— Кошмар! Лови! Он там, на верхней части стены!

Эллин взглянула на комара, но не сделала попытки убить его.

— Я не могу прихлопнуть его на стенке, — сказала она.

— Почему? — глаза Джинкс излучали своего рода садистское желание. — Они наполнены кровью, потому что напились твой крови длинным жалом, жалом! — Жало это длинная вещь наподобие языка, которая проникает в тебя и высасывает твою кровь. Убей его, мамочка, — быстро, пока он не укусил меня…

Схватив полотенце из ванной комнаты, Эллин умудрилась поймать им комара, но даже после этого она не могла убить его и направилась к открытому окну. Она вытряхнула полотенце, позволяя насекомому улететь, и с любопытством выглянула. Симон стоял внизу, на веранде. Руки его были засунуты в карманы, голова поднята. Он созерцал прибрежные волны, там где около самого берега покачивалась прекрасная яхта, судно, которое сыграло столь впечатляющую роль в ее жизни, а также и в его, как это потом выяснилось. Не окажись Эллин на борту этой яхты, они бы никогда не поженились с Симоном, поскольку расстались бы на берегу покрытого цветниками острова Родос. Она снова перевела взгляд на мужчину, стоящего внизу. Сколько времени он там находился, тихий и одинокий? Что-то защемило в ее душе, потому что, даже не видя его лица, она каким-то образом знала, что он задумчив и грустен.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Эллин купила белое платье для званого обеда, и когда она вышла из своей комнаты, Симон встретил ее в коридоре, покрытом широким толстым паласом. Взгляд его черных глаз обвел всю ее фигуру, прежде чем остановился на лице. В нем было презрение, но и легкий налет печали — да, сейчас это было явно заметно.

Он сказал ей, грубо обрывая ее размышления:

— Не забудь, что я говорил о твоем вдовстве.

— Я не забуду, — пообещала она и в порыве нахлынувших чувств нежности и раскаяния опять чуть было не решилась рассказать ему всю правду. Она вдруг подумала о своих недавних сомнениях и раздумьях, о странных обстоятельствах его приезда в Англию с предложением руки и сердца и о неприятном сознании того, что все было не так просто и за всем этим крылось что-то еще. И все время она возвращалась к мысли о том, что он желал ее и только поэтому предложил выйти за него замуж; его недавнее признание в этом наполняло ее безысходностью, это была реальность, которую невозможно было забыть.

— Да уж постарайся, — последовал угрюмый ответ. И удобный момент был безвозвратно потерян, теперь уже она не могла заставить себя сказать правду.

— Если ты предашь меня, то всю жизнь будешь чувствовать свою вину. Я ведь тебя уже предупреждал.

От этих слов она зарделась, но все же ответила спокойно и с достоинством, на что его стальные глаза холодно блеснули.

— Давай спустимся вниз, Джинкс еще не спит, и мы можем потревожить ее своим разговором.

Его сопротивление чувствовалось и во время затянувшегося молчания, но упоминание о ребенке, казалось, произвело в нем перемену. И он уже смягчившимся голосом стал расспрашивать о ней. Эллин рассказала о недавнем инциденте, не упоминая, однако, его причины, но Симон хотел услышать все подробности этого происшествия, и у Эллин не оставалось иного выхода, как все ему рассказать. Он нахмурился и покачал головой, исподлобья глядя на жену. После напряженной паузы он угрюмо заметил, что она не имеет никакого представления о воспитании ребенка. Эллин смутилась от этой критики, но, как ни странно, одновременно с этим она почувствовала большое облегчение, ведь он все же интересуется делами Джинкс. Может быть, он сам займется ребенком и хоть немного приучит ее к порядку. Тогда совесть Эллин была бы спокойна, она ведь хочет вырастить кроткую и покладистую дочь, которая бы нравилась всем окружающим. Конечно, сейчас она очаровательна со своими детскими капризами, но в дальнейшем люди перестанут находить такое поведение соответствующим ее возрасту.

— Я знаю, что недостаточно строга с ней, — призналась Эллин, — тетушка Сью всегда мне это говорила. Но Джинкс нужен отец. — Она запнулась. Не стоит говорить подобные вещи Симону, кому угодно, только не ему. Хотя в душе она не раз соглашалась с мнением тетушки.

С минуту он молча смотрел на нее, казалось, задумавшись. Затем, не отвечая на ее последнюю реплику, спросил:

— Какие-нибудь повреждения? Она сильно поранилась?

— Ранка на голове, из носа шла кровь. И на руке содрала кожицу, когда упала. Было много крови.

К ее удивлению, его лицо затуманилось, когда он услышал об этом, и он опять покачал головой с таким менторским видом, что привел ее в состояние полнейшего смятения.

— Да, надо надеть на нее узду. — Легкий вздох, сорвавшийся с его губ, заставил ее изумленно вздрогнуть и пристально посмотреть в его лицо. Она не могла понять это странное, немного грустное и задумчивое выражение.

— Так, ты говоришь, она сильно ушиблась?

— С носом и с головой уже все в порядке. Но мне кажется рука еще не скоро заживет.

Глядя вверх на него, Эллин почувствовала, что этот разговор облегчил ей душу. Ведь сейчас он впервые говорил с ней спокойно и дружелюбно, с того злосчастного вечера, когда она, думая, что мужа успокоят уверения в том, что она была обманута сказала, что Джинкс ее дочь.

— Что ты приложила к ранке на руке?

— Да какую-то мазь, которую я нашла в аптечке. Ей сразу стало легче.

— У меня есть прекрасное средство от таких ран. Могла бы мне сразу сказать. Ну ладно, посмотрим, как будет дальше. Не стоит отправлять ее завтра в школу, ведь кто-нибудь может ее толкнуть и ушибить. — Разговаривая, они прошли мимо двери в спальню Эллин и сейчас стояли на верхней площадке лестницы. Симон такой высокий и подтянутый в своем безукоризненном светло-сером костюме, Эллин маленькая и хрупкая рядом с ним. Вдруг ей вспомнилась характеристика, которую когда-то дала ее тетушка мужчинам с Крита: «…похожие на орлов, они горделивей, стремительней, выше, прямее других греков; шагают размашисто, осанка у них королевская, и все другие мужчины сразу уступают им дорогу». Эта мысль сменяется другими воспоминаниями. Палуба корабля, завистливые взгляды в ее сторону и слова Донны: «Он из тех мужчин, от которых невозможно отвести глаз, я просто уверена, что каждой девушке на корабле обидно, что он выделяет из всех тебя». Ах, с каким восторгом были тогда сказаны эти слова! Эллин задумалась; оказывается, старая рана все еще болит. Симон нежный любовник, внимательный спутник, щедрый друг, покупавший все, чего бы ей ни захотелось, и даже больше. Да, это все было с ней, и она дорожит этими воспоминаниями. Он же сделал все, чтобы она чувствовала себя в безопасности, чем потом и воспользовался.

В течение всего вечера Эллин часто чувствовала на себе взгляд мужа, а когда она поднимала глаза и смотрела ему в лицо, вид у него был задумчивый и обеспокоенный. Один раз его губы даже скривились под наплывом каких-то переживаний, и ему не сразу удалось взять себя в руки. И о чем он думал, глядя на нее такими глазами? Был ли он полон ненависти? Ведь критяне умели ненавидеть с огромной всеразрушающей силой. «А вдруг это любовь», — подумала она. Могли ли они любить так же неистово?

После ужина, когда все три пары сидели во внутреннем дворике и пили кофе, вдруг внезапно появилась Джинкс, одетая в кружевную ночную сорочку. Лицо ее со страдальческими складочками у рта было распухшим от слез. Здоровой рукой она держалась за свой забинтованный локоть. Судорожно всхлипывая, она двинулась навстречу Эллин, которая уже вскочила со своего стула и взволнованно смотрела на нее.

Все присутствующие повернулись в сторону девочки, лица гостей осветились улыбкой. Лишь Симон оставался серьезен и мрачен. Ну и, конечно, сама Эллин, побледнела от беспокойства.

— Что случилось, солнышко мое? — спросила она ласково. — У тебя рука болит?

Лицо девочки сморщилось от боли, она молча кивнула.

— Мамочка, я старалась терпеть, но я не могу. Ты ведь, правда, не сердишься, что я спустилась вниз, когда у тебя гости? — она невольно обвела взглядом комнату. — Знаешь, как у меня сильно болит!

Эллин пробормотала что-то, покидая гостей, и взяла Джинкс на руки, собираясь войти в дом. Но к ее крайнему изумлению, Симон тоже вскочил и, не дав опомниться, взял девочку и, извинившись перед гостями, зашагал в дом. Эллин шла рядом, она была поражена и испугана неожиданной выходкой своего мужа, но в то же время радовалась проявлению его заботы о дочери.

— Возьми белый тюбик в аптечке, в моей ванной комнате, — отрывисто приказал он Эллин, входящей за ним в комнату. Он усадил Джинкс на кровать и начал осторожно снимать повязку, которую Эллин наложила несколько часов назад.

— Ну давай, неси скорей!

Вернувшись в комнату, она несколько секунд помедлила в дверях. Симон осматривал рану, а широко раскрытые огромные глаза Джинкс смотрели на него с каким-то детским восторгом. Пока Эллин смотрела, ей казалось, что вот-вот маленькое веснушчатое личико склонится и прижмется к нему мокрой от слез щекой. Но заметив мать, девочка отпрянула и слабо улыбнулась, ее голосок уже не дрожал и не срывался.

— Мам, бинт сильно пристал, но мистер… мистер, — она перевела взгляд на мужчину, который в это время протянул руку, чтобы взять принесенный Эллин тюбик, — мой… мой папа снял его, и мне не было ни капельки больно.

Эллин не могла произнести ни слова, эта маленькая сцена была такой трогательной, что она боялась расплакаться. Она встретилась глазами с Симоном, когда он передавал ей тюбик, и заметила его странный взгляд и пульсирующую жилку у него на шее.

— Бинты все внизу, — обратился он к Эллин, подразумевая, что Кирия скажет, где их найти. Его тон был приказывающим и категоричным, и она недоуменно насупилась. Она не была против того, чтобы спуститься вниз за бинтами, даже наоборот, но было так странно, что Симон не велел ей позвонить и поручить Кирии самой найти бинты.