Ах, когда– то это так легко удавалось юной княжне, не боявшейся ничего на свете и стремившейся пополнить ряды своих поклонников приветливой игривостью и манящими взорами. «Я все та же», – постаралась войти в роль Светорада. Взмахнула длинными ресницами, посмотрела на базилевса блестящими глазами, восхищенно и заманчиво, а потом, вопреки всем протоколам и церемониальным правилам, улыбнулась ему – лучезарно, ослепительно, влюбленно…

– Для меня огромное счастье быть представленной вашей милости, наивеличайший государь!

Это было нарушением светского протокола – она не должна была заговаривать с императором первой. И Лев, державший в руках чашу с вином, сначала даже опешил. В стороне чуть привстал и опять сел на свое место патриарх, застыл пораженный Зенон. Светорада же продолжала излучать восхищенное сияние. Она словно испускала волну тепла, влюбленности и счастья. Вертихвостка – так говорили о ней на Руси, когда она вела себя с мужчинами подобным образом. Но противиться ее очарованию в такие мгновения было просто невозможно. И Лев не смог. Перестав жевать, он сперва застыл, потом тоже улыбнулся. И эта улыбка, как в зеркале, отразилась на лицах всех присутствующих.

После паузы Лев сказал:

– Вас называют янтарной красавицей. Воистину людские уста не лгут.

Княжна скромно опустила длинные ресницы, но через миг опять лукаво и нежно взглянула на главу величайшей империи. Она и ранее видела базилевса в дни процессий и во время богослужений в храме Софии. Но никогда не могла толком рассмотреть Льва из– за вечно окружавшей его толпы и расстояния, отделявшего ее от императора. Сейчас же она видела, что этот божественный не кто иной, как увядший, довольно щуплый мужчина с нездоровым оттенком кожи, что было особенно заметно на фоне обрамлявших его лицо подвесок из прекрасного, идеально ровного жемчуга. Таким же жемчугом была украшена и его диадема, надвинутая до самых бровей. Что касается чуть сросшихся бровей, то большинство щеголей Константинополя в подражание императору тоже старались подкрашивать брови в единую линию, как, впрочем, и отпускать бороду. Борода у Льва была волнистая и довольно длинная, заостренная книзу и скрывавшая его слабый рот. А вот в его темных, глубоко сидящих глазах читались ум и воля. Почти упрямство. Нечто упрямое было и в его манере смотреть немного исподлобья. Даже когда он улыбался. И, словно смутившись (смутившись!) своей улыбки, Лев поспешил отвести взор от стоявшей перед ним красавицы, принял из рук застывшего рядом слуги кусочек мясной выпечки, откусил.

«Красиво ест», – отметила про себя Светорада, видя, как аккуратно двигается его рот, как он жует, не разжимая губ. И еще она обратила внимание на его нос: очень крупный на худощавом лице, чуть загнутый книзу, породистый, как говорили ромеи.

– Вы, любезная наша Ксантия, в последнее время стали притчей во языцех в Константинополе, – прожевав, произнес Лев. Он старался не смотреть на княжну, словно опасался встретиться с ней взглядом. – О вас заговорили после того, как вы побывали заложницей у диких русов, какие дерзновенно осмелились захватить один из наших дворцов.

– Откуда меня освободили по вашему повелению, о всемилостивейший! – прижав руку к груди, чуть склонилась Светорада. – С тех пор я денно и нощно молюсь о вас. И… – Она улыбнулась уже не так вызывающе, но нежно. – И еще я много думаю о вас.

Рот Льва стал двигаться медленнее, потом вообще застыл. Во взгляде мелькнуло некое веселое удивление.

– Немудрено, что вы думаете обо мне. Все мои подданные обязаны денно и нощно печься о своем императоре.

– О да, светлейший! Но я думала о вас еще и как о своем спасителе.

Веселая искорка в глазах Льва стала ярче, что несколько изменило его сурово– замкнутое выражение лица. Но в этот момент в стороне раздался возглас, в котором звучало явное возмущение. Лев чуть повернул голову, Светорада тоже осмелилась посмотреть и увидела восседавшую по правую руку от императора Зою Карбонопсину. Вот уж действительно огненноокая. Или угольноокая. Черные глазищи в пол– лица так и полыхают и кажутся даже ярче обрамляющих ее чело рубинов.

Но Лев отнесся к возгласу своей невенчанной супруги философски. Он вновь взглянул на Светораду и чуть улыбнулся.

– Тогда скажите, что же именно вы думали обо мне?

– О государь, я размышляла о вашем беспримерном великодушии, о вашем добром сердце, о вашей снисходительности к ничтожнейшей из подданных. Моя жизнь была в опасности, и если бы вы повелели взять дворец Святого Маманта, то я бы погибла. Однако вы были столь добры, что отпустили мятежников. Одним движением перста вы усмирили толпу, дали им свободу, а значит, избавили меня как заложницу от страшной участи. И как солнце, озаряя своим теплом скованную землю, согревает и спасает ее цветы, так и вы растопили лед сковавшей меня опасности, подарив жизнь и надежду.

