– В Константинополе это почти закон. Разве вы не знали об этом? – закончил Варда, глядя на нее странным, немного испытующим взором, какой княжна все чаще замечала у него.

Она пожала плечами.

– Конечно, знала, но не ожидала, что этот праздник настолько разнузданный.

– Но ведь ранее вы жили с Ипатием Малеилом. И хоть вы были прелюбодейкой, Ипатий наверняка щадил ваши чувства.

Он по– прежнему не называл Ипатия отцом. И все же он утешал ее. Варда! Ее враг Варда, еще недавно так ненавидевший ее. А потом он неожиданно заступился за нее, когда Александр вновь принялся требовать, чтобы Ксантия сплясала для гостей.

– Самбазилевс, не надо сравнивать Ксантию с комедиантками. Это роняет честь твоей избранницы. А значит, и твою.

Александр, похоже, услышал его, нахмурился, словно хотел справиться во хмелю со столь сложной мыслью. Потом хлопнул себя по колену, засмеялся, заявив, что Варда – хороший друг. Пусть же он подойдет и поцелует своего кесаря. И когда Варда приблизился к Александру, тот крепко обнял его и поцеловал… Светорада видела их со стороны, но ей показалось, что поцелуй был какой– то странный, долгий… А тут все эти гости – Константин, Гаврилопул, девки, шуты – стали аплодировать и разразились хохотом, когда Варда резко вырвался из объятий кесаря. Но еще больше Светорада смутилась, когда Александр потребовал, чтобы Варда поцеловал и ее. Тот отшатнулся, Светорада вскрикнула и отвернулась, а Александр просто рухнул от смеха.

– Варда Солунский и впрямь хороший друг, – неожиданно заметил кесарю Константин. – И твоя избранница тоже достойна доверия. А ведь Варду многие матроны находят красивым.

– Я тоже нахожу его красивым, – хмыкнул пьяный кесарь и весело подмигнул Варде.

Светорада не знала, что про все это думать. Но тут Константин сказал, что у него есть некий подарок для кесаря, и если благороднейший Александр позволит…

Светорада со стороны молча наблюдала, как угодливые евнухи ввели в покой четверых закутанных в покрывала девочек лет десяти– одиннадцати. Под звуки музыки те стали плясать; сначала они просто кружились и извивались, а потом постепенно начали скидывать свои легкие покрывала, причем чем больше они раздевались, тем непристойнее становились их движения. Сперва опешившие гости только смотрели, как обнажаются эти девочки – совсем еще юные бутончики с едва обозначившимися формами. Особенно шокировали их откровенно вызывающие, наглые и призывные улыбки.

– Ведь тебе всегда нравились молоденькие, да? – склонился Константин Дука к Александру, завороженно следившему за танцем уже совершенно раздетых малюток. – Сама невинность, которую только надлежит сорвать. Это ведь куда лучше, чем пробовать уже сочащийся плод, который понемногу приедается, не так ли?

И он выразительно кивнул в сторону Светорады.

И тут она не сдержалась.

– Варда, если вы охранник моего покоя, вам надлежит прекратить это безобразие! Иначе я прямо сейчас отправлюсь в покои императора и переполошу весь Палатий своими криками.

– Может, вы еще и патриарху в ноги кинетесь? – насмешливо посмотрев на нее, спросил Константин. – Он– то говорил мне, для чего вас пригласили в Палатий.

– Интересно, о чем вы еще говорили с патриархом? – парировала Светорада, со злорадством отметив, как улыбка застыла на лице Константина. – У вас хороший защитник, Константин Дука. Но я не стану тревожить его, а скорее попрошу помощи у паракимомена Самоны!

Светорада знала, на кого сослаться, – всесильный фаворит был известен своей непримиримой враждебностью к роду Константина Дуки. И довольно улыбавшийся до этого Константин, ничего не сказав ей в ответ, перестал ухмыляться. Александр тоже молчал и даже не стал возражать, когда Варда, вызвав китонитов, стал выдворять шумную компанию шутов и проституток из покоев Светорады. Александр уже вообще мало что соображал, смотрел исподлобья, как все расходятся, потом упал лицом в подушки и заснул.

Светорада же чувствовала себя ужасно. Она бросилась на половину своих женщин, нашла взволнованную Дорофею и, прильнув к ней, горько заплакала. Та успокаивала госпожу, говорила, что Александр всегда был беспутный, а Дука с детства имел на него неограниченное влияние. Но Александр все же любит Ксантию Янтарную… как умеет, но любит.

На другой день Александр и впрямь явился с повинной. Смотрел на княжну нежно и печально, ловил ее руки, целовал. Едва ли не на колени встал и все повторял, что ничего подобного больше не повторится. Светорада не сдержалась:

– Александр, разве непонятно, что, устраивая с Дукой подобные оргии в моем гинекее, ты позоришь меня? Император согласен поддержать твой развод с Софьей только при условии, что я буду благотворно влиять на тебя. Дука же заинтересован, чтобы его сестра оставалась кесариной.

Александр серьезно посмотрел на нее. Сейчас его светло– голубые глаза казались незрячими: зрачки сузились, стали маленькими, как булавочные головки, а сам он словно видел нечто такое, что было известно лишь ему одному. У него всегда был такой взгляд, когда он задумывался. И все же кесарь был красив. Красив той почти античной красотой, которая некогда так восхитила княжну. И еще она чувствовала, что он ее любит. Трудно объяснить почему, но, несмотря на слабость духа и распущенность Александра, Светорада занимала в его сердце вполне определенное место. И сейчас он был расстроен, что повел себя с ней непозволительно. Поэтому вновь стал обнимать и целовать княжну, даже кликнул китонита, велев принести приготовленный для нее подарок.

