В гараже поиски кладовки отнимают гораздо больше времени, чем я ожидала.

Я отпираю металлическую дверь, щелкаю выключателем и захожу внутрь.

Помещение площадью двенадцать квадратных футов. Я никогда не заглядывала в кладовки других жильцов, но нисколько не сомневаюсь, что большинство из них от пола до потолка забиты пластмассовыми контейнерами и картонными коробками с этикетками: «Рождество», «Отпуск», «Зима», «Лето», «Детская одежда» и т. д. В этих коробках хранится память об их жизнях, законсервированная дорога, которая ведет к началу.

Моя кладовка практически пуста. Здесь свалены лыжи, теннисные ракетки и клюшки для гольфа – принадлежности для видов спорта, которыми я пробовала заниматься, но потом бросила, хотя когда-нибудь собиралась вернуться к ним снова, – а также ненужные вещи и старинное зеркало, которое я купила во Франции, а потом забыла о нем.

И две коробки. Всего две. Материальные свидетельства моей жизни не занимают много места.

Я протягиваю руку к первой коробке. На ней надпись: «Улица Светлячков». Вторая обозначена: «Королева Анна».

Меня пробирает дрожь. Я боюсь. Две коробки олицетворяют две половинки моей прошлой жизни, мою бабушку и маму. То, что спрятано внутри них, я не видела несколько десятилетий. В семнадцать лет я стала душеприказчицей бабушки. Она оставила мне все – дом на холме Королевы Анны и сдаваемую в аренду собственность на улице Светлячков. Оставшись одна, вновь брошенная матерью и помещенная в приемную семью, я избавилась от всех вещей из дома на холме Королевы Анны, оставив лишь то, что поместилось в эту коробку. Во второй коробке, «Улица Светлячков», хранилось немногое, что мы с матерью собрали за то короткое время, что провели вместе. За всю жизнь я жила с матерью только в семьдесят четвертом в доме на улице Светлячков, пока однажды она просто не исчезла. Я всегда всем говорила, что это недолгое время стало для меня благословением, потому что я встретила девочку, которая стала моей лучшей подругой. И это правда. Действительно благословение. Но также очередное разочарование в собственной матери.

Я хватаю старое одеяло, бросаю на пол и опускаюсь на колени. Затем тяну к себе коробку с надписью «Королева Анна».

Трясущимися руками я откидываю крышку. Пульс у меня частый и неровный, удары сердца словно подгоняют друг друга. Дышать становится трудно. В последний раз я открывала эту коробку в бабушкином доме, стоя на коленях в своей спальне. Дама из социальной службы сказала мне, чтобы я была «готова», когда она придет забирать меня. Я тщательно сложила свои вещи, но, несмотря на все эти ужасные годы, проведенные с матерью, все еще ждала, что она придет и спасет меня. Думаю, мне было семнадцать. Я была одинока и ждала мать, которая меня не спасла. В который раз!

Я сую руку в коробку. Первая вещь, которая попадается мне в ее темной глубине – старый альбом для вырезок и фотографий.

Он большой и тонкий, с изображением Холли Хобби  [20]на обложке. Я глажу обложку. Бабушка подарила мне этот альбом на одиннадцатый день рождения. А вскоре появилась моя мама, без предупреждения и пьяная, и повела меня в центр Сиэтла.

Я так и не поняла, какие намерения были в тот день у моей матери. Знаю только, что она бросила меня на крыльце дома на Пайонир-сквер в разгар антивоенного митинга.

– У твоей мамы проблемы, – сказала бабушка, уже позже, когда я сидела на полу и плакала.

– Поэтому она меня не любит?

– Прекрати, – приказываю я себе. Что было, то быльем поросло.

Я раскрываю альбом и вижу свою фотографию в одиннадцатилетнем возрасте: уже тогда я позирую перед камерой, склонившись к торту и задувая свечи.

С другой стороны прикреплено первое из нескольких сотен писем, которые я написала матери, но так и не отправила. «Дорогая мамочка, сегодня мне исполнилось одиннадцать лет…»

Я захлопываю альбом. Я едва взглянула на него, даже не листала, а уже чувствую себя хуже, чем когда начинала. Эти слова оживили ее – меня саму, ту, от которой я всю жизнь пыталась убежать, девочку с разбитым сердцем.

Будь Кейти со мной, я смогла бы разобрать эту коробку, извлечь наружу свою боль, проанализировать ее. Кейт сказала бы: «Твоя мама неудачница» и «Смотри, какая ты хорошенькая на этой фотографии», и другую чепуху, которую мне так нужно услышать. Без нее у меня не хватит душевных сил.

Я медленно встаю, понимая, что выпила слишком много вина.

Не потрудившись закрыть коробку, я ухожу из кладовки, забыв даже запереть ее. Может, мне повезет, и кто-то украдет эти коробки раньше, чем я решусь просмотреть их содержимое. На полпути к лифту звонит мой сотовый. Это Марджи.

– Привет, Марджи. – Я сразу же отвечаю, радуясь возможности отвлечься.

– Привет, Талли. Я хочу заказать столик в ресторане в Лос-Анджелесе, на субботний вечер. Как называется тот ресторан, который ты любишь?

