– Ну вот, опять ты за свое, – проворчала Марьяна. – Вечно у тебя Армагеддон.

Когда лифт остановился и открыл двери, сестры замолчали, вышли на лестничную площадку и переглянулись. Они точно знали, что их ждет, поскольку проходили это раз пять или шесть – они уже сбились со счета, припоминая, сколько раз Толик убегал и возвращался.

– Опять мы с тобой попались на эту удочку, – уныло констатировала Вера, нажимая на кнопку звонка.

– Лично я участвую в этом в последний раз, – заявила Марьяна.

Вера ей не поверила и усмехнулась. Марьяна тоже себе не верила. Потому что Соня – заговорщица, болтушка, любимица семьи – со всеми ее чрезмерными эмоциями, восторгами и слезами, острым умом и чисто женской глупостью, каким-то непостижимым образом вертела обеими сестрами как хотела.

Соня открыла на первый же звонок, как будто ждала за дверью. А может быть, и в самом деле сидела в коридоре на банкетке, изодранной котом, и прислушивалась к шагам на лестнице. На ней были широченные штаны и свободный кашемировый свитер, в этой одежде она казалась особенно хрупкой и беззащитной. Вероятно, женский инстинкт подсказывал ей, в каком виде правильнее встречать блудного мужа.

– Толик все еще спит? – поинтересовалась Марьяна шепотом.

Она выскользнула из плаща и сбросила ботинки, облегченно пошевелив пальцами ног.

– Он выпил успокоительные таблетки. – Соня тоже говорила вполголоса.

Увидев ее пышную прическу и коралловые губы, посторонний человек решил бы, что эта женщина вполне владеет собой. И только сестры знали, что прическа в викторианском стиле делается при помощи одной заколки за полторы минуты, а подкрашивание губ у Сони все равно что нервный тик – волнуясь, она каждые две минуты хватается за помаду.

И тот же человек наверняка подумал бы, что Толик – настоящий идиот, если бросил такую красивую женщину. Соня была самой шикарной из всех сестер Тумановых.

– Он выпил успокоительное! – язвительно бросила Вера. – А ты?

– Я просто пытаюсь напиться.

– Мы нужны тебе в качестве собутыльниц? – Вера сняла обувь и аккуратно поставила на коврик – сапожок к сапожку. – Тебе самой не кажется, что мы бегаем по одним и тем же коридорам, как крысы в лабиринте? Что мы можем сказать тебе нового? Ни я, ни Марьяна не влюблены в твоего идиотского Толика. Нам трудно быть столь же снисходительными к нему, как ты.

– Я знаю, знаю. – Соня повела сестер на кухню, где обычно устраивались женские посиделки.

Кухня была светлой и чистой, хотя и не вылизанной до блеска. На полках стояли кастрюли и сковородки нового поколения с биопокрытием – никаких тебе эмалированных старушек с цветочками на боках. Прямо на столе, возле вазочки с конфетами, возлежал бело-рыжий кот по кличке Марафет и прикидывался спящим. Разумеется, он понимал, что рано или поздно его схватят и начнут тискать, и ждал этого не без удовольствия. Однако сегодня на него никто почему-то не обратил внимания.

– О, разлегся, – проворчала Вера, устроившись на единственном стуле со спинкой. – Все угощения в этом доме подаются с кошачьими микробами.

– Девочки, я пью арманьяк, – доложила Соня и достала еще два шарообразных бокала. – Думаю, вам он тоже не помешает. Вы же не за рулем?

– Меня привез Полетика, – сообщила Марьяна, почувствовав, что, несмотря ни на что, ей приятно снова быть чьей-то девушкой.

– А я приехала на метро. – Вера придвинула к себе бутылку и повертела в руках. – Блин, красиво живешь.

– Это Толик принес, – сообщила Соня.

Сказать по правде, она и сама не знала, зачем так срочно вызвала сестер. Они с Толиком пережили очередное выяснение отношений, после чего он лег спать, а она принялась бегать по дому, заламывать руки и выдумывать для себя оправдания. Наверное, ей хотелось, чтобы сестры все-таки поняли, почему она раз за разом прощает своего благоверного, чтобы они смирились с ее страстным желанием сохранить именно этого мужчину, чтобы они похлопали ее по плечу и сказали: «Дерзай. Мы с тобой. Все, что ты ни сделаешь, будет правильным». До сих пор сестры не проявляли подобного великодушия. Они полагали, что Соне действительно нужны их советы, тогда как она жаждала исключительно одобрения.

– А цветы он принес? – мгновенно вскинулась Вера. – И вообще… Соня, какого черта происходит? Примерно раз в месяц ты зовешь нас, потому что Толик сбежал или потому что Толик вернулся, мы тебя успокаиваем, промываем тебе мозги, кое-как приводим в чувство, а потом все начинается сначала. Тебе самой не надоело? И как ты ведешь себя на работе? Вряд ли ты способна скрыть от коллег все эти танцы с бубнами, которые устраивает твой муженек. С твоим-то языком! Тебе перед ними не стыдно?

– Стыдно, – горячо заверила ее Соня, усевшись на табуретку и подперев щеку кулаком. – Когда каждая собака знает о твоих неудачах, хочется выть в голос.

– У тебя ведь такая ответственная работа, – подключилась к разговору Марьяна. – Государственный музей! Как можно рассортировывать экспонаты, наводить порядок в фондах, а свою жизнь так запутать?

– Я прожила с Толиком десять счастливых лет, – знакомым истеричным тоном заявила Соня и отхлебнула янтарную жидкость, оставив на бокале коралловый отпечаток губ.

– Зато одиннадцатый год стоит всех этих десяти. – Вера посмотрела на сестру с неудовольствием.

– Если бы вы знали Толика так, как знаю его я…

– Да говнюк твой Толик! – не выдержала Марьяна и хлопнула ладонью по столу.

Марафет приоткрыл один глаз и посмотрел на нее с неудовольствием. Бежать и прятаться ему было неохота, тем более что хозяйкиных сестер он знал хорошо. Иногда они говорили слишком громко, но никогда ничем в него не швырялись и частенько совали ему под нос кусочки чего-нибудь вкусного и для котов, безусловно, вредного.

– У тебя все говнюки, – мгновенно вскипела Соня, живо развернувшись лицом к младшей сестре. – Алик Северцев говнюк, потому что бросил тебя, Толик говнюк, потому что бросил меня, отчим говнюк, потому что посмел жениться на нашей матери…

– Ну, отчим – это отдельный случай. Он как-то подозрительно быстро женился на нашей матери, – резко ответила Марьяна и сверкнула глазами.

Все-таки стычка с Капитоновой не прошла для нее даром. Глупо было надеяться, что она просто перешагнет через это событие, никак на него не отреагировав. Если поджечь фитиль, бомба рано или поздно взорвется.

– Погоди-ка, что ты имеешь в виду? – нахмурилась Вера, сразу сообразив, что вместо одной истерики ей, возможно, предстоит пережить целых две. – Что значит – подозрительно быстро?

– То и значит. – Марьяну было уже не остановить. – После смерти отца не прошло еще и двух месяцев, а мама с Цидвинцевым уже месяц женаты. Занятно, правда?

– Да что ты хочешь этим сказать? – Глаза Сони округлились.

– Я хочу сказать, что не верю, будто отец умер от случайного инфаркта. Он умер от потрясения. И мама в этом виновата. Незадолго до папиной смерти она как раз познакомилась с отчимом, и у них наверняка случился роман. Однажды отец застал их вдвоем… – Марьяна сжала кулаки так сильно, что у нее побелели косточки пальцев. – Представляете, каким это было для него ударом? Вошел в собственную квартиру и увидел их… Ему стало плохо, мама вызвала неотложку, а Цидвинцев сбежал. Трус проклятый.

– Мне сейчас тоже станет плохо, – простонала Соня, прижав ладонь к груди. – Почему ты решила, что все случилось именно так? Мама сказала, что отец вошел в квартиру, наклонился, чтобы развязать шнурки на ботинках, и упал.

– А я полагаю, что в тот момент мама в квартире находилась не одна. И отцу было отнюдь не до шнурков.

– Да, это что-то новенькое, – пробормотала Вера, отпив добрый глоток из своего бокала. – Откуда ты взяла все это, радость моя?

– Мальчишки, – коротко ответила Марьяна, которую вдруг начало мелко трясти. – Мальчишки во дворе болтали тем вечером про телевидение. Помните, после всей этой суматохи вы остались с мамой наверху, а я вышла подышать воздухом?

– И что? – Вера недоумевала. Ее соболиные брови сошлись на переносице, а возле губ прорезались складки. – При чем здесь мальчишки?

– У нас во дворе снимали передачу о коммунальных службах города. Что-то там не так рыли или не тогда рыли, телевизионщики пытались разоблачить не то строительную фирму, не то подрядчиков…

– Марьяна, мне в самом деле нехорошо, – тонким голосом сказала Соня, бледнея на глазах.

– Да погоди ты! – прикрикнула на нее старшая сестра, не сводя при этом глаз с младшей.

– Я дышала воздухом, – продолжила та нервно, – и услышала, как мальчишки обсуждали съемку. Я спросила, что был за репортаж, какой канал и все такое… Мне запомнилось название передачи. Ну а уж дату я потом восстановила. Я нашла эту передачу в Сети.

– Зачем ты ее искала? – продолжала вопрошать Вера, все больше хмурясь.

– Не знаю. Интуиция, наверное. Мне не нравилось, как вел себя Цидвинцев после свадьбы. Как только речь заходила об отце, он становился… странным, – пожала плечами Марьяна. – Нервным и даже грубым. Я уж не говорю о том, как быстро они с мамой назначили дату свадьбы. Они и знакомы-то были всего ничего…

– Господи, какая ерунда! – вознегодовала Соня, всплеснув руками. – Мы с Толиком поженились через две недели после знакомства и вон сколько лет были счастливы.

– Да-да, вы с Толиком – образец для подражания, – непередаваемым тоном сказала Вера и снова обратилась к Марьяне: – И что было в той передаче? Ты же к этому ведешь.

– На заднем плане видно, как из нашего подъезда выскакивает Цидвинцев – весь расхристанный, с сумасшедшими глазами. Картинка быстро меняется, и если специально не приглядываться, можно даже и внимания не обратить. Ну, человек торопливо вышел из подъезда. Слушайте, они с мамой скрыли от нас правду. От всех скрыли правду! Это они виноваты в смерти отца.

– У отца было больное сердце, и отец пил! – резко сказала Вера. – Творческие люди вообще пьющий народ в большинстве своем. Особенно если приходится много ездить и жить по гостиницам. Да и зарабатывал он неслабо, любил шикануть. За последние фотографии, которые он сделал в пустыне, англичане заплатили ему бешеные деньги. И он ушел в очередной запой. После этого запоя и умер.