– Я хотел подарить это на нашу свадьбу, но не удержался, – сказал он, сдергивая с широкого подноса шелковое покрывало.

Светорада от восхищения даже ахнула. Подарком кесаря оказалась богатая диадема удивительной работы. Высокая, словно сплетенная из завитков растений, она была украшена крупным янтарем, прекрасно гармонировавшим с яркой бирюзой. Какие бы дары ранее ни преподносил Светораде Ипатий, они не шли ни в какое сравнение с этим по– царски роскошным подарком.

И княжна невольно умилилась, обняла Александра, стала благодарить. Он обрадовался ее прощению, говорил, что решил не тянуть с подарком, чтобы уже на это Рождество она могла покрасоваться в подобном великолепии, дабы все видели, что только прекраснейшие женщины достойны вступить в августейшую семью императора. Но когда же состоится их свадьба? Пока о ней никто и не упоминал.

Едва при дворе опомнились после возвращения сына мятежного Андроника, как все вокруг вновь заговорили о противостоянии церковников. Даже начавшиеся увеселения в связи с брунгалиями не отвлекали людей от того, чтобы поспорить о законности или, наоборот, противозаконности четвертого брака Льва Философа.

Погода меж тем значительно испортилась, с моря дул порывистый сырой ветер. В один из таких холодных дней Светораде было позволено навестить сына. Она отправилась в дом Ипатия, и, как и раньше, ее сопровождал Варда. Между ними установилось некое молчаливое согласие: Варда исполнял свой долг, княжна была с ним вежлива, но они почти не разговаривали. Даже когда Ипатий позволил ей погулять с мальчиком по городу, Варда с двумя охранниками шел на некотором отдалении от них. Светорада демонстративно не замечала его и, словно назло Варде, взяла с собой охранника Силу. Древлянин был несказанно рад, что хозяйка не забывает его, а она поблагодарила раба за то, что тот постоянно разговаривает с Глебом по– русски. Мальчика же это удивляло.

– Этот Сила совсем не понимает благородную ромейскую речь, – сокрушался Глеб, не замечая, как мать и древлянин лукаво переглядываются поверх его головы. – Все «Перун в помощь» да «дитятко». Зато мы с ним ходим в предместье Святого Маманта и едим ржаной хлеб у трактирщика Фоки. Вкууусныыый, – протянул мальчик.

Тут же было решено, что они отправятся поесть теплого русского хлеба.

Это было неплохо уже потому, что слабенькому грудью Глебу не стоило долго находиться на улице в такое ненастье. У Фоки же в корчме, как всегда, было тепло и уютно, столики из внутреннего дворика занесли в помещение, где приятно потрескивали в очагах дрова, вкусно пахло выпечкой. Разрумянившийся Глеб беспечно болтал со словоохотливым Фокой, жевал натертую салом и чесноком горбушку черного русского хлеба. Светорада тоже с удовольствием ела простой ржаной хлеб, словно и не она дивила двор всевозможными блюдами собственных рецептов.

Фока был польщен, что его заведение посетила невеста кесаря, и, хотя княжна велела ему не распространяться по этому поводу, он то и дело хитро подмигивал ей и намекал, чтобы она выхлопотала ему лицензию на торговлю пивом в пригородах. Когда же Светорада спросила, не появляются ли в Константинополе русские, Фока ответил как– то уклончиво: дескать, почти не бывают. Так, прибыли несколько человек, ну да какое до того дело сиятельной возлюбленной кесаря?

А потом произошло одно неожиданное событие. Когда Светорада уже покидала подворье Фоки, почти возле ее головы о стену вдруг ударился тяжелый камень. Охранник Сила тут же навалился на нее и Глеба, прижав их к земле, а державшийся все это время в стороне Варда и стражи кинулись за каким– то бродягой в отрепьях, который бросился в подворотню.

Вернулись ни с чем – беглецу удалось скрыться. Сила стал громко возмущаться, что вон как плохо следят за порядком ромеи – любой бродяга может прибить человека из пращи среди бела дня. Варда же всю дорогу был мрачен. Вел Светораду в Палатий, нервно озираясь и не убирая руки с рукояти меча.

Когда они уже вошли в роскошный вестибюль дворцовых ворот, Варда неожиданно задержал Светораду, спросил:

– Кому вы говорили, что уйдете в город?

– Александру. Как я могла покинуть Палатий, не сказав своему господину, куда направляюсь?

Варда кивнул каким– то своим мыслям, хотел идти далее, но княжна его удержала.

– Уж не думаете ли вы, что камень был брошен не просто обозленным бродягой, а подосланным убийцей?

Варда смотрел мимо княжны, словно ему было неприятно с ней общаться. Будучи намного выше Светорады, он казался мощным, а его бородка, подчеркивающая упрямый подбородок, придавала ему солидности. Как– то Александр сказал, что Варда младше его на два года, однако если кесарь в свои двадцать восемь лет выглядел мальчишкой, то Варда, наоборот, смотрелся пожившим мужем. Светорада нашла бы его привлекательным, если бы не подспудная неприязнь к нему. Хотя… В последнее время Светорада не знала, что о нем и думать.