Пригладив волосы, Татьяна вышла из ванной. Олег сидел на самом краешке кухонной табуретки и тоже был напряжен, как струна. Что ей лучше сделать? Подойти и обнять его, чтобы это дикое напряжение и его отпустило? Или предложить пройти в ванную? Черт! Как все это сложно! Нелепо! Что же делать? Она остановилась в дверном проеме. Олег повернул к ней лицо, на котором тоже явственно читалась растерянность от двусмысленности ситуации. Или в ней нет никакой двусмысленности? Все просто: мужчина и женщина хотят обладать друг другом, а перед этим неплохо бы вымыть пропотевшие за день тела. Татьяна решила, что надо принимать действительность такой, какова она есть, и сказала Дунаеву всего два слова:

– Ванная свободна.

Олег затравленно кивнул, встал, уронив табуретку, бережно поднял ее, зачем-то задвинул под стол и протиснулся между косяком и Татьяной, стараясь не задеть ее даже краем одежды. Вскоре в ванной зашумела вода. Татьяна прошла в комнату и в ужасе принялась решать следующий вопрос, вставший перед ней во всей своей огромности: что делать с диваном? Он очень маленький и узкий. Разобрать или не надо? Пожалуй, лучше все-таки разобрать, потому что… Не на полу же… На нем всюду Жертвина шерсть… Убирай не убирай, эта кошка страшно линяет…

Татьяна махнула рукой, сняла покрывало с жар-птицами и раскинула диван на полкомнаты. Так… Белье стелить или нет? Если постелить, то прямо как в борделе… А если не стелить, то совсем уж как-то голо и убого… Подумает еще, что ей чистого белья жалко. Татьяна вздохнула и достала из шкафа новый, ни разу не надеванный комплект небесно-голубого цвета с синими стрелками и принялась переодевать свои подушки. Потом она постелила простыню и опять задумалась. А одеяло? Нужно ли им одеяло? Они же не станут спать… Еще и семи нет… Но если без одеяла, то очень уж демонстративно… Пожалуй, лучше с одеялом…

Она как раз успела нарядить в новый пододеяльник одеяло, когда щелкнула задвижка ванной комнаты. Татьяна похолодела. Дура! Возилась с постелью! Лучше бы переоделась во что-нибудь свежее и в то, что снимать легче… Теперь уж поздно…

В комнату осторожно вошел Олег. На щеках его блестело несколько капель воды, но одет он был тоже в полный рабочий комплект: джемпер, джинсы и рубашка, застегнутая до самого горла. Татьяна почувствовала, как мучительно краснеет. Может, он вообще хотел уйти домой, а она зачем-то заставила его вымыться, а теперь торчит тут при своем одеяле в синих стрелках… Ей захотелось плакать. Как это у людей все так ловко получается? Симона наверняка не испытывала никаких неудобств, когда решила переспать с Фенстером. Какое ужасное слово – переспать… А есть два, которые еще хуже: заняться любовью. Она не хочет заниматься любовью! Она хочет любить его! Пусть он побудет ее мужем на час, на два, на сколько его хватит…

Татьяна посмотрела в глаза Олегу таким горьким взглядом, что он решился, подошел к ней, обнял и опять сказал свое ласковое: «Танечка». И она, всхлипнув, бросилась к нему на шею и сама стала целовать его лицо, куда придется: в нос, в глаз, в подбородок. Она возьмет от сегодняшнего вечера все, а потом пусть будет то, что будет! Олег страстно откликнулся. Когда их губы изнемогли от поцелуев, он опять потянулся к блузке и довольно ловко с ней справился. С бюстгальтером он тоже явно умел обращаться. Олеговы пальцы наконец-то добрались до Татьяниной груди. А дальше все пошло наперекосяк. Они с Дунаевым опять очень проигрывали по сравнению с любовниками из какого-нибудь кинофильма. У тех одежда падала на пол осенними листьями, как только что рухнул на одеяло Татьянин бюстгальтер. У Олега с Татьяной все остальные составляющие гардероба снимались чуть ли не со скрежетом зубовным. Если бы кинокамера показала, как Олег мучился с заедающей «молнией» Татьяниных джинсов, то зрители, несомненно, приняли бы их любовную драму за комедию. Татьяна уже решилась разрезать джинсы ножницами, когда «молния» наконец расстегнулась. А дальше надо было раздеваться Олегу, и все опять превратилось в такую комедию положений, что Голливуд отдыхает! О, где вы, рекламные мачо, одним рывком сдирающие с себя одежду?! Дунаевский ремень никак не желал вытаскивать из дырочек два своих острых жала. Олегу пришлось признаться, что ремень еще новый и потому совершенно не разработался. Потом он никак не мог решить, что лучше снять сначала: джинсы, поскольку ремень уже все равно расстегнут, или джемпер, так как мужчина очень глупо выглядит в джемпере с торчащей из-под него рубашкой и без штанов. В конце концов джемпер перевесил. Олег стянул его вместе с рубашкой и оказался в трогательной белой маечке. Ау, рекламные мачо, презирающие утеплительное нижнее белье! Привет тебе, Марк Рудельсон, имеющий под шелковой рубашкой одно лишь голое сильное тело!

