Надо поесть. Да. Это поможет.

Я медленно одеваюсь – в спортивный костюм, поднятый с полу в ванной. Я вся дрожу, и у меня болит голова. Еда мне поможет. И одна таблетка ксанакса.

Только одна.

Я бреду по темной квартире, включая по дороге свет; на разбросанную по кофейному столику почту я не обращаю внимания. Когда я наливаю себе кофе, звонит сотовый телефон, и я отвечаю на звонок:

– Да?

– Талли? Это Джордж. Я достал тебе билет на просмотр «Американца» с Джорджем Клуни. Подробности отправлю электронной почтой. Это благотворительный показ в театре в центре Сиэтла. Там будут парни из телесети. Это твой шанс их удивить. Второе сентября, восемь вечера. Не опаздывай и принарядись как следует.

– Спасибо, Джордж, – говорю я и улыбаюсь. Впервые за много дней.

Я чувствую, как в душе шевелится надежда. Мне она так нужна! Я выжата, как лимон. Я больше не могу так жить.

И вдруг до меня доходит: мне нужно будет выйти из квартиры и появиться на публике. Начинается паника, и я пытаюсь ее унять.

Нет!

Я смогу. У меня получится. Я принимаю одну таблетку ксанакса – завтра не приму ни одной – и возвращаюсь в гардеробную, чтобы выбрать наряд.

Мне понадобится…

Что? Почему я стою тут, в гардеробной?

Ага! Пойти к парикмахеру.

– Талли?

Это голос Мары или мне кажется? Я быстро поворачиваюсь, теряю равновесие и ударяюсь о дверь гардеробной. Потом на нетвердых ногах иду через всю квартиру на голос, не веря, что он мне не чудится.

Но Мара действительно тут, в моей гостиной, перед окном во всю стену. Одета в черное, волосы короткие, розовые, торчат во все стороны. Она выглядит болезненно худой – острые, как лезвия, скулы, бледные впалые щеки.

Она пришла дать мне еще один шанс.

– Мара, – тихо говорю я. От любви к ней у меня заходится сердце. – Я рада, что ты вернулась.

Она нервно переминается с ноги на ногу. Вид у нее не то чтобы испуганный, а какой-то смущенный.

Жаль, что мысли у меня путаются; очень хочется, чтобы головная боль наконец разжала свои тиски. Я чувствую беспокойство, с тревогой жду, когда она заговорит.

– Мне нужно… – начинает Мара.

Я иду к ней, слегка пошатываясь. Мне стыдно. Интересно, заметила ли она?

– Что тебе нужно, девочка? – Я действительно это сказала или только подумала? Не стоило принимать вторую таблетку. Неужели Мара сбежала от Пакстона? – Как ты?

– В порядке. Нам с Паксом нужны деньги.

Я останавливаюсь.

– Ты пришла за деньгами?

– Ты можешь мне помочь?

Я прижимаю два пальца к виску, пытаясь унять боль. Моя маленькая волшебная сказка рушится. Маре не нужна я, она пришла сюда не за помощью. Ей нужны деньги, а потом она снова уйдет. Деньги для Пакстона, – скорее всего. Он ее сюда отправил. Я в этом не сомневаюсь. Что скажет Джонни, если узнает, что я дала денег и снова отпустила ее?

Осторожно, как только могу, я беру Мару за руку и поднимаю ее рукав. На бледной руке паутина шрамов – старых, побелевших, и новых, красных и еще не заживших.

Она отдергивает руку.

Мое сердце разрывается от жалости к ней. Я вижу, что Мара страдает. Страдания – вот что нас теперь объединяет. Мы снова будем вместе, будем поддерживать друг друга. Я больше не отпущу ее. Я буду такой крестной, какой хотела меня видеть Кейт. Не подведу ее и Джонни.

– Если у тебя все хорошо, зачем ты продолжаешь себя резать? – Я стараюсь, чтобы мой голос звучал как можно мягче, но меня начинает трясти. У меня болит голова, к горлу подступает тошнота. Кровь стучит в ушах. Похоже на приступ паники, но с чего бы это? – Я хочу помочь тебе, и ты это знаешь…

– Ты дашь мне денег или нет?

– На что?

– Не твое дело.

Эти слова глубоко ранят меня – наверное, как и рассчитывала Мара.

– Значит, ты пришла ко мне за деньгами. – Я вглядываюсь в эту девушку и почти не узнаю ее. – Посмотри на меня. – Мне отчаянно хочется, чтобы она поняла, насколько опасен ее выбор. – Я зря прожила жизнь, Мара. У меня ни семьи, ни мужа, ни детей. И единственное, что у меня было – карьеру, – я тоже угробила. Я не хочу, чтобы ты закончила так, как я. Одиночеством. У тебя есть родные, которые тебя любят, возвращайся домой. Джонни тебе поможет.

– У меня есть Пакс.

– Некоторые мужчины хуже одиночества, Мара.

– Можно подумать, ты знаешь. Ты мне поможешь или нет?

Даже в таком состоянии я понимаю, что не могу исполнить ее просьбу. Я жажду этого, как глотка воздуха, но не могу снова облегчить ей бегство. За прошедшие годы я совершила много ошибок в отношениях с этой девочкой, и самая серьезная из них – романтизировать ее отношения с Пакстоном и скрывать их от Джонни. Но я извлекла урок.