«Кажется, я говорю столь же витиевато, как принято при дворе», – подумала Светорада, а еще в ее голове мелькнула мысль, что варвары русы, будучи почти безоружными и без доспехов, отбили пытавшихся взять их врасплох веститоров во главе с героем осады Фессалоников Вардой.

Но, каковы бы ни были истинные помыслы Светорады, Лев видел перед собой трепещущую от восхищения и радости красавицу, и его самолюбие было польщено. Ему захотелось оказать милость, и он даже сделал знак, чтобы Светораду посадили подле него. И это было высшим проявлением монаршего расположения.

Шурша складками дорогого платья, княжна села на низкий, обитый ковром табурет у ног императора, краем глаза уловив довольный взгляд патриарха, но при этом ощутила укол темных глаз Зои. Еще она заметила, как та что– то стала говорить худому высокому мужчине с длинными напомаженными волосами, облаченному в светлые, как у евнухов, одеяния. «Самона», – вспомнила Светорада этого всегда сопровождавшего императора советника– скопца, всемогущего и хитрого паракимомена,[85] поддерживавшего Зою как будущую императрицу.

Однако в основном ее внимание было сосредоточено на базилевсе.

– Расскажите нам, как же оказалось, что вы попали в заложницы к этим взбунтовавшимся варварам, дитя мое.

Но тут вперед выступил паракимомен Самона.

– Еще спросите, божественный, как так вышло, что русы взяли заложницей именно красавицу Ксантию, которая тоже родом из их краев. Ведь, как известно, русы в Константинополе довольно доброжелательно относятся к своим соотечественникам и никогда не творят над ними расправ.

Ловкий выпад. Еще минуту назад улыбающееся лицо Льва посуровело.

– Я просто поражаюсь, светлейший, – не глядя на Самону, всплеснула руками Светорада, – насколько ваши слуги сведущи в жизни каждого подданного империи. Даже иноземца по рождению. Ибо мудрый Самона прав, я действительно родом с Руси, из семьи смоленского архонта. Единственная дочь… Известно ли вам это? – Она повернула головку в сторону Самоны, так что ее янтарные подвески заколыхались.

– И русы осмелились взять заложницей дочь своего правителя?

– О, они не знали, кто перед ними, – ответила Светорада, поведя плечиком. И чувствуя, как внимательно смотрит на нее Лев, поведала, что давно покинула Русь, так как еще совсем юной была сосватана за хазарского царевича Овадию бен Муниша.

– Тогда у этих скифов весьма короткая память, – изволил улыбнуться император, окинув Светораду откровенно оценивающим, мужским, взглядом. – Но, дражайшая Ксантия, ведь упомянутый вами хазарин Овадия прослыл известным бунтовщиком.

В стороне довольно улыбался в бороду патриарх Николай. Он понял, что если Лев и не заметил пресловутого сходства Светорады с некогда столь любимой им Зоей Заутца, то княжна все равно не разочаровала его. Эта молодая женщина так ловко отвечала на вопросы императора, что– то сообщая, что– то недоговаривая, что Лев невольно сам начал задавать тон, интересуясь, как вышло, что она рассталась с мятежным хазарским царевичем и встретила на своем пути Ипатия, отчего патрикий Малеил не сообщил, что его невестой является дочь русского архонта.

Еще Николай заметил, что Зое вся эта беседа не доставляет удовольствия, она явно нервничала, теребила унизанную каменьями кайму широких рукавов, кусала маленькие губы, ее густые брови хмурились. В конце концов она опять что– то негромко сказала Самоне, словно требуя того вмешаться. И паракимомен осмелился снова встрять в разговор, заметив, что судьба госпожи Ксантии хоть и необычна, но, может, ее скромность подвергается испытанию, оттого что ей приходится рассказывать о себе при столь людном собрании? Однако своим заявлением он только сыграл на руку планам Николая, ибо Лев вдруг заявил, что ему и впрямь хотелось бы послушать историю дочери русского архонта в менее многолюдной обстановке, а потому он приглашает ее на пир в честь именин своего брата, где они смогут поговорить более обстоятельно.

Продолговатое лицо Зои Карбонопсины даже потемнело, как бывает со смуглыми людьми, когда к коже приливает кровь.

– Возможно, тогда милая Ксантия расскажет нам, – осмелилась вмешаться она елейно сладким тоном, – как ей удалось накормить своих гостей в поместье столь отвратительной бурдой, какую по ее рецепту приготовила здесь уважаемая Анимаиса? Впрочем, гости милой Ксантии были в восторге, а вот мы в Палатии…

Она не договорила, скривив яркий ротик и сделав пренебрежительный жест.

Похоже, эта история со стряпней Анимаисы и впрямь осталась в памяти у придворных, ибо они стали посмеиваться и перешучиваться, а сама жена проэдра, стоявшая за Зоей, так и вспыхнула.

– О, милую Анимаису просто постигла неудача, – испросив у Льва разрешения продолжить, заметила Светорада. – Она оказалась не слишком догадлива и что– то перепутала в рецепте. То, что мое блюдо было изысканным и вкусным, могут подтвердить присутствующие тут проэдр синклита и препозит Зенон. Они хвалили мою стряпню. Если, конечно, не притворялись. – Княжна лукаво улыбнулась восседавшему неподалеку Агиру.

Лев тоже усмехнулся и произнес: