Елена Ярилина - Светлый берег радости

— Откуда это?

— Из институтского личного дела.

Значит, это я, Александра Бахметьева, проживала в Ивантеевке, неизвестно куда делась, испарилась, чтобы объявиться уже никем!

— Что касается твоей подруги Юльки. Я вздрогнула и посмотрела на Пестова:

— Да?

— Была такая, крутилась возле тебя. Дружили вы с раннего детства, жили в одном бараке, потом барак расселили, и вы разъехались. Отзывы о ней разные, но в основном не слишком хорошие, работала швеей, официанткой, потом вроде бы в какую-то фирму пристроилась, но ничего серьезного, так, шарашкина контора — тут купили, там продали. Около года назад фирма лопнула, и Юлька эта исчезла, как сквозь землю провалилась, но, по некоторым данным, тоже направилась в Москву, а вот прописалась здесь или нет, установить очень сложно, наверно невозможно. Дело в том, что Юлька эта вовсе не Юлька по документам, просто все ее так звали, домашнее имя, так сказать. Мать ее вышла замуж за некоего Стропилина, когда девочка была еще маленькая. Неизвестно, удочерил ее тот или нет. Фамилию матери до замужества никто не помнит, говорят, что на татарскую вроде бы похожа, с таким же успехом она может быть и башкирской, и вообще какой угодно. Ни матери, ни Стропилина уже нет в живых. Был еще у Юльки какой-то брат, но и его следов пока не нашли. Пока мои люди еще ищут, может быть, и найдут что.

— Кто ищет? — спросила я, получила насмешливо-неодобрительный взгляд в ответ и поняла, что вопрос мой глупый. — Это большая работа. И за такой короткий срок. Сама бы я и за месяц столько не раскопала, — сказала я дрогнувшим голосом, представляя, как бегаю по всей Ивантеевке и разговариваю с людьми, которые, вполне возможно, помнят меня. Нет, я бы не смогла.

— А тебе и не надо туда соваться, неизвестно, что на свою голову найдешь.

Прошло еще три дня, я купила видеокассеты, углубилась в английский, чтобы ни о чем не думать. Ни о том, что поиски людей Пестова ни к чему не приведут, ни о том, что Борис не звонит и не появляется. Обиделся, а может, и вовсе решил прекратить наши отношения. Вместо него со мной был плюшевый Бо, но он не умел говорить, только слушать. Он так хорошо слушал, что наверняка выучил английский лучше меня.

— Бо! Ты, наверное, самая умная собака на свете. Кроме своего собачьего, знаешь еще два языка: русский и английский. Как жаль, что ты не умеешь говорить, мне не было бы так грустно, понимаешь?

Сегодня с утра я купила все газеты объявлений, какие были в киоске, мне срочно нужна была работа, я уже задыхалась в четырех стенах. Я отметила объявления, заслуживающие внимания, и собралась позвонить по двум из них. Но тут позвонили в дверь.

Это был Пестов. Вид его мне не понравился: возле рта залегли глубокие морщины, глаза смотрят еще более настороженно, чем обычно. Он был в расстегнутом коротком дубленом полушубке, под которым виднелся темно-синий костюм-тройка, рубашка и галстук в тон. Не раздеваясь, он прошел в комнату и начал рассказывать, что поиски Юльки зашли в тупик, он ехал по делам мимо и зашел мне сообщить об этом, тем более что он должен мне… Тут он увидел валяющиеся газеты с объявлениями, подошел, поднял одну из них, увидел мои пометки, и ноздри у него раздулись от злости.

Он потряс газетой в воздухе и отшвырнул ее так, что листы разлетелись.

— Что это? Что это, я тебя спрашиваю? Ты что, искала работу? Я ведь просил тебя этого не делать!

Я взвилась:

— Я не ваша подчиненная! И не ваша рабыня! Вы не заставите меня сидеть в этой клетке. Посмотрите на Маринку. Вы держите ее дома, не пускаете никуда, и она тупеет от безделья. И нечего орать на меня!

Я поняла, что хватила через край, когда увидела, как лицо его сразу посерело, а губы стали белыми.

— Извините, я зря это сказала, ваши семейные дела меня не касаются. Но моя жизнь — это моя жизнь, пусть даже такой ее огрызок. Я буду сама распоряжаться ею.

— Будешь, никто и не спорит, но надо это делать разумно.

Он уже пришел в себя, я хотела возразить ему, но он не дал.

— О чем я говорил до этого?

— Что вы мне должны, — нехотя ответила я.

— Я тебе должен? А-а, да, вспомнил. Я имел в виду, что я должен тебе по крайней мере обед, если не целый ужин, потому и заехал, подумал, что ты засиделась дома и тебе захочется выйти на люди. Одевайся, я подожду внизу, но недолго. Можешь не краситься, выглядишь хорошо, уж поверь мне.

Он вышел, а я подумала, что поди теперь попробуй на него разозлиться, вот хитрый лис!

Обедали мы в небольшом ресторанчике, блюда в нем подавали восхитительные. Я попробовала черепаховый суп, это знаменитое блюдо богатых людей, и он мне понравился. На второе был шашлык из осетрины и цветная капуста, обжаренная в сухарях. Все блюда заказывал сам Пестов, а я только отдавала им должное.