– Я приму тебя и отведу к доктору Блум, но не собираюсь повторять свою ошибку. Я не буду втайне от твоего отца давать тебе деньги, чтобы ты могла жить в какой-то дыре с этим странным типом, которому плевать, что ты режешь себя.

После этого мы говорим друг другу ужасные вещи, о которых мне хотелось бы забыть. Эта девочка, которую я люблю больше жизни, смотрит на меня взглядом, способным раздробить камень. Потом она уходит, громко хлопнув дверью.


День премьеры фильма наступает для меня неожиданно. Я не понимаю, как это могло произойти. Помню только, что вечером второго сентября я вяло брожу по комнатам, убеждая себя сесть за мемуары, как вдруг начинает пищать мой сотовый, напоминая о предстоящем событии.

Я смотрю на экран.

Фильм. Восемь вечера. Шишки из телесети.

Потом смотрю на время.

Я должна пойти. Это мой шанс. Страх, паника или отчаяние меня не остановят – я не позволю. Оденусь, буду хорошо выглядеть и снова займу свое место под софитами. Это Америка как-никак, страна второго шанса, особенно для знаменитостей. А может, я должна повторить покаянное шоу Хью Гранта, попросить прощения, улыбнуться, рассказать о своих страхах и депрессии, и люди меня поймут. В наши дни, при таком состоянии экономики, почти каждый чего-то боится. А сколько человек лишались любимой работы!

По пути к спальне у меня начинается паника, но для этого есть ксанакс; я глотаю две таблетки. Сегодня приступ паники мне ни к чему. Я должна быть безупречна. Я смогу. Я не из тех женщин, что прячутся под теплым одеялом за запертой дверью.

Я иду в гардеробную, переступая через одежду, которую не помню, когда купила, и останавливаюсь перед шкафами. Я слишком заметно поправилась, чтобы претендовать на титул законодательницы мод, и поэтому снимаю с вешалки старое, проверенное средство: винтажное черное платье от Валентино с асимметричным вырезом и черные колготки с узором. Раньше платье струилось элегантными складками, а теперь обтягивает меня, как оболочка сардельку, но оно хотя бы черное, и лучшего я все равно не найду.

Руки у меня дрожат. С волосами ничего сделать уже нельзя – только собрать сзади в жидкий хвост. Огромные золотые серьги с черным жемчугом отвлекут внимание от моего землисто-серого лица. Столько косметики я не накладывала на себя никогда в жизни, но все равно выгляжу усталой и старой. Стараясь не думать об этом, я сую ноги в дорогие лаковые туфли на шпильках, ярко-розовые, и хватаю театральную сумочку.

Прикосновение к дверной ручке вызывает волну паники, но я стискиваю зубы и прорываюсь сквозь нее. Открываю дверь и выхожу из квартиры.

В вестибюле я уже не могу дышать, но запрещаю себе возвращаться назад, в безопасное пространство своей квартиры.

Швейцар останавливает такси, и я падаю на заднее сиденье.

Ты-сможешь-ты-сможешь-ты-сможешь! – твержу я себе.

Я закрываю глаза и сражаюсь с паникой, отвоевывая у нее секунду за секундой, но, когда машина останавливается перед кинотеатром, я чувствую себя пьяной – на грани обморока.

– Вы будете выходить?

Да. Конечно.

Я выбираюсь из машины. Приближаюсь к красной дорожке. Такое ощущение, что я бреду по вязкой грязи. Свет прожекторов режет глаза, и я моргаю.

Оказывается, идет дождь. Когда он начался?

Из-под навеса льется какой-то странный красный свет, отражается в лужах на тротуаре. За огороженной площадкой бурлящая толпа зевак ожидает появления знаменитостей.

Руки у меня дрожат, а во рту так сухо, что невозможно сглотнуть. Я вскидываю голову и заставляю себя ступить на красную дорожку. Мерцают вспышки камер, а затем фотографы узнают меня и отворачиваются.

Вдруг меня посещает ужасная мысль – я здесь самая старая из женщин. Я боюсь, что меня бросит в жар – щеки покраснеют, все тело покроется потом. Нужно поискать руководителей телесети, но сил у меня нет. Я захожу в зал и без сил опускаюсь на одно из бархатных сидений.

Свет гаснет, и начинается фильм. Зрители вокруг меня дышат, шевелятся; их сиденья негромко поскрипывают.

Я пытаюсь успокоиться и сосредоточиться, но ничего не выходит. Тревога словно живое существо живет и дышит у меня внутри. Мне нужно выйти отсюда хотя бы на секунду.

Увидев указатель к туалету, я иду туда. Внутри свет такой яркий, что режет глаза. Не глядя в зеркало, я захожу в кабинку, сажусь на крышку унитаза и ударом ноги захлопываю дверцу. Потом откидываюсь назад и закрываю глаза, пытаясь успокоиться. Расслабься, Талли. Расслабься!

Потом я прихожу в себя. Сколько я так просидела, в отключке, в кабинке туалета кинотеатра?

Толкнув дверцу с такой силой, что она ударяется о соседнюю кабинку, я иду мимо очереди из женщин. Они смотрят на меня, приоткрыв рты. Должно быть, кино уже закончилось.