Рядом со мной звонит телефон, и я просыпаюсь – как пьяная, не помня, что со мной и почему я чувствую себя так, словно по мне проехался самосвал. Потом вспоминаю.

Я протягиваю руку и отвечаю на звонок.

– Алло? – Во рту все пересохло, и мой голос звучит хрипло.

– Привет!

– Марджи. – Я шепчу ее имя. Боясь произнести его вслух. Жаль, что она теперь в Аризоне. Как мне хочется увидеть ее прямо сейчас.

– Привет, Талли.

Я слышу укор в ее голосе и понимаю, почему она звонит.

– Вы знаете?

– Знаю.

Мне так стыдно, что начинает подташнивать.

– Я не справилась.

– Ты должна была позаботиться о ней.

Хуже всего то, что я искренне думала, что забочусь.

– Как мне это исправить?

– Не знаю. Может, когда Мара вернется домой…

– А если не вернется?

Марджи вздыхает, и я думаю: «Сколько горя может выдержать одна семья?»

– Она вернется. – Я сама в это не верю, и Марджи знает. Разговор не приносит мне облегчения. Наоборот. Я бормочу извинения и прощаюсь.

Таблетки помогают мне заснуть.


Следующие две недели погода полностью соответствует моему настроению. Серое, нависшее над землей небо плачет вместе со мной.

Я понимаю, что у меня депрессия, но – как ни странно – это меня успокаивает. Всю жизнь я боролась со своими чувствами. Теперь, оставшись одна в своей квартире, отрезанная ото всех, я погружаюсь в свое страдание, плыву в его теплых волнах. Я даже не притворяюсь, что работаю над книгой. От снотворного, которое я глотаю всю ночь, утром я чувствую себя оглушенной и заторможенной, но даже с таблетками беспокойно ворочаюсь в постели, и меня бросает то в жар, то в холод.

Так продолжается до Рождественского сочельника. Тринадцать дней после ссоры в комнате Мары в студенческом общежитии.

В то утро я проснулась с готовым планом.

Выбираюсь из постели, бреду в ванну, где из зеркала на меня смотрит женщина средних лет с красными глазами, припухшими веками и волосами, явно нуждающимися в краске.

Повертев в руках коробочку ксанакса, извлекаю оттуда две таблетки и проглатываю. Одной не хватит, потому что я собираюсь выйти из дома, а одна мысль об этом повергает меня в панику.

Нужно принять душ, но я так слаба, что сил на это просто нет.

Я собираю подарки, которые купила несколько недель назад. До того.

Складываю все в большую серую сумку с эмблемой универмага «Нордстром» и иду к двери.

И останавливаюсь – у меня вдруг перехватывает дыхание. Боль острыми иглами пронзает грудь.

Жалкое зрелище! Я самой себе кажусь жалкой. Я не выходила из квартиры почти две недели. Совсем немного. Но почему я не в состоянии открыть дверь?

Не обращая внимания на усиливающуюся панику, я протягиваю руку. В моей вспотевшей ладони дверная ручка кажется горячей, словно угли, и я вскрикиваю и отпускаю ее. Потом делаю вторую попытку, уже медленнее. Открываю дверь и выхожу в коридор. Когда дверь за мной захлопывается, у меня возникает желание повернуть назад.

Это смешно! Я знаю, что это смешно, но не могу совладать с собой. Как бы то ни было, у меня есть план. Сегодня Рождественский сочельник. День, посвященный близким, время прощать и просить прощения.

Я медленно выдыхаю – интересно, как долго я задерживала дыхание? – и решительно иду к лифту. Всю дорогу – пятнадцать футов по мраморному полу – сердце лихорадочно бьется у меня в груди, то замедляя, то ускоряя бег.

Спуск лифта в подземный гараж – это испытание моей воли. Героическим усилием я заставляю себя подойти к машине, сесть за руль, завести мотор.

Сиэтл стал белым от снега. Рождественские украшения смотрят на меня из окон домов по обе стороны улицы. Четыре часа дня, сочельник. Единственные покупатели, которых я вижу, – это мужчины в теплых пальто, прячущие лица в поднятые воротники; они отложили покупки до самого последнего момента.

Я поворачиваю на Коламбия-стрит. Небольшая улочка под старым бетонным нависающим виадуком засыпана снегом и похожа на каньон. Здесь метет метель, а людей нет вообще. Я словно оказываюсь внутри черно-белой фотографии, единственное цветное пятно на которой – мои фары.

Заехав на паром, я останавливаюсь, но не выхожу из машины. Ленивое покачивание, редкие звуки гудка – все это погружает меня в транс. Я смотрю на падающий снег через открытый нос парома. Снежинки исчезают на плоской серой поверхности.

– Прости, Джонни, – говорю я и слышу, как дрожит мой голос. Мне так этого хочется, мне это необходимо. Я больше так не могу. Одиночество невыносимо – и чувство вины тоже.

Кейт тебя бы не простила.

На острове Бейнбридж я медленно съезжаю с парома. Несколько кварталов центральной части Уинслоу украшены к Рождеству; белые огоньки мерцают в витринах, обвивают фонарные столбы. Над Мейн-стрит висят красные неоновые звезды. Похоже на картину Нормана Рокуэлла, особенно когда идет снег.

Я еду по дороге, которую знаю как свои пять пальцев, но теперь, засыпанная снегом, она кажется мне незнакомой. Чем ближе к их дому, тем труднее мне справляться с паникой. У последнего поворота мое сердце снова замирает. Я сворачиваю на подъездную дорожку и останавливаюсь.

Глотаю еще одну таблетку. Когда я принимала предыдущую? Не помню.

У дома я вижу седан «форд». Должно быть, это машина, которую арендовали Бад и Марджи.

Проезжаю еще немного вперед. Сквозь пелену падающего снега проступают рождественские гирлянды на карнизах и золотистые прямоугольники окон. Внутри горит огнями елка, вокруг нее видны силуэты людей.

Я останавливаюсь, выключаю фары и представляю себе эту картину. Как я иду к дому, стучу в дверь, и Джонни открывает мне.

– Мне очень жаль, – скажу я. – Прости меня.

Нет!

Я вздрагиваю, словно от удара, и откидываюсь назад. Он меня не простит. С чего бы это? Его дочь ушла. Ушла! Сбежала с опасным парнем и исчезла. Из-за меня.

Он не пустит меня в дом, оставит за дверью со всеми моими подарками.

Я этого не вынесу – протянула руку, а меня в очередной раз оттолкнут. Мне и так с трудом удается держать себя в руках.

Я сдаю назад по дорожке и возвращаюсь на паром. Меньше чем через час я уже снова в центре города. Теперь улицы совсем опустели; на скользких тротуарах ни одного человека. Магазины закрыты. Дороги обледенели, и я на всякий случай сбрасываю скорость.

Потом начинаю плакать. Я не замечаю, как подступает печаль, окружает меня со всех сторон. Просто вдруг начинаю всхлипывать, а мое сердце бешено колотится в груди; накатывает волна жара, пронзая все тело острыми иголками. Я пытаюсь вытереть слезы и успокоиться, но тщетно. Мои руки тяжелеют, я не в силах их поднять, движения замедляются.

Сколько же таблеток я проглотила?

Я раздумываю об этом, когда вижу сзади мерцание красных огней.

– Черт!

Я включаю сигнал поворота и останавливаюсь на обочине.

Ко мне подъезжает патрульная машина полиции. Проклятые красные маячки некоторое время продолжают мигать, потом гаснут.

Полицейский подходит ко мне и стучит по стеклу. С некоторым опозданием я соображаю, что должна опустить стекло.

Улыбаясь неестественно широко, я нажимаю кнопку, и стекло беззвучно опускается.

– Здравствуйте, офицер, – говорю я и жду, что меня узнают. «О, мисс Харт. Моя жена (сестра, дочь, мать) в восторге от вашего шоу».

– Водительские права и документы на машину, пожалуйста, – говорит он.

Да. Конечно. Те времена уже в прошлом. Я по-прежнему улыбаюсь.

– Вы уверены, что вам нужны мои документы, офицер? Я Талли Харт.

– Водительские права и документы на машину, пожалуйста.

Я наклоняюсь к сумке, выуживаю водительские права, потом достаю из-за козырька документы на машину. Протягиваю их полицейскому и замечаю, как дрожит моя рука.

Он светит фонариком на права, затем направляет луч на меня. Я представляю, как выгляжу при ярком свете, и начинаю волноваться. Полицейский смотрит мне в глаза.

– Вы пили, мисс Харт?

– Нет. Ни капли. – Мне кажется, это правда. Разве нет? Разве я пила сегодня?

– Выйдите из машины, пожалуйста.

Он отходит на несколько шагов и останавливается у багажника моей машины.

Теперь руки у меня действительно дрожат. Сердце снова отплясывает безумную самбу, во рту становится сухо. Успокойся! – говорю я себе.

Я выхожу из машины и становлюсь на обочину, сцепив руки.

– Пройдите, пожалуйста, сорок футов по этой линии, мисс Харт. Приставляя пятку к носку.

Мне хочется сделать так, как он просит, легко и быстро, но я не могу удержать равновесие. Делаю слишком большой шаг и нервно смеюсь.

– У меня всегда было неважно с координаци… ей. – Кажется, это правильное слово? Я так нервничаю, что перестаю соображать, и начинаю жалеть о двух последних таблетках. Движения и мысли у меня заторможены.

– Хорошо. Достаточно. Станьте здесь. Передо мной. Запрокиньте голову, разведите руки и пальцем коснитесь кончика носа.

Я раскидываю руки, тут же теряю равновесие и делаю шаг в сторону. Полицейский подхватывает меня, не давая упасть. Я делаю еще одну попытку, собрав всю волю в кулак.

И тыкаю себя в глаз.

Полицейский сует мне алкотестер и говорит:

– Подуйте сюда.

Я абсолютно уверена, что не пила, но откровенно говоря, не доверяю себе. Мысли у меня путаются, но я знаю, что, если ты пила, дуть в эту штуку нельзя.