Хуже было, если его друзья приходили к ним