Когда к крыльцу подкатила запряженная сильными гнедыми лошадьми коляска проэдра Евстафия Агира, Ипатий лично помог ему сойти на землю, низко склонился.

– Слава Иисусу Христу!

– Во веки веков!

Они смотрели друг на друга с явной симпатией.

– Ну и жара, – вздохнул, поправляя складки парчовой хламиды, Агир.

Его серые прищуренные глаза лучились весельем, взгляд казался живым и молодым, хотя ему было уже за сорок. Свою черную бороду Агир коротко подстригал; его обветренное, но породистое, покрытое здоровым загаром лицо с орлиным носом, темными выразительными глазами и тонкогубым насмешливым ртом казалось весьма значительным. Взяв Ипатия под руку, он стал подниматься к колоннам портика виллы; следом за ним шла его маленькая неказистая жена Анимаиса в алом, жестко накрахмаленном головном покрывале. Светорада, раскланявшись с Агиром (он ей нравился, и она не смущалась под его откровенно восхищенными взглядами), подала руку его супруге. Признаться, эту Анимаису она едва переносила, так как от той веяло неискренностью и завистью. Когда– то хорошенькая, с возрастом она словно ссохлась от постоянных постов, а может, и от дурного нрава, отчего ее узкое лицо стало похоже на мордочку крысы – коричневато– смуглое, с остреньким носиком и постоянно бегающими темными глазками.

– О, как я погляжу, у вас новая роспись на стенах, – сказала супруга проэдра, окидывая взглядом стены триклиния,[28] куда Светорада провела ее, чтобы угостить фруктовым напитком со льдом. – И надо же, ни одной божественной темы, все мирское. – Анимаиса осуждающе поджала губы.

Светорада тоже посмотрела на стенную роспись, где были изображены сцены сельской жизни: крестьяне, подрезающие лозы или идущие за плугом, пляшущие в хороводе поселянки, рыбаки, тянущие невод, а на главной стене – охотники, преследующие оленя.

– Это была моя идея, – спокойно заметила она гостье. – Вы ведь в курсе, милая Анимаиса, что я не так давно вошла в лоно Церкви. И чего же вы хотите от столь мало знающей новообращенной, как я?

Княжна говорила вполне миролюбиво, но в ее голосе прозвучали такие непреклонные нотки, что надменная Анимаиса невольно прикусила язычок и с опаской покосилась на отходившую от нее княжну.

Над купами миртов и лавров гасло вечернее небо, но духота, похоже, не собиралась спадать. Светорада решила проверить, как идет подготовка к пиру. Столы в триклинии были поставлены в виде подковы. Рабы в малиновых туниках с черной каймой суетились вокруг них, расставляя стеклянные чаши и подливая благовонное масло в высокие бронзовые светильники. Светорада увидела брата Ипатия Зенона, который с видом знатока следил за каждым устанавливаемым на стол блюдом.

– Надеюсь, вы останетесь довольны, – лукаво улыбнулась ему Светорада.

Зенон ответил что– то неопределенное. С сожительницей брата он был любезен ровно настолько, насколько это вообще мог выказать человек его положения, обладающий чувством собственного достоинства. Однако Светорада знала, как Зенон любил и ценил Ипатия, сколько сделал как для его возвышения, так и для того, чтобы помочь ему с разводом. Безуспешно, впрочем. Светорада подумала, что пока они тут, в провинции Оптиматы, она почти не ощущает неполноценности их с Ипатием брака: к ней относятся любезно, почитают ее мужа, и даже священники из Пантелеймоновского монастыря не слишком строго смотрят, когда патрикий приезжает с новообращенной в христианство Светорадой на службу в их церковь. Другое дело в Константинополе, где положение княжны более чем щекотливое. Возможно, в этом была одна из причин, отчего молодая славянка решила принять веру Христову, к которой уже стала привыкать.

Светорада вернулась на лестницу у портика, где Ипатий по– прежнему выполнял роль радушного хозяина. Каждому из вновь прибывших гостей он говорил несколько приятных слов: у одного справлялся о здоровье супруги, другому выражал радость по поводу встречи, третьего дружески обнимал и провожал в атриум, где гости беседовали, сидя у фонтана на удобных скамьях под увитыми вьющимися розами колоннами. Светорада увидела, как Ипатий дружески обнял крепкого мужчину военной выправки. Ипатий заранее предупредил, что на пир прибудет некий Прокл Пакиан, херсонит, некогда служивший под начальством Ипатия в далекой Таврике. Светорада должна его помнить, уверял Ипатий, однако княжна так и не поняла, кем был в Херсонесе этот рыжеватый, уже поседевший воин. Тогда, пять лет назад, в ее судьбе проходили столь стремительные перемены, что новые люди казались какими– то неясными бликами и никто особо не остался в памяти. Тем не менее при встрече с херсонитом Проклом она учтиво раскланялась.

Вообще– то, хозяйке на званом ужине полагалось развлекать только женщин. По местным традициям они даже на пирах держались в стороне от мужчин, а в триклинии стол для них ставился отдельно, на небольшом боковом возвышении у стены. Однако этих строгих правил, особенно если среди приглашенных не было духовных лиц (а на званом пиру Ипатия Малеила таковых как раз и не наблюдалось), да еще в той непринужденной обстановке, какую создал в Оливии Ипатий, не очень– то придерживались. И Светорада видела, как гости порой подходят к женщинам, мило переговариваются, поэтому даже не удивилась, заметив, как сам проэдр прошел под колонны портика к прибывшей на пир хозяйке соседнего поместья, госпоже Прокопии. Он взял ее под руку, а она только смеялась, слушая комплименты улыбающегося Агира.

