– Что еще за стретчинг?

– Понятия не имею! На стенде было написано, что это смесь аэробики, хореографии и еще чего-то, мне совершенно непонятного. И годится все это для детей не старше пяти лет.

– Вот видишь! Мы же не можем заниматься с детьми!

– Почему это не можем? Да с детьми, если хочешь знать, заниматься еще и легче!

– Не уверена! Нужно специальное образование! – упрямо возражала Татьяна.

– Таня! Кто нам мешает усовершенствовать этот стретчинг и применять его для подходящего тебе возраста?

– Почему возраст должен подходить именно мне?

– Да потому что тебе все не нравится!

– Мне не нравится, когда ты предлагаешь мне заниматься не своим делом! Чтобы преподавать оздоровительные системы и детям, и взрослым, надо же хоть немного знать медицину и… все такое… – Татьяна не сдавалась.

– Ага! В этих ДК все, как один, доктора медицинских наук и мастера спорта международного класса! В конце концов, можно не зарываться и организовать простенькие курсы для похудания. Знаешь, сколько бабешек набежит!

– Если преподавать им будешь ты, Сима, то они как прибежали, так и убегут обратно. И весьма резво!

– А ты на что? У тебя фигура как раз подходящая! Ты будешь преподавать, а я буду мозгом этого предприятия!

– Ну а если они не похудеют, тогда что?

– Можно подумать, что кто-нибудь от подобных курсов худеет? Попросим моего Марка. Он нам на компьютере таких дамских фоток наляпает, которые были «до» наших курсов и стали «после», что весь холл ДК можно будет облепить. А те, которые не похудеют, пусть пеняют на себя! Значит, плохо старались!

Троллейбус привез подруг к метро. Они спустились на эскалаторе вниз и остановились у перехода, где им предстояло разойтись на разные ветки.

– Я вижу, что тебя курсы похудания все же заинтересовали, – сказала Сима, поправляя шляпу в стиле дона Корлеоне.

– С чего ты взяла? – удивилась Татьяна и надвинула на глаза вязаную бежевую шапочку периода начала перестройки.

– Ну… ты все-таки по поводу курсов не острила, как насчет фиалкоманов…

– Как я сегодня устала от тебя, Симонка! Если бы ты знала!

– Это ничего, – не обиделась Сима. – Сейчас ты от меня отдохнешь, а потом все-таки обдумай поступившие предложения. И вот еще что: магией тоже неплохо бы заняться! Очень денежное дело!

– Си-и-има! – Татьяна взвыла так, что на подруг оглянулся пожилой дядечка в подростковой дутой куртке и очень неодобрительно покосился на Симину шляпу.

– Все! Молчу! – Симона прижала к груди руки в кроваво-красных перчатках, потом чмокнула подругу в щеку и пошла в сторону перехода на станцию «Невский проспект».

Татьяне надо было ехать до «Выборгской». Устав от трескотни Симоны, она старалась ни о чем не думать и, прислонившись к надписи «Не прислоняться», отдалась на волю судьбы. Ее толкали, пихали сумками, ручными тележками и пакетами, но она уже давно научилась в метро расслабляться и ни на что не реагировать.

Выйдя на улицу, Татьяна зашла в ближайший к дому универсам, купила пельменей, салат из морской капусты в пластиковой коробочке и пару булочек с маком. По этому набору продуктов всякий догадался бы, что дома ее никто не ждет. Так оно и было на самом деле. Она жила одна в маленькой однокомнатной квартире, которую ей оставила умершая два года назад бездетная тетка.

