Это чужая комната.

В ее комнате были светлые обои в полоску, деревянные полы и боковое освещение вместо яркого – как на допросах – светильника под потолком. Она подошла к черному комоду с зеркалом, представляя на его месте другой – ее комод, тот самый, который мама когда-то сама разрисовала. (Больше красок, мама, больше звезд!)Он выглядел бы нелепо в этой строгой комнате, как сама Мара в школе в Беверли-Хиллз.

Она взяла музыкальную шкатулку с персонажами из «Шрека», которую везла с собой. Подарок Талли на ее двенадцатый день рождения.

Зеленая коробочка как будто стала меньше и ярче. Мара повернула ключ, чтобы завести ее, и откинула крышку. Пластмассовая фигурка Фионы выскочила со щелчком и закружилась в такт музыке. Эй, теперь ты настоящая звезда.

Внутри пологого пространства хранилась разномастная коллекция дорогих ее сердцу вещиц – агат с дикого пляжа Калалох, наконечник стрелы, найденный на заднем дворе дома, крошечный пластмассовый динозавр, фигурка Фродо, гранатовые сережки, подаренные ей Талли на тринадцатый день рождения, а на самом дне розовый перочинный нож в форме Спейс-Нидл  [13], купленный в выставочном центре Сиэтла.

Мара раскрыла нож и посмотрела на маленькое лезвие.

– Джонни, мне кажется она еще маленькая.

– Она достаточно взрослая, Кейт. Моя девочка достаточно умна, чтобы не поранить себя. Правда, Мара?

– Будь осторожна, малышка, не порежься.

Мара прижала маленькое широкое лезвие к левой ладони.

По телу пробежала дрожь. Мара тронула лезвие и случайно порезалась.

На ладони выступила кровь. Ее цвет заворожил Мару. Неожиданно яркая и притягательная. Она и не представляла себе такого насыщенного цвета. Похоже на алые губы Белоснежки из мультфильма.

Мара не могла отвести взгляд от ладони. Разумеется, она чувствовала боль – резкую, одновременно и сладкую, и горькую. Но вытерпеть ее было куда проще, чем вынести боль утраты и мучительное ощущение, что тебя бросили.

Ей было больно, но Мара радовалась этой боли, ожидаемой и естественной. Она смотрела, как кровь стекает с ладони, капает на черную туфлю и там почти исчезает – почти, но не совсем.

Впервые за несколько месяцев она почувствовала облегчение.


Следующие несколько недель Мара худела и отмечала свою скорбь крошечными порезами на внутренней стороне плеча или верхней части бедер. Каждый раз, когда она чувствовала себя подавленной, растерянной или сердилась на Бога, Мара резала себя. Она понимала, что поступает плохо, что это ненормально, но остановиться не могла. Раскрывая розовый перочинный нож, лезвие которого теперь было покрыто засохшими темно-красными пятнами, она чувствовала прилив сил.

Невероятно, но факт: от самой сильной депрессии она могла избавиться только одним способом – причинив себе боль. Мара не знала, почему так происходит, впрочем, это ей было безразлично. Кровь лучше слез или воплей. Порезы и боль помогали ей держаться.

В утро Рождества Мара проснулась рано. Первая, еще не очень отчетливая мысль: «Сегодня Рождество, мама», – а потом пришло осознание. Мама умерла. Мара снова закрыла глаза, мечтая заснуть и ничего не знать и не слышать.

Снизу доносились разнообразные звуки – семья собиралась вместе. Шаги по лестнице, хлопанье дверей. Братья громко звали ее. Наверное, они как безумные бегают по дому, хватают бабушку за руку, тащат из-под елки подарки и так сильно трясут их, что внутри что-то гремит. Мамы нет, и утихомирить их некому. Как ей только пережить этот день?

Это помогает. Ты уже пробовала. А больно всего одну секунду. И никто не узнает.

Она встала с постели, шагнула к комоду и взяла шкатулку. Трясущимися руками откинула крышку.

Вот он, нож. Мара раскрыла его.

Кончик такой острый, такой красивый.

Она проткнула подушечку пальца, чувствуя, как поддается кожа. На поверхности выступила кровь, завораживающая алая капля, и при взгляде на нее Мара снова почувствовала возбуждение. Стеснение в груди, которое становилось все сильнее, мгновенно исчезло – словно поворотом вентиля кто-то выпустил пар. Несколько капель скатились по тыльной стороне ладони и упали на пол.

Мара завороженно смотрела на алую струйку.

Зазвонил сотовый телефон. Мара попятилась, оглянулась и, обнаружив телефон рядом с кроватью, подняла его.

– Алло?

– Привет, Мара, это я, Талли. Хотела позвонить тебе до того, как ты начнешь открывать подарки. Я знаю, сколько времени это занимает у вас дома – открыть все подарки сразу.

Мара схватила с комода носок и обмотала палец.

– Что случилось? – спросила Талли.

Мара сжала кровоточащий палец. Порез пульсировал. Боль должна была успокоить, но Талли слышала каждый ее вздох, и Мара чувствовала только стыд.