Без джинсов Олег стал выглядеть еще смешнее: белая майка, синие плавки с голубыми трилистниками и носки, такие же рябые и длинные, какие были на ногах у незабвенного Вадика. Разве можно испытывать любовный трепет и экстаз, держа ноги в подобных носках? А пока их снимаешь, то можно вообще забыть, где находишься, и тихо лечь спать, раз уж так удачно разделся. Олег снял майку, носки и повернулся к Татьяне, которая испуганно взирала на процесс его раздевания, укрывшись до самых глаз одеялом в синих стрелках. Ей уже ничего не хотелось. Она жалела, что сама все это затеяла. Надо было хотя бы обставиться гелевыми свечами в бантиках. Да-а-а-а… Марк Рудельсон понимал в этом толк. В их призрачном свете действо раздевания выглядело бы не так жалко. Татьяна со страхом взглянула на Олега. Его глаза тоже были больными. Татьяне стало его жаль. Пожалуй, надо прекратить это безобразие. Престарелые придурки! Любви захотели! Раз уж приспичило, надо было быстренько все сделать в коридоре с минимальным раздеванием и без моральных издержек. Хорошо хоть Жертву она предусмотрительно заперла в кухне. Совершенно неизвестно, что она тут вытворила бы, если вспомнить Симу и Фенстера. Татьяна решительно села в постели, забыв, что давно уже обнажена. Она хотела сказать: «Извини, но я все-таки не могу», но он успел быстрее. Он вдруг неожиданно улыбнулся, провел рукой по ее плечам и прошептал: «Да ты красавица…» И тут же забылись носки и заедающие «молнии». Его руки и губы сделали чудо. Татьяна оттаяла, ожила и откликнулась на его ласки со всей страстью, на которую только было способно ее изголодавшееся без любви тело. Все-таки прощайте, мачо, презирающие белые майки и рябые носки! Прощай навсегда, одержимый одним лишь основным инстинктом Марк Рудельсон! Разве вы можете принести себя в жертву женщине? Это женщины падают перед вами ниц и стараются доставить вам наслаждение, чтобы вы их не бросили, не променяли на других красавиц, которые стаями вьются подле ваших мускулистых загорелых тел.

Татьяне показалось, что Олег несколько раз назвал ее Тонечкой. Но ведь Танечка и Тонечка – так похоже… Может, это особенность его выговора? Такая милая… Она приподнялась над Олегом, с нежностью оглядела его лицо и поцеловала в губы. Он открыл глаза и сказал:

– Я люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю, – ответила она и вздохнула. – Только у нашей любви нет будущего. У тебя семья… Дети… Маленькие еще…

Лицо Дунаева опять сделалось больным. Он сморщился, сел в постели и задумался. Татьяна поспешила его обнять и горячо зашептала, что все понимает, что благодарна за сегодняшний вечер и ни на что больше не претендует. Олег взял ее лицо в свои ладони, всмотрелся в него так, будто старался запомнить или пытался с чем-то сравнить. Татьяна испугалась, а он вдруг сказал:

– Все! Решено! Едем! Одевайся!

– Куда? – Татьяне совсем не хотелось никуда ехать. Она не хотела покидать его объятий. Кто знает, когда им еще доведется провести время вместе.

– Узнаешь. – Он бросил ей на колени одежду и быстро начал одеваться сам.

– Олег! Может, не надо никуда ехать? – взмолилась Татьяна, нутром почувствовав неладное. – Не будет ли от этого только хуже?

– Честно говоря, не знаю… Но если ты говоришь правду… – Он замолчал, изучающее посмотрел на нее и продолжил: – Если ты действительно меня любишь…

– Я действительно тебя люблю…

– Тогда ты должна поехать… Чтобы разом уж все…

Они молча оделись. Татьяна боялась о чем-нибудь спрашивать. Очень уж сосредоточен был Дунаев и совсем не походил на того пылкого влюбленного, который только что ласкал ее в постели.

Потом они долго ехали в метро и на автобусе. Испуганная Татьяна вконец запуталась в улицах Питера. Если бы Олег бросил ее, то она, наверно, не смогла бы быстро добраться до дома. Перевели дух они только у обитой вагонкой двери квартиры старого четырехэтажного дома.

– Здесь я живу, – сказал Олег, и голос его дрогнул.

Он вынул из кармана ключи, открыл дверь и провел Татьяну в коридор. В лицо ей ударил резкий запах лекарств и еще чего-то непонятного, но очень неприятного. Она сжалась в комок, и он с трудом смог снять с нее куртку. Ей хотелось бежать от этого запаха, как можно дальше и быстрее, но она помнила, как только что говорила, что любит его. Раз любит, должна вытерпеть все.

Олег с потемневшим лицом взял ее за руку и повел в комнату. Напротив окна стояла кровать с деревянной спинкой. Татьяна не успела рассмотреть, кто на ней лежит, потому что со стула, придвинутого вплотную к кровати, встала в полный рост женщина и загородила от нее больного.

– Пришел, Олежек, – устало сказала она. – Почему не предупредил, что вернешься так поздно?

– Прости, Ольга. Я уже тебе говорил… Помнишь?

Женщина, окинув не очень заинтересованным взглядом Татьяну, кивнула.

– Как тут дела? – спросил Олег.

– Как всегда, – ответила женщина.

– Кормить надо?

– Нет. Я все сделала. Пойду. Два дня меня не будет.

– Я помню.

Женщина, которую Олег назвал Ольгой, прошла мимо Татьяны, слегка улыбнувшись ей, и скрылась в коридоре. Татьяна, затаив дыхание, перевела взгляд на постель. На ней лежал некто. По довольно длинным волосам можно было предположить, что это женщина, но такой длины волосы вполне могли отрасти и у давно болеющего мужчины. Олег подошел к постели и взял больного за руку.