— И нимфы, и пастухи, — добавил он со смехом, который вызвал у нее в спине приятное покалывание. — Извините за то, что я разочарую вас, но ничто не может быть более неточным, чем картины, созданные поэтами. Аркадия — это район разрушающихся от времени гор и темных ущелий; климат там суровый, а земля на большей части территории каменистая и бесплодная. Романтический Пан, танцевавший со своими нимфами под аккомпанемент флейт и свирелей, представляет привлекательную картину, но она абсолютно мифическая, как вы, очевидно, знаете. — Он на мгновение замолчал, прежде чем процитировал: «Нимфы и пастухи больше не танцуют на песчаных берегах заросшего лилиями Ладона…»

Эллин рассмеялась, но ее голос был печальным, когда она сказала:

— Вы испортили мою любимую картину, а она стояла передо мной с тех пор, когда я ходила в школу.

— Как много лет назад это было? — без колебания спросил он.

— Вы имеете в виду, когда я закончила школу?

Симон наклонил голову набок движением, которое она уже успела заметить, и она уловила сатирическую интонацию в его голосе, когда он произнес:

— Не увиливайте, Эстелла. Я спрашиваю вас о вашем возрасте!

Опустив голову из-за его откровенного упрека, она сказала, что ей двадцать два года. Он утвердительно кивнул головой, что не очень польстило Эллин, так как люди неизменно выражали удивление, узнав ее возраст, и говорили, что она выглядит значительно моложе.

— Расскажите мне еще немного об Аркадии, — настаивала она, снова ощутив некоторый спад в его настроении и заметив очередное изменение выражения его лица. Каковы были мысли, заставившие мрачно изогнуться его бровь?

— Что вы хотите узнать? — Его голос изменился, быстро возвращаясь к первоначальному полушутливому тону. — О нимфах и пастухах? Да, вы можете увидеть пастухов — преждевременно состарившихся мужчин с посохами и изможденными лицами. А нимфы? Что ж, вы там найдете женщин с грубыми, темными руками, измученных трудом, на чьих телах тяжело висят просторные черные балахоны. — Его горящий взгляд был устремлен на Эллин, сидящую боком у стола, со скрещенными, красивой формы ногами; ее стройная лодыжка двигалась в такт музыке. Миленькое хлопчатобумажное платье, без рукавов, украшенное цветочным узором, выгодно подчеркивало ее фигуру; вырез платья был сделан настолько удачно, что открывал все, что было необходимо в пределах разумного. Густые медово-золотистые волосы рассыпались восхитительной лавиной по плечам, добавляя дразнящее впечатление великолепным формам, скрытым от глаз.

— О милостивый государь, — вздохнула Эллин, немного смущенная его взглядом, — теперь вся моя картина полностью испорчена.

— Вы просили меня рассказать вам побольше, — напомнил он ей, и она разочарованно кивнула головой. — Я так виноват, Эстелла. — Она улыбнулась, и он неожиданно сказал: — Расскажите мне о себе. О ваших родителях, — добавил он, наблюдая за ней с близкого расстояния. — И чем вы занимаетесь, чтобы заработать себе на жизнь?

— Мои родители умерли. — Она замолчала, не желая говорить ему о работе в магазине и об однообразии своей жизни, и, естественно, она не хотела рассказывать ему о Джинкс. Она не желала дать ему повод для шуток, поведав о том, что была настолько глупа, что позволила одурачить себя мужчине, который оставил на ее попечение своего нежеланного ребенка.

Странно, но он не выказал никакого удивления, что ее родители умерли. Большинство людей, как правило, удивлялись этому из-за молодости Эллин. Не многие девушки ее возраста потеряли своих родителей.

— А ваша работа? — Небольшое колебание и затем: — Я полагаю, вы сами зарабатываете себе на жизнь?

Эллин быстро взглянула на него. Она отлично уловила нотку сарказма в слове «работа».

Она колебалась, все еще не желая ему говорить, что работает продавщицей в магазине. Не из-за того, что в этом было что-то дурное, это была честная работа… и все же она чувствовала, что сейчас она должна быть Эстеллой, а не Эллин.

— Я манекенщица, — быстро проговорила она, чтобы произнести эти слова до того, как они потребуют у нее слишком многих усилий.

— Вы манекенщица! — Его взгляд, казалось, раздел ее донага, и она покраснела. — Что вы показываете? Одежду? Или вы просто — м-м-м — манекенщица?

Она покраснела еще сильнее. Она чувствовала, что в ней поднимается гнев, а также ухудшается настроение. Этот человек из Греции способен обидеть.

— Я демонстрирую одежду, — сказала она спокойно, избегая его пристального взгляда.

— Извините, — пробормотал он через стол. — Я не имел в виду, что вы выступаете в обнаженном виде. Простите меня.

Эллин подняла глаза и удивилась внезапной колкости его взгляда, так противоречащей его тону. Симон, казалось, неподдельно сожалел о том, что его могли неправильно понять. К ней опять вернулось впечатление, что он не желает ей противоречить.

— Это не имеет значения.

— Извините, — повторил он. Извиняющийся вид абсолютно не соответствовал его высокомерию. Немного погодя он заговорил снова, но не раньше чем Эллин покончила с едой. Он спросил ее, не желает ли она пройти на палубу. Сам он ел совсем мало и выпил только одну чашку чая. Эллин не удивилась этому. Несмотря на его высокий рост и широкие плечи, говорящие о большой физической силе, его тело сплошь состояло из мускулов; Симон Дьюрис был, вероятно, одним из тех людей, которые не хотят испытывать неудобства от чрезмерного веса.

— Да, я хотела бы сейчас выйти на палубу. — Неприятный осадок исчез от его улыбки, и она опять ощутила приятное покалывание в спине.

Когда она и Симон собирались подняться из-за стола, Эллин огляделась вокруг. Хэл сидел у окна, наблюдая за ней, и хотя она не могла на таком расстоянии разобрать выражение его лица, она знала, что он зол и обижен. Но она не хотела сейчас думать о нем. Это был лучший момент в ее жизни, и она собиралась насладиться им. Прошло уже три дня — три дня, проведенных в компании Хэла, с которым у нее не было желания ничего иметь, кроме вежливых отношений. Он нарочно старался всюду попадаться ей на глаза, и Эллин начала чувствовать, что ее преследуют, что ей следует ограничить свое пребывание в его компании — а также в компании Донны и Джима — на все оставшееся время путешествия.

Но теперь… Симон заявил о своем намерении танцевать с ней целый вечер. Эллин чувствовала себя очень счастливой. Было похоже, что он хочет быть рядом с ней в течение шести дней, пока он будет на борту. А если после этого она окажется в одиночестве, потому что от нее откажутся те трое, ей будет все равно. Девушки, пришедшие выпить чаю, поглядывали на Симона, и это было неудивительно, ведь он привлекал к себе внимание. Их взгляды обращались также и на Эллин… взгляды неприкрытой зависти. Симон неторопливо поднялся со своего стула, улыбаясь Эллин с высоты своего роста, пока она собирала свою маленькую сумочку и поднималась со стула Его рука автоматически легла ей на плечо, и она поежилась под его прикосновением. Было ли это началом пароходной сентиментальной истории? Ее мысли и нервы, а также все ее существо работали на публику, когда она и Симон пересекли комнату отдыха под взглядами многих пар глаз и вышли на палубу.

— Не присесть ли нам? — Симон разложил складные стулья, не дожидаясь ответа Эллин. Они прошли в конец палубы, подальше от толпы туристов, и Симон поставил их стулья у самых поручней. Они сели, и рука Симона расположилась так, что накрыла руку Эллин, покоящуюся на деревянной ручке стула. Она повернула голову, преодолев застенчивость; ее глаза встретились с его глазами, и она увидела в них выражение, которое заставило ее сердце сильно забиться. Был ли он увлечен ею? Она так хотела это выяснить, что спросила, затаив дыхание, потому что ей нужно было это знать:

— Вы, вы живете один? Или у вас есть родственники?

Его лицо явно оживилось, что отразилось и в его голосе, когда он ответил:

— Если вы спрашиваете, женат ли я, тогда ответ будет: нет. — Он внезапно замолчал, а его губы продолжали шевелиться, тогда как она покраснела. — Вы, вероятно, придерживаетесь того мнения, что я бы не признался, если бы и был женат. Я не знаю, признался бы я или нет, — сказал он ей со всей прямотой и задумчиво добавил: — Я думаю, это зависело бы от того, с какой женщиной была бы связана моя жизнь. Но поскольку я не женат, вопрос отпадает сам собой. — Со стороны Эллин не последовало комментариев; для нее было достаточно того, что он угадал смысл ее вопроса. — Имело бы для вас значение, если бы я был женат?

Тогда она повернула к нему голову, не совсем понимая его вопрос.

— Я не знаю, что вы имеете в виду. Почему для меня должно иметь значение, женаты вы или нет?

— Мы ведь станем друзьями, не так ли? — мягкий убедительный тон, почти высокомерная уверенность. Он действительно был уверен в себе, этот грек с прекрасной внешностью.

«Что получится из этой, как он ее назвал, дружбы?» Эллин была не настолько глупой, чтобы мечтать о стремительном романе со свадьбой в конце. Симон Дьюрис не относился к такому типу мужчин — наоборот, он мог быть очень опасен. У Эллин не было иллюзий на этот счет… Но разве опасность часто не бывает восхитительной? Ее жизнь до сих пор была так скучна, что любое приключение восхищало и соблазняло ее.

Дружба?! Он подразумевал… Но Эллин предвидела опасность, но искушение было велико, будущее вызывало дрожь ввиду непредсказуемости. Все может закончиться прощанием, и их пути никогда больше не пересекутся… Но это прощание будет только через шесть дней. И эти дни Эллин хотела прожить полнокровно, конечно, не ввязываясь ни в какие рискованные ситуации. Она не Эстелла, хотя мысленно обращалась к ней, когда приходило много счетов или возникали какие-либо непредвиденные расходы. Но даже несмотря на то что тетя не раз говорила ей, что она должна завести любовника, Эллин ни на одно мгновение не воспринимала ее слова серьезно.