– Кесарь, не пора ли нам возвращаться?

Александр пьяно поднимал голову, обнимал Варду.

– Варда, славный мой Ахиллес воинский! Ты так мне нравишься. Ну вот, опять у тебя унылая физиономия. Ты не хочешь порадовать своего кесаря?

– Хочу. Однако еще больше я хочу, чтобы вы вернулись в Дафну. Вы и так уже всполошили полгорода.

– Полгорода? Всего половину? Я желаю, чтобы веселье было во всей столице!

И требовал еще вина.

Собравшиеся вокруг кесаря бражники, бродяги, шлюхи тут же стали его славить, лезли плотной толпой к пьяно улыбавшемуся Александру, и Варде приходилось их отпихивать. А тут еще к Светораде привалился хмельной Иоанн Куркуас, стал читать ей стихи о великой любви, едва не плакал. Княжне было странно видеть пьяным этого обычно достойного юношу, она старалась его поддержать, но поняла, что не справится, когда молодой патрикий просто упал на мостовую. Опять же помог Варда, велев кому– то тащить Иоанна, а Светораде на всякий случай наказал держаться подле него. Может, опять задумал что– то недоброе или… и впрямь заботится?

Она предпочла пробраться к Александру, обняла его, прижалась, чтобы он не потерял равновесие, ибо кесарь едва держался на ногах.

– Моя наяда… – шептал он, зарываясь лицом в ее волосы. – Моя красавица! – И тут же кричал: – Выпьем за красоту моей возлюбленной!

– Пьем за шлюху кесаря! – вопили в толпе.

Светораде с трудом удавалось увлекать его за собой. Сама еле шла, ее шатало, один раз они чуть не упали под визгливый хохот Василицы и гоготание Гаврилопула. Наконец, к облегчению княжны, им навстречу выехал отряд стражи во главе с Евстафием Агиром. Проэдр потребовал прекратить беспорядки, а самого кесаря усадить на круп за одним из стражей. Александр при появлении Агира несколько успокоился, стал повиноваться, а всадники, воспользовавшись моментом, принялись разгонять толпу.

Светораде пришлось идти за конниками пешком. Шла и чувствовала себя шлюхой – пошатывающаяся, растрепанная, в залитой вином пенуле. Кто– то взял ее под руку, поддержал. Варда. Светорада так устала и отупела от всего происходящего, что послушно позволила ему вести себя.


На другой день Лев устроил брату выговор. Александру после ночной попойки было так плохо, что он почти не отреагировал на слова императора. Зато Светорада была смущена, когда Лев и ей выказал свое неудовольствие.

– Я надеялся, что вы будете хорошо влиять на Александра, станете препятствовать его разгульной жизни, а вы…

Его взгляд был полон осуждения, а Зоя откровенно смеялась. Светорада поначалу попыталась оправдаться, что, мол, она не настолько хорошо знакома с местными обычаями. И вообще, разве победа над арабами не повод выпить?..

– Не стоит смешивать ваши варварские обычаи с нравами благородной Византии, – резко прервал ее Лев.

И Светорада не сдержалась.

– Кесарь уже взрослый, чтобы начинать его воспитывать. А я Александру не супруга, чтобы повлиять на него! – резко произнесла она, поклонилась и вышла, не дожидаясь позволения и не обращая внимания на вытянувшиеся от удивления лица царедворцев, которые были возмущены подобной дерзостью.

Однако позже Александр благодарил ее. Сказал, что она единственная, кто не боится сказать правду в глаза его надменному брату.

«Но чем это может обернуться для меня?» – с запоздалой тревогой думала княжна. Оказалось – ничем. Просто Лев перестал обращать на нее внимание. Но и о том, что она может стать невестой кесаря, больше не упоминал. Впрочем, как и сам Александр.

Потом в Константинополь прибыл прославленный флотоводец Имерий, и в честь его победы в великой Софии отслужили торжественный молебен. Сам патриарх Николай проводил службу. Лев поставил Имерия по правую руку от себя, а по левую стоял его беспутный брат Александр, подле которого, вся в пурпуре, застыла его венчанная жена Софья. Место же Светорады было среди иных патрикий двора, но она не столько следила за службой, сколько оглядывалась на прибывшего в собор Ипатия, возле которого стоял Глеб.

Как же подрос ее мальчик за время, что они не виделись! Как загорел, какой здоровый и цветущий у него вид! Теперь он еще больше походил на князя Игоря, хотя в его чертах не было властности отца, скорее кротость и некий ясный свет доброты. Святости, как любили говорить в Византии. Но мальчику это очень шло. И как он внимал словам проповеди, как горячо молился! Светорада глаз не могла от него отвести, любовалась своим темнокудрым, синеглазым ангелочком. Когда же служба стала подходить к концу, княжна начала пробираться поближе к сыну, чтобы переговорить с ним до того, как общий поток прихожан разъединит их.

Она сделала это своевременно, так как Ипатий, не выпуская руки мальчика, скоро двинулся через толчею туда, где их ожидали носилки.

– Ипатий! – позвала княжна, но ее бывший жених даже не оглянулся, хотя и услышал оклик. Она поняла это, заметив, как он втянул голову в плечи и ускорил шаг, увлекая за собой Глеба. Однако ее услышал сам Глеб, он быстро оглянулся, искал ее глазами в толпе, а как заметил, так и кинулся, вырвав руку из руки приемного отца.