Когда я доедала клубничное мороженое, он заговорил:

— Ася! Я понимаю, что ты молодая, умная, энергичная женщина, тебе скучно сидеть дома без дела и ты рвешься на работу. Но пойми и меня, я ведь не зря предостерег тебя, у меня есть для этого основания. На хорошую работу устроиться не так просто. Я найду тебе работу, обещаю, но подожди немножко. У меня сейчас не лучшие времена, к тому же я немного виноват перед тобой, не хотел говорить, но коли ты так уж рвешься в бой, то скажу. Я летом сделал ошибку, когда взял тебя к себе на работу, конечно, я не мог предвидеть, как все повернется, но не надо было этого делать. Теперь надо пересидеть какое-то время. Ну хочешь, я отправлю тебя отдохнуть куда-нибудь на Канары или в Египет? Позагораешь, поплаваешь, всю хандру как рукой снимет. Соглашайся, хороший ведь вариант.

— Алексей Степанович, у вас крупные неприятности?

— Немаленькие. Денег много потерял, но деньги — это дело наживное, сегодня потерял, завтра нашел, а вот то, что Иуду просмотрел, — это уже похуже будет.

Я вспомнила о Вадиме и спросила:

— Что, еще один?

— Увы, и, скорее всего, не один. Но ничего, справлюсь, силы еще есть, зря они меня за дурака держат.

— С деньгами, говорите, плохо, а меня путешествиями соблазняете, а они ведь дорогие.

— Да разве это деньги, Ася? Поезжай и даже не думай ни о чем.

— Может быть, я бы и поехала, если бы уже все знала о себе, а так нет, не поеду, даже не уговаривайте. С работой подожду, но никуда не поеду.

— Ладно, но я хотел у тебя спросить еще о Борисе, что у тебя с ним?

— Ничего себе вопрос! А вам не кажется, что это мое дело и вас оно никак не касается?

— Дело-то твое, да только вот беда, что-то никаких дел и не видно. Ему бы сейчас самое время от тебя ни на шаг не отходить, а он где? В амбиции, что ли, ударился? По глазам вижу, что угадал. Ох уж эта мне любовь! Только себе, да и тебе голову морочит. Почаще бы в койку тебя тянул, глядишь, и ты бы не скучала, и его амбиции молчали бы. Посоветовать ему разве что, да только вряд ли он меня будет слушать, и не видел я его давно.

— Алексей Степанович! А вам-то что за прок от таких советов? Не пойму я вас, уж больно странно вы ко мне относитесь, заботитесь слишком, почему?

Он долго смотрел на меня не отвечая, потом заговорил:

— Ты Маринку мою видела, знаешь. Единственная дочь, больше Нина не смогла родить, эту-то родила с трудом. Вырезали у Нины все сразу после родов, считай, и не женщина она с тех пор. А с Маринки нет мне ни толку, ни радости. Только и дело, что внука мне родила, вот это действительно радость. Конечно, люблю я ее, дочь все-таки, но с ней не то что поговорить по-человечески нельзя, ее как собачку на поводке держать надо. А ты говоришь — взаперти держу! Ты-то сама совсем другая, с тобой и поговорить можно, и наблюдать за тобой забавно, хоть и строптивая слишком.

— Я понимаю. Простите еще раз за те мои слова о Марине. И все же я никогда не поверю, что вы относитесь ко мне как к дочери, пусть и не родной.

— Ну не верь, не верь, я разве настаиваю? — Он посмотрел на меня, хитро прищурившись, и вдруг рассмеялся. — А что мне еще остается? Других отношений ты ведь не хочешь?

— Нет! — ответила я и тоже засмеялась.

На следующий день сразу после обеда мне позвонил Борис и сухо спросил:

— Мне звонил Пестов, просил почаще заходить к тебе, это ты его просила?

— Конечно нет.

— Тогда что означает его просьба?

— А ты у него поинтересуйся.

— Ты вечером будешь дома? Я зашел бы, точно не знаю, во сколько освобожусь, но, скажем, часиков в восемь, не возражаешь?

Часов а пять в дверь позвонили, я посмотрела в глазок. За дверью стоял незнакомый молодой парень, вихрастый, в джинсах и пестром свитере. Я хотела отойти от двери, но он услышал или почувствовал мое присутствие за дверью, потому что сказал:

— Ася, откройте! Меня Алексей Степанович прислал.

Я открыла, парень входить не стал, смущенно улыбнулся, кашлянул и сказал:

— Вы одевайтесь, я за дверью подожду, он меня за вами послал, срочное дело какое-то.

— Хорошо, я быстро.

Я натянула брюки и свитер, навела легкий марафет, гадая при этом, что за срочность такая, может, он мне работу нашел? Я уже пошла к двери, но потом подумала: вдруг я задержусь? Борис придет, а меня нет, он ведь вконец на меня обидится! Вернулась и набрала его номер, он откликнулся мгновенно, как будто ждал. Я сказала, что меня вызывает куда-то Пестов, водителя за мной прислал, может быть, я задержусь немного, но к девяти рассчитываю быть наверняка, если ему это неудобно, то встретимся завтра вечером. Тут же повесила трубку, а то опять начнет ревновать и злиться, и заспешила к двери.

Спускаясь со мной по лестнице, парень вдруг спросил:

— Вы что, звонили кому-то?

— Нет, — солгала я, сама не знаю зачем. — А почему вы спрашиваете?