Я улыбаюсь. Как я могла забыть, даже на минуту? В эти выходные у Мары выпускной. Я два дня проведу с семьей Муларки и Райан. Это подарок, который я очень ценю. Возможно, я даже попрошу Джонни помочь мне найти работу.

– Не волнуйтесь, Марджи. Я уже все забронировала для нас всех. В семь часов, в «Мадео».

14

В эти выходные я собираюсь быть такой, какой была прежде. Буду делать вид, что у меня нормальная жизнь и что в ней мало что изменилось. Буду смеяться с Джонни, обнимать свою крестную дочь и играть в видеоигры с мальчиками.

Не буду видеть в их новом доме только пустые стулья и людей, которых нет. Сосредоточусь на тех, которые рядом. Как в стихотворении Вордсворта – буду черпать силы в том, что осталось.

Когда такси останавливается перед современным домом на ухоженном участке в Беверли-Хиллз, я чувствую, как моя решимость сменяется паникой.

Кейт бы тут не понравилось.

Ксанакс успокаивает мои расшалившиеся нервы.

Я выхожу из машины и качу свой единственный чемодан по каменной дорожке. Подхожу к парадной двери и нажимаю кнопку звонка. Никто не отзывается, и я открываю дверь и вхожу, громко окликая хозяев.

Близнецы скатываются по широкой каменной лестнице, толкаясь и громко смеясь, похожие на щенков. Им по девять с половиной лет – длинные, всклокоченные каштановые волосы и белозубые улыбки. Увидев меня, они пронзительно кричат. Я едва успеваю приготовиться, чтобы их бурные объятия не сбили меня с ног.

– Я знал, что она приедет, – говорит Лукас.

– Ты врун, – смеется Уильям. – Это я сказал. – Он поворачивается ко мне: – Что ты привезла Маре?

– Вероятно, «феррари», – говорит Джонни, входя в комнату.

За одно мгновение вся история нашего знакомства проносится у меня перед глазами, словно река из мелькающих картинок. Я знаю, что мы оба думаем о женщине, которой больше нет, и о расстоянии, которое разделило нас. Он подходит ко мне.

Я толкаю его бедром, потому что не знаю, что сказать. Придумать что-нибудь я не успеваю – слышится голос Марджи. И вот я уже окружена ими – мальчиками, Джонни, Бадом, Марджи. Все говорят одновременно, улыбаются, смеются. Потом близнецы снова тащат бабушку и дедушку наверх, показать какую-то «крутую видеоигру», и мы с Джонни остаемся одни.

– Как Мара? – спрашиваю я.

– Отлично. Думаю, у нее все хорошо, – говорит он, хотя по его вздоху я понимаю, что это не совсем так. – Как ты? Я все жду, когда снова начнутся твои «Подруги».

Вот он, решающий момент. Я могу сказать ему правду и даже попросить помощи. Поведать о рухнувшей карьере и обратиться за советом.

Но не могу. Может, это печаль, может, моя гордость, а может, и то и другое. Но я точно знаю, что не могу сказать Джонни, что от моей жизни остались одни обломки – после всего, что ему пришлось вынести.

– Отлично, – говорю я. – Пишу книгу, что-то вроде автобиографии. Джордж утверждает, что это будет бестселлер.

– Значит, у тебя все в порядке?

– В полном.

Он кивает и отводит взгляд. Потом, даже когда у меня кружится голова от радости, что я снова с этими людьми, я все равно думаю о своей лжи. И гадаю, не такой ли у меня «порядок», как у Мары.


А с Марой не все в порядке. Это становится для всех шоком. В субботу, в день выпускного у Мары, когда мы все собрались в гостиной, она спускается к нам по лестнице. Мара выглядит худой и бледной – страшной, как призрак, другого сравнения мне в голову не приходит. Плечи у нее опущены, тусклые черные волосы закрывают лицо.

– Помогите мне, – говорит она, спустившись в гостиную, и поднимает руку, из которой хлещет кровь. Я бросаюсь на помощь, Джонни тоже. Мы снова ругаемся и говорим друг другу обидные слова. Но я твердо знаю: Маре нужна помощь, а я обещала не бросать ее. Я клянусь Джонни, что позабочусь о ней в Сиэтле, отведу на прием к доктору Блум.

Джонни не хочет отпускать ее со мной, но разве у него есть выбор? Я говорю, что знаю, как помочь ей, а он растерян и понятия не имеет, что делать. В конце концов он разрешает Маре провести у меня лето. Но ему это не нравится. Совсем. И он этого не скрывает.


В июне две тысячи восьмого Мара переезжает в мою квартиру. Это был один из тех чудесных, ярких дней начала лета, которые заставляют жителей Сиэтла вылезти из темных домов, надев прошлогодние шорты, щурясь, как кроты на свету, и разыскивая убранные куда-то солнцезащитные очки, про которые не вспоминали несколько месяцев.

Меня переполняет гордость: я выполнила данное Кейт обещание. Конечно, я теперь не в лучшей форме, и паника нередко подстерегает меня, нападая из засады, когда я меньше всего этого ожидаю. Да, я пью больше, чем следовало бы, и злоупотребляю успокоительным. И уже не могу спать без таблеток снотворного.