Татьяна Громова была вульгарной (в значении: простейшей) старой девой. Она не была замужем никогда. Сначала она, как и всякая девушка, очень хотела выйти замуж немедленно после наступления совершеннолетия, потом стала надеяться выйти когда-нибудь в будущем, потом перестала надеяться, а в настоящее время уже совершенно не хотела никуда выходить. Она вдоволь насмотрелась на Симону, которая пыталась разводиться со своим Марком раз десять. В очередной раз объявив его вульгарным (в значении: пошлым, грубым) бабником и Казановой, Сима на месяц переезжала к Татьяне. Потом они с мужем бурно мирились, потом снова ссорились и снова мирилась. В этих перманентных ссорах-замирениях они так и не успели родить себе маленького Рудельсона, а потом в организме Симы что-то разладилось, и врачи в один голос объявили, что детей у нее не будет никогда.

Татьяна не успела еще снять куртку, как раздался телефонный звонок.

– Ну как? – услышала она жизнерадостный голос Симоны. – Что ты решила? Что тебе больше нравится: стретчинг или магия?

– Сима! Я только зашла и хочу есть! – взмолилась Татьяна.

– Быстро ставь воду для пельменей! – Симона нисколько не сомневалась в вечернем меню подруги. – Я подожду.

Татьяна обреченно поплелась на кухню, так и не скинув куртки, поставила на газ любимую кастрюльку с петухом на боку и вернулась к Симе.

– Ну! – пискнула она в трубку, что означало: «Говори быстрей, а то уже никаких сил нет!»

– Не «ну!», а отвечай на поставленный вопрос, – твердо потребовала подруга.

– Мне, Сима, все равно: стретчинг или магия, потому что ни в том, ни в другом я ничего не понимаю.

– Ну уж в магии и понимать нечего! Видела же передачу «Мы всегда с вами!». Там теткам звонят из разных городов, а они свечами обставились и гнусавят: «Выходите замуж!», «Не выходите замуж!», «У вас впереди серьезный брак и муж, за которым вы будете как за каменной стеной!» Можно подумать, что ты так не сможешь?

– Конечно, не смогу. Я же не ясновидящая! Думаю, что и ты не сможешь.

– Я не смогу? – зловеще возмутилась Сима. – Да у них там все звонки подставные! Неужели ты такая наивная, что не понимаешь?

– Не понимаю, как это подставные?

– Так это! Иди загружай пельмени, а потом я тебе расскажу.

Татьяна знала, что спорить с Симой бесполезно, поэтому молча повиновалась.

– Так вот! – приступила к объяснению Симона. – Представь, я сижу в студии со свечой и с загадочным выражением лица, а ты мне звонишь. Я сначала делаю вид, будто долго на тебя настраиваюсь, потом, закатив глазки, говорю, что мне кажется, будто у тебя в прошлом месяце была тяжелая душевная травма. А ты радостно кричишь: «Надо же, как вы угадали!», а я тебе после этого обещаю, что все будет о’кей, а на Пасху ты даже выйдешь замуж за депутата Государственной думы.

– А если тебя, Симка, – развеселилась Татьяна, – попросят кого-нибудь приворожить?

– А я скажу, что черной магией не занимаюсь. Хотя за деньги можно немножко и позаниматься. Иди помешай пельмени.

– Ладно тебе. Съем непомешанные. Сим, а если не приворожится? Что будешь делать? Или как с похуданием: к которым не приворожились, пусть пеняют на себя? Плохо хотели?

– Это один из вариантов ответа. Можно еще свалить на карму, а на худой конец – и деньги отдать. Ну, как тебе магия?

– Ты меня здорово повеселила, Симка, а теперь я, пожалуй, пойду есть свои пельмени. Наверняка уже сварились, – улыбнулась Татьяна, представляя лицо подруги.

– Значит, и магия тебя не вдохновила?

– Ни в малейшей степени! И вообще, я тебе официально заявляю, что разводить людей на деньги не собираюсь: ни с помощью стретчинга, ни магией, ни кактусами.

– Ну и глупо! – обиделась Сима и повесила трубку.