– Мама!

Светорада прижала Глеба к себе, осыпала его поцелуями, не обращая внимания на проходивших мимо ромеев, которые не привыкли к такому прилюдному проявлению чувств. Ипатий поспешил вмешаться, сказал, что им лучше отойти и сесть в носилки, чтобы не привлекать к себе внимания.

– Глеб так прекрасно выглядит! – восхищалась Светорада, пока Ипатий задергивал занавески. Он смотрел на обнявшихся Светораду и Глеба, и его лицо по– прежнему было суровым. Глеб сперва принялся рассказывать свои новости, говорил, как соскучился, как рад встретиться с ней, особенно после того как отец сказал, что скорая встреча с матушкой ему вряд ли предстоит.

– Ну ничего, – убирая темные волосы с глаз сына, ласково произнесла Светорада. – Теперь мы будем чаще видеться. Ибо отныне ты будешь жить при дворце и начнешь ходить в мангаврскую школу.

– Я этого не позволю! – холодно отрезал Ипатий.

Светорада подняла на него глаза. Лицо Ипатия было непроницаемым. Она увидела, как он изменился за это время, как резко постарел. Под глазами набрякли тяжелые мешки, щеки ввалились, отросшая борода была совершенно седой, да и в волосах появилось немало седины. У Светорады сжалось сердце, когда она поняла, что и ее вина есть в том, что ее бывший жених настолько изменился. Его глаза – строгие, жесткие, без знакомой ей теплоты – непримиримо смотрели на нее, и в них не было и тени того всепоглощающего чувства, какое Ипатий ранее без остатка отдавал своей золотой княжне, своей Медовой…

Светорада опустила глаза, не выдержав этого пронзительного взгляда. Потому не сразу заметила, что их носилки подняли и несут.

– Мы с сыном возвращаемся домой, – ответил на ее немой вопрос Ипатий. – Ты вольна либо поехать с нами, либо возвращаться в Палатий.

Какой сухой голос. Светорада могла просто приказать ему, но промолчала. Им нужно было поговорить, но ей не хотелось, чтобы Глеб стал свидетелем их ссоры. А ссоры не избежать – она уже поняла это.

Только позже княжна увидела, что подле них все время едет верхом Варда.

– Я должен охранять вас для самбазилевса, – пояснил он, когда она выглянула из носилок.

Светораду это не устраивало. Не хватало еще, чтобы их разговор с Ипатием состоялся при Варде.

Однако Ипатий не пустил Варду дальше прихожей. Услал он и Глеба. Мальчик уходил, тревожно оглядываясь на родителей. Но едва он вышел, Светорада сразу же бросилась в наступление. Да, пусть она провинилась перед Ипатием, однако она мать Глеба, она хочет, чтобы ребенок был при ней, хочет, чтобы он учился в самой прославленной школе империи, чтобы ему преподавали самые лучшие учителя. Разве Ипатий не желает Глебу добра? Почему он хочет лишить мальчика столь завидной доли? К тому же кесарь уже распорядился, чтобы для Глеба отвели место при школе, где он будет жить с детьми иных вельмож. У него будет все самое лучшее. В конце концов, Александр может попросту приказать забрать у Ипатия Глеба, хочет он того или нет.

– Но разве ты забыла, что для всех Глеб мой сын? – прервал ее Ипатий.

Он стоял у резного поставца, перебирал какие– то свитки и ни разу не оглянулся на Светораду за все время ее пылкой и, казалось бы, убедительной речи. Теперь он наконец повернулся, смотрел на нее спокойно и равнодушно. Некогда княжна и представить не могла, что от него будет веять таким холодом.

То, что Ипатий все– таки волнуется, она поняла, заметив, как он машинально поправляет складки своей богатой хламиды. Она хорошо знала человека, с которым прожила бок о бок пять лет, и еще не разучилась понимать его.

– Но Глеб не твой сын, Ипатий, – негромко произнесла княжна. – К тому же… Феофилакт Заутца может доказать, что не ты отец мальчика.

– Тебе бы лучше не выставлять Феофилакта свидетелем, княжна, – резко перебил ее Ипатий. – Даже если ты к нему обратишься, он может также сообщить всем, что ты моя рабыня, купленная на рынке. А вольную я тебе никогда не давал!

У Светорады перехватило дыхание. Она смогла вздохнуть только через долгий мучительный миг. Ипатий никогда не говорил ей, что она его раба; тогда, пять лет назад, он дал ей понять, что для него она прежде всего невеста, свободная и желанная женщина. И если вдруг всплывет, что она всего лишь невольница… Светорада подумала об Александре, и ей стало страшно.

– Ты никому не скажешь об этом, Ипатий, – с неожиданным нажимом произнесла Светорада. – Ты торговец, вот я и заключаю с тобой сделку: ты молчишь, что некогда купил меня на рынке рабов, а я… Я оставляю тебе Глеба.

Последние слова княжна произнесла слабым, осевшим голосом. Даже в плену у печенегов она не отказывалась от сына, а тут… Наверное, она просто понимала, что Ипатий не навредит ее мальчику. А вот ей… может. В его глазах она предательница. Правда, он и сам не мог ничего изменить, однако предпочитал во всем винить только ее.