называться именно так! А как же клятва Тоне? Да какая там клятва? Всего лишь два слова: «Не беспокойтесь о нем». Конечно же, она поможет Дунаеву. Она всегда может посидеть с его сыном, сводит его в зоопарк или, например, в детское кафе.

Татьяна оторвала голову от витрины и собралась очень решительно продолжить прерванное движение к метро. Она сделала два шага, и от ее решительности не осталось следа. Ей вспомнился взгляд Олега, нежное прикосновение его губ, рук – и Таня расплакалась посреди тротуара. Ничего не выйдет. Она не сможет отказаться от него. Она согласна быть эрзац-Тоней, потому что…

– Вам плохо? – спросила ее участливая женщина с маленькой собачкой на поводке.

– Я люблю его, – ответила ей Татьяна, продолжая вслух прерванную вопросом мысль.

– Тогда вам, пожалуй, хорошо, – отметила женщина и потащила свою собачку прочь от Татьяны.


Весь следующий рабочий день Татьяна смотрела из-за кульмана в затылок Олегу. Он несколько раз оборачивался, и между ними создавалась такая электрическая дуга, что ее шипение и блеск мог бы услышать и увидеть каждый, если бы только захотел. В конце дня Олег не выдержал и подошел к ее кульману. Он встал, загородив ее от остальных сотрудников, и вопрошающе заглянул в глаза. Татьяна шепотом, но очень четко произнесла: «Люблю».

Лицо Олега посветлело, губы разъехались в улыбке.

– Когда мы встретимся снова? – спросил он.

– Только тогда, когда ты сможешь, но не сегодня, – ответила она. – Сегодня ко мне должен прийти мастер, чтобы положить плитку в… местах общего пользования.

– А если в воскресенье? Я приду? Часов в пять?

Татьяна хотела сказать, что она ничего не имеет против, но за плечами Олега показалась кудрявая голова Симы.

– Куда это вы собираетесь в воскресенье, часов в пять? – лукаво прищурившись, спросила она.

Татьяна почувствовала, что краснеет. Она и сама не знала, почему во время уже двух перекуров в любимом закутке так и не рассказала подруге о том, что происходит между ней и Дунаевым. Ощупав свои пылающие щеки, она посмотрела на Олега. Его лицо было багровым. Сима, глядя на них, расхохоталась:

– Ну, вы даете! Прямо как дети! Да ваши тайны на ваших влюбленных рожах только слепой не прочитает!

У Татьяны при этом радостном сообщении огнем запылали еще и уши. Олег в смятении потирал подбородок.

– Как ты думаешь, Сима, таких зрячих, как ты, много еще наберется в нашем КБ? – спросила Татьяна, испугавшись за репутацию Дунаева. На его пальце все еще блестело обручальное кольцо.

Верная Симона, сразу прочувствовав ситуацию, принялась ее успокаивать:

– Да ладно тебе! Пошутила я. Я потому все вижу, что специально смотрю. Твоя судьба, подруга, мне не безразлична. А вы, Олег Сергеич, имейте в виду, – она повернулась к Дунаеву, – что в обиду вам свою Таньку я не дам!

– Я и не собираюсь ее обижать, – ответил он.

– Поглядим еще. – Симона дернула плечиком и попросила: – Олег Сергеич, будьте так любезны, дайте нам поговорить сейчас, поскольку на воскресное время я уже не могу рассчитывать.

Олег посмотрел на Татьяну. Она торопливо закивала, и Дунаев, вежливо простившись, ушел.

– Та-а-ак… – протянула Сима, сердито дергая свою массивную цепь, три раза обернутую вокруг шеи и все равно спускающуюся до самого живота. – Совесть у тебя есть? Я первая сказала, что Дунаев с тебя глаз не сводит, и почему-то последней узнаю, что вы уже дошли до стадии воскресных свиданий. Ну-ка пошли к Ильичу, и ты мне все в подробностях расскажешь! Через пять минут как раз наша очередь! Шуганем бабешек пораньше!