Татьяна вздохнула, выложила в тарелку пельмени, полила их позавчерашней сметаной, сбоку пристроила морскую капусту и села перед телевизором. По одному из каналов она наткнулась на фильм о японских гейшах. Она даже и не догадывалась, что это не только профессия, но и образ жизни, к тому же весьма нелегкий, полный жертв и самоограничений. После гейш она настроилась на наслаждение приключенческим фильмом вприкуску с булочками с маком, но на столике опять зазвонил телефон. Татьяна нехотя сняла трубку.

– Танька! Эврика! – завопила ей в ухо Симона. – Я сейчас смотрела фильм про гейш и поняла – это как раз то, что надо.

– По-моему, тебе, подруга, совсем крышу снесло! – уже довольно раздраженно заметила ей Татьяна.

– Ничего подобного! Гейшинизм, да простят меня японцы, – это же невозделанный в других культурах пласт! – заявила Сима.

– И как же ты собираешься его возделывать? – спросила Татьяна и тут же пожалела об этом, потому что на экране уже кто-то кого-то убил, а она не успела заметить, кто и кого.

– Знаешь, я не могу сейчас об этом говорить. – Сима снизила голос до шепота, и Татьяна поняла, что в комнату вошел Марк. – Это не для мужских ушей. На работе переговорим. Все! Целую!


На следующий день про гейш подруги поговорили вскользь, между делом. Как только Татьяна увидела Симу, поджидающую ее в переходе метро с большой дорожной сумкой и пластиковым кошачьим сундучком у ног, то сразу поняла, что у Рудельсонов опять наступили критические дни.

– Я его больше никогда не прощу, – вместо приветствия сказала Сима, сдувая с лица картинно спущенные волнистые пряди.

– Свежо преданьице, – улыбнулась Татьяна и взялась за одну из ручек огромной Симиной сумки. – Не понимаю только, для чего ты столько барахла вечно с собой берешь? И Жертва твоя мне осточертела! Она разодрала уже весь диван! Куда мы ее сейчас денем? В камеру хранения не примут.

– Таня! Наивная! За деньги кого хочешь куда хочешь примут! И еще попросят завтра принести!

Жертвой в просторечье прозывалась любимая кошка Симоны. На самом деле ее звали Маргарет-Жаклин-Валуа. Маргарет-Жаклин-Валуа была невероятно персидской, породистой кисой, имела сногсшибательную родословную, которая занимала собой три листа, склеенные гармошкой, и хранилась в особой кожаной папочке с золотым тиснением. На эту Маргарет вместе с кожаной папочкой Сима ухлопала две свои зарплаты и очень гордилась, что обладает таким сокровищем. Когда сокровище «стерилизовали» во младенчестве, оно горько плакало и долго болело. Марк Рудельсон, жалеючи бедное безответное животное, которым люди нагло распорядились по собственному усмотрению, как-то назвал кошку жертвой кастрации. Второе слово благополучно затерялось во времени, а первое – Жертва – превратилось в кличку. Жертва в конце концов напрочь забыла о том, как люди подло с ней обошлись, о своих потерях совершенно не сокрушалась, а, наоборот, даже извлекла из них пользу, ибо стала ленива и апатична до безобразия. Она так часто валялась на диване в состоянии прострации, расслабленности и созерцания, что поначалу испуганная ее «подозрительным» состоянием Сима приносила ей еду, что называется, прямо в постель и собственноручно вкладывала в грациозно раскрывающуюся усатую кошачью пасть. При этом Марк со словами «Черт знает что такое!» немедленно уходил куда-нибудь подальше от этой пасторали и обещал, что Жертва скоро полностью оправдает свое имя, потому что он как-нибудь лично опустит ей в «ротик» немножечко стрихнина. В конце концов к расслабленным манерам кошки все привыкли, а со временем вообще забыли про ее тисненую родословную, тем более что Жертва ела все подряд, никогда ничем не болела и всегда пребывала в спокойном настроении. Сима стала относиться к Жертве, как к обычной дворовой Мурке, но тем не менее очень любила.