Светорада тоже была рада приезду этой женщины. Прокопия, которая олицетворяла собой ту счастливую судьбу, о которой мечтали женщины на Руси, наслышанные о чудесах далеких ромейских краев, ей нравилась. Тем более что Прокопия – Капа, как звали ее некогда в Чернигове, – была дочерью русского купца, которой посчастливилось во время приезда с отцом в Константинополь пленить состоятельного византийца. Она осталась тут, давно приняла христианство, сменив имя и родив мужу дочь. Правда, вскоре Прокопия овдовела, что, однако, не мешало ей оставаться хозяйкой обширного поместья с прилегающими к нему виноградниками и пашнями.

Сейчас эта женщина весело болтала с Агиром:

– Вы всегда говорите такие нескромные речи, проэдр, словно хотите смутить столь порядочную и богобоязненную женщину, как я. Но не выйдет. И да будет вам известно, что я не из стыдливых, хотя оценить остроту вполне могу.

Агир смотрел на эту живую пухленькую женщину с высоты своего немалого роста и, улыбаясь, подкручивал ус. Ну прямо лукавый молодец на празднике Купалы[29] в предвкушении ласковых игрищ. Этому солидному ромею нравилась Прокопия, и он почти не обращал внимания на ее юную дочь Грациану, тихо шедшую позади них. И хотя хорошенькая Грациана, старавшаяся держаться в сторонке, была неплохо сложена, насколько об этом можно было судить по ее почти монашеского кроя одеянию, она всегда вела себя так тихо и скромно, что веселая хохотушка мать явно ее затмевала. А в глазах солидного Агира уж точно.

Светорада невольно усмехнулась, глядя на них, а потом украдкой посмотрела туда, где среди собравшихся женщин звучал пронзительный голос супруги проэдра, что– то цитировавшей из популярных стихов поэтессы Кассии.[30] Анимаиса любила быть в центре внимания и, увлеченная собой, не замечала, как ее муж обхаживает веселую вдовушку из соседнего поместья. И только когда гости отправились в триклиний, Агир был вынужден оставить Прокопию и проводить к женскому столу свою Анимаису.

Когда гости расположились в триклинии, Светорада заняла место в центре женского стола. Не очень довольная тем, что ей придется соседствовать с Анимаисой, она куда больше внимания уделяла севшей по другую сторону от нее Прокопии. Та просто умилилась, узнав в одном из поданных к столу блюд славянскую окрошку. Причем по жаре это холодное блюдо с мелко нарубленными овощами и зеленью, приправленными жирной сметаной и кисловатой сывороткой, так хорошо было принято ромеями, что большой котел, из которого слуги разливали окрошку по мискам, быстро опустел. Потом гости с интересом накалывали на вилки[31] пельмени, рецепт которых Светорада вызнала, когда жила у мерян,[32] пробовали маленькими ложечками черную зернистую икру, привезенную из Хазарии, отведали и булгарский кебаб.[33] Гостей насмешил вид вареников с абрикосами, но и с ними они управились с завидной скоростью. Тех же, кто отдавал предпочтение византийской кухне, Светорада попотчевала любимым тут густым пюре из трески, нарезанным пластами твердым валашским сыром, фаршированными зеленью яйцами под соусом, мясными пирогами, начиненными пряностями, маринованными оливками и всевозможными салатами. Подавались и вина – легкие светлые и густые, терпкие темные, а также сладкие красные, которые надо было пить, сильно разбавляя водой, – настолько они были крепкими.

Первый тост за столом был традиционно произнесен за ныне царствующего императора Льва Мудрого, представителя Македонской династии. Второй тоже традиционен – за главу Церкви патриарха Николая Мистика. Поскольку эти два имени прозвучали почти одновременно, люди сразу стали говорить о противостоянии, какое наметилось между отцом Церкви и правителем державы. Опять же дело было в желании Льва вступить в новый брак с Зоей Карбонопсиной – угольноокой или огненноокой, судя по ее имени. Многие говорили, что, хотя красавица Зоя происходит из достойной семьи и уже родила Льву сына, судьба распорядилась так, что ей, видимо, не стать императрицей. Четвертый брак, как– никак… Нет, благочестивый Николай абсолютно прав, что столь строго стоит на своем.

– Именно поэтому Лев и обратился в Рим, к Папе, чтобы его дело рассматривали на Вселенском соборе, – заметил Зенон, изящно отправляя в рот крупную оливку. Он был в курсе событий при дворе и мог сообщить провинциалам последние новости.

Пирующие тут же стали обсуждать известие. Большинство из них были недовольны. Несмотря на то что Папа Римский был главным из пяти иерархов Церкви,[34] византийцы, считавшие себя истинными христианами, возмущались желанием императора решить вопрос не с церковным главой богатого Константинополя, а через посредство Папы из далекого Рима. И они так расшумелись в спорах, что Светорада, сидевшая с отсутствующим видом, вся еще в грезах утреннего свидания, невольно очнулась и прислушалась к разговорам. По сути она даже сочувствовала желанию Льва жениться на матери своего сына и недоумевала, отчего христианская Церковь (самая милосердная и мудрая, как уверяли ее приверженцы) чинит препоны в простом желании базилевса сочетаться браком со своей избранницей. Вот на Руси мужчина мог иметь нескольких жен, но законной считалась только мать его детей, а эти хитромудрствующие ромеи все сомневаются, спорят, шумят о безнравственности государя, который хочет жениться на любимой женщине, хотя она четвертая в ряду его избранниц. Но ведь дети, каких рожали ему иные, уже умерли, а наследник так и слывет бастардом из– за того, что по церковным канонам четвертый брак не может быть признан действительным. Некоторые стали уверять, что человек вообще должен жениться только раз, а все остальное время блюсти целомудрие.