– Ничего. Просто… Рождество без нее.

– Да.

Мара села на край кровати. В голове шевельнулась мысль: что будет, если она расскажет кому-нибудь о порезах. Ей хотелось покончить с этим. Действительно хотелось.

– У тебя уже появились подруги? – спросила Талли.

Мара терпеть не могла этот вопрос.

– Куча.

– Противные девчонки, да? – спросила Талли. – Что еще ждать от Беверли-Хиллз.

Мара не знала, что ответить. Она ни с кем не подружилась в новой школе, но ведь она и не пыталась.

– Тебе не нужна куча подруг, Мара. Достаточно одной.

– Талли-и-Кейт, – глухо сказала она. – Легендарная история дружбы.

– Я всегда с тобой. Ты же это знаешь, правда?

– Тогда помоги мне. Научи, как стать счастливой.

Талли вздохнула.

– В такой ситуации лучше бы обратиться к твоей маме. Она верила в то, что счастье возможно, и в то, что жизнь станет лучше. Но если хочешь знать мое мнение, я думаю, что жизнь сначала бьет тебя, а потом ты умираешь.

– Так и есть, жизнь действительна бьет. А потом ты умираешь.

– Поговори со мной, Мара.

– Мне здесь не нравится, – тихо говорит она. – Я скучаю по ней каждый день.

– Я тоже.

После этих слов говорить было уже не о чем. Прошлого не вернешь. Они обе усвоили этот урок.

– Я люблю тебя, Мара.

– Что ты делаешь на Рождество?

В разговоре повисла пауза. Маре показалось, что она слышит вздох.

– Ничего, – ответила ее крестная.

– Все изменилось, да? – сказала Мара.

– Да, – согласилась Талли. – И мне это очень не нравится. Особенно в такие дни, как сегодня.

Вот за это Мара и любила свою крестную. Талли была единственным человеком, который никогда не лгал и не говорил, что станет легче.


Первые несколько месяцев в школе в Беверли-Хиллз были настоящим кошмаром. Мара отставала по всем предметам, и ее оценки снизились. Программа была сложной и предполагала конкуренцию, но проблема заключалась не в этом. На уроках Мара не могла сосредоточиться, и ни один предмет не вызывал у нее интереса. В начале седьмого года ее вместе с отцом пригласили на беседу с директором и психологом. Сочувствующие взгляды, прищелкивание языком, беспрерывное повторение слов «горе» и «лечение». К концу беседы Мара поняла, что ждали от нее в этом новом, лишенном матери мире. И с трудом удержалась от признания, что ей наплевать.

А потом посмотрела в глаза отца и поняла, как сильно разочаровала его. «Чем я могу тебе помочь?» – тихо спросил он. Раньше Мара думала, что ждала именно этого, предложения помощи, но, когда он спросил, стало еще хуже. Мара поняла то, в чем не признавалась себе раньше. Она не хотела помощи. Она хотела исчезнуть. И теперь знала, как это сделать.

Не оставлять следов.

После этой беседы Мара притворилась, что все в порядке. По крайней мере, до такой степени, чтобы обмануть отца. Это оказалось до смешного просто. Пока она приносила хорошие отметки и улыбалась за ужином, он смотрел сквозь нее – был слишком занят работой. Мара усвоила урок: нужно быть послушной. Няня мальчиков, Ирэна – женщина с печальными глазами, которая при первой же возможности рассказывала, что ее дети выросли и уехали и у нее теперь уйма свободного времени, – тоже не обращала на нее особого внимания. Достаточно было сказать, что ее приняли в несколько спортивных команд, и Мара могла уходить и приходить, когда угодно. Никто не выражал желания посмотреть игру с ее участием и не интересовался ее успехами.

К выпускному классу Мара в совершенстве овладела искусством обмана. Каждое утро вставала вовремя и с затуманенными от ночных кошмаров глазами ковыляла в ванную. Она редко давала себе труд помыть голову или принять душ, даже в будни, перед школой. Это отнимало у нее слишком много сил. И ей, похоже, было абсолютно безразлично, как она выглядит.

Она оставила все надежды завести друзей в школе – да и не нужны ей эти пустышки, которые считают, что твоя ценность определяется стоимостью автомобиля.

Наконец наступил июнь восьмого года. Окончание средней школы Беверли-Хиллз. Вся семья собралась внизу, ждали Мару. Ради такого события прилетели бабушка с дедушкой и Талли. Они были полны радостного возбуждения, перекидывались такими словами, как «волнение», «достижение» и «гордость».

Ничего похожего Мара не чувствовала. Протягивая руки за выпускной мантией, она ощутила холодный, липкий страх. Дешевый полиэстер шуршал у нее под пальцами. Надев мантию и застегнув молнию, она подошла к зеркалу.

Бледная, худая, с припухшими глазами, под которыми проступали голубые тени. Почему никто из людей, которые якобы ее любят, не замечают, как плохо она выглядит?