Одно подвело Усмара – его непривычность к таким ситуациям, его разом нахлынувшее воодушевление. Ибо прежде чем сделать даже первый скачок, он не сдержал рванувшийся из горла крик. Заорал и бросился, на ходу вскинув в руке копье. И тут же был отброшен страшной силой, а пронзившая поднятую руку боль просто оглушила. Усмар покатился по двору, завывая всякий раз, когда переваливался через древко торчавшей под мышкой стрелы, пока оно не треснуло, хрустко обломившись. Но он все кричал и перекатывался, ибо стоило ему уклониться, превозмогая рвущую плоть боль, как в землю, там, где он только что находился, тут же вонзались пускаемые его невидящим противником стрелы. Одна даже чиркнула по пластинам груди, но сломалась. Доспех Асольва помог. Но надолго ли?

И тогда Усмар застыл, заставил себя замереть, несмотря на то, что от боли у него темнело в глазах. Копье он обронил и не заметил когда. Потом увидел, что оно лежит в шаге от его врага – значит, его уже не поднять. Все, он погиб. И жить ему осталось ровно столько, сколько он сможет молчать, стиснув зубы, удерживая вспухающий в груди ком дыхания. Но Стрелка даже это уже не останавливало. Усмар видел, как он наложил на тетиву очередную стрелу, как гнется лук в его сильных руках.

И тут в воздух взвился женский крик:

– Нет! Нет! Нет!

Стема не дрогнул, не отвел стрелу от противника, которого он не только слышал, но и чувствовал всем своим существом. Но понял, что во дворе еще кто-то есть, и, удерживая нацеленную стрелу, ждал.

Руслана ли не досмотрела за Асгерд, отвлеченная звуками со двора, где происходил поединок, или жена тиуна, понявшая, что ее мужа убивают, рванулась так, что ее никто не смог остановить, но только она выскочила во двор и помчалась что есть мочи, пока не упала, прикрыв собой Усмара. Асгерд навалилась на него спиной, выпятив проступивший сквозь складки широкого платья живот.

– Нет! Пощади! Не убивай его!

Стема резко сорвал повязку с глаз. Мгновение смотрел на заслоняющуюся от него поднятой рукой Асгерд, на барахтающегося за женой Усмара, который сжался в комок. Синие глаза Стемки гневно сверкнули. Он прицелился. Ему и сейчас ничего не стоило сразить противника. Но он медлил. Женщина так билась и раскидывала руки, защищая мужа, так старалась спрятать его за собой, что у Стемы и впрямь мелькнула мысль, что он может задеть ее. И он сдержал стрелу.

От терема уже бежали Скафти и Путята, подскочил и Асольв, стал оттаскивать сестру. Она же кричала и цеплялась за Усмара, несмотря на то, что задевала его рану, и он вопил, будто каженик.[95]

– Пощадите его! – рыдала Асгерд. С ее головы слетела повязка, волосы рассыпались, а лицо исказилось от криков и рыданий. – Он мой муж, он отец моего еще не рожденного ребенка. Оставьте ребенку отца! Молоком вскормивших вас женщин умоляю, о храбрые мужи!

Она ползала на коленях, заламывала руки, обращаясь то к Стеме, то к посаднику Путяте:

– Верой и правдой служил тебе мой муж, Путята. И мой отец не захочет, чтобы я овдовела до того, как успею народить свое дитя.

Путята хмуро отрывал цеплявшиеся за него руки женщины и молчал. Скафти попытался поднять ее, тряхнул грубо.

– За кого ты просишь, сестра! За лжеца и мерзавца? Нужен ли тебе такой муж?

Но Асгерд только целовала руки брата.

– Ты мой любимый брат, Скафти, мы ведь погодки с тобой, росли вместе. Неужели даже ты не внемлешь моим мольбам?

Скафти резко оглянулся, кусая губы. Его лицо так побелело, что обычно светлые зеленые глаза казались почти черными. Он с несчастным видом смотрел на Стрелка, который все еще удерживал стрелу на тетиве немного опущенного лука. Ждал. На миг взглянул на Асольва. Тот стоял, сжимая и разжимая кулаки, а вид у него был такой, что, казалось, варяг вот-вот сам расплачется.

И тогда Стема посмотрел на Путяту. Посадник хмурил черные брови.

– Тебе решать, – ответил на вопрошающий взгляд Стрелка. – Его судьба сегодня в твоих руках. В них гнев или прощение богов.

Как бы хотелось Стеме раз и навсегда избавить подлунный мир от такой мрази, как Усмар! Но Асгерд рыдала, и братьям было не под силу успокоить ее. И все они были из рода Аудуна Любителя Коней, рода, в который приняли их со Светкой, обласкали, взяли под свое покровительство.

Стема опустил лук.

– Пусть перед всем народом покается и признает, что опоил Свету. Тогда моя месть его не коснется.

Путята кивнул с явным облегчением, велев высыпавшим во двор дружинникам отворять ворота детинца.

У Усмара не было выхода. Он стонал от боли и все не мог опустить поднятую руку, из-под которой, там где тело не было защищено кольчугой, торчало острие стрелы. Словно сквозь туман видел он суровые лица собравшихся, видел глядевшего исподлобья посадника, видел выражение гадливости на лицах братьев своей жены. Видел близко и саму Асгерд, ее подурневшее, опухшее от плача лицо, когда она, поддерживая мужа, все твердила:

– Покайся перед людьми! Признайся во всем. Тогда он оставит тебя мне.

Усмар сейчас боялся даже взглянуть в сторону Стрелка. Все чудилось, что тот вновь вскинет свой лук и боль от стрел будет не только под мышкой, но и в счесанных коленях, разбитых костяшках пальцев, в паху, где было горячо и мерзко. И он сказал:

– Боги рассудили, потому у меня нет сил отрицать, что в купальскую ночь я опоил жену Стрелка любовным зельем, изготовленным шаманкой Согдой. И Света была не в разумении и не в своей воле, когда я взял ее. Клянусь в том… И… отпустите меня с миром.

– Ну, с миром не получится, – громко произнес посадник Путята. – Ты, Усмар, не останешься в Ростове после того, как накликал на себя такую осраму. Для меня было бы недостойно да и противно считать тебя своим человеком. Поэтому отныне только род твоей жены будет решать, куда ты денешься, и как в дальнейшем сложится твоя жизнь. Но ты попроси жену, Асгерд не откажется замолвить за тебя словечко родне.

Посадник с неодобрением покосился на растрепанную беременную женщину. Гадливо сплюнул.

ГЛАВА 8

Ярлу Аудуну было стыдно за свою дочь.

– Ты опозорила весь род, Асгерд! Словно и не я тебя породил, словно не достойная Раннвейг с Холмов была твоей матерью!

Но Асгерд пропустила слова родителя мимо ушей. Какое ей дело до почитаемых предков с далекой северной родины, если жить им с Усмаром придется в других краях? И не важно где. Главное, что она сохранила себе любимого мужа, отца своего ребенка, а то, что произошло… Они с мужем уплывут в другие места, где о случившемся никто не будет знать. Кроме нее. И спасенный ею Усмар навсегда будет жить с чувством признательности к ней. Отныне он не только не посмеет взглянуть на другую женщину, но будет почитать и боготворить свою супругу, вырвавшую его жизнь из когтей смерти, сумевшую отстоять его даже в божьем поединке! И Асгерд, поправив круглые застежки, удерживающие у груди вышитый желтый передник, посмотрела на отца с самым независимым видом.

– Ты дашь нам корабль? Нам не обойтись без него. Если ты, конечно, хочешь, чтобы твоя дочь оказалась в местах, где о позоре ее мужа не ведают, и прожила свой век в достатке и счастье.

– Но уверена ли ты, Асгерд, что хочешь жить подле такого мужчины? Учти, начнешь возиться с грязью, трудно потом будет отмыться. Ежели вообще возможно…

Последние слова он произнес почти неслышно, опустив свою гордую светловолосую голову, ибо понимал, что ему не переубедить такую упрямицу.

– Так ты дашь нам корабль, отец? – снова спросила Асгерд.

– Дам. Даже два. Один хороший кнорр, из тех, на которых мы прибыли, и крепкую насад.[96] Вам будет где разместиться со своим добром. Не оставлю я тебя и без охраны. И хотя твой муж уже подобрал тут команду гребцов, я пошлю с вами и своих людей. Твою няньку Тюру, конечно, отправлю, а также своих хирдманнов – Энунда Заячью Губу и Грима Кривого Клинка. Грим давно уже затосковал в Ростове, а после удачного похода на степняков, когда он раздобыл свою изогнутую саблю, его все больше влекут иные края и горячие схватки, нежели работа в хозяйстве. Ну а Энунд знает тебя с детства, он будет хорошим охранником в пути. К тому же Энунд, хотя уже и не первой молодости, один из лучших кормчих. А Итиль река своенравная, поэтому он будет вам кстати.

– Благодарю, отец, – поклонилась дочь и быстро пошла прочь.

Аудун смотрел, как она решительно идет, вскинув голову, как ветер развевает ее светлую, поблескивающую серебристыми нашивками накидку. Богатство у его зятя никто не отнимал – оно считалось нечистым, как и сам его обладатель. Однако и Асгерд, и отлеживающегося после ранения Усмара это только порадовало. Во всяком случае, они не остались в убытке и уезжали отсюда людьми небедными. Чтобы переправить все имущество изгнанного тиуна, понадобилась едва ли не пара седмиц. Вытекавшие из озера Неро реки так обмелели в пору летних водных испарений, что по ним до Итиля можно было пройти только на лодках-долбленках. Именно на них и укладывали добро Усмара: связки пушнины в кожаных мешках, сундуки с одеждой, баулы с посудой, ларчики с украшениями и монетами-дирхемами, литые подсвечники и рулоны тканей, круги воска, бочонки с медом. Усмар велел жене вывозить все, не оставлять ничего. Сам он перевозом багажа не занимался и, после того как шаманка Согда подлечила его после единоборства со Стрелком, больше следил за погрузкой добра на корабли у Итиля. В Ростове же показаться не решался. А когда Асгерд сообщила мужу, что их терем близ детинца почти опустел и взять там больше нечего, Усмар посоветовал жене напоследок забыть в очаге огонь, чтобы и дом их сгорел, не доставшись недругам. Но тут Асгерд воспротивилась, сказав, что терем их прилегает к соседним постройкам, и, возгорись он, пожар может перекинуться на другие жилища.

– А тебе какое дело до того? – недобро прищурился Усмар. – Заботишься о тех, кто плевался и оскорблял меня после божьего поединка? Или не слышала, что проклятый Путята повелел после нашего отъезда поселить в моем тереме эту дрянь Свету с ее кровавым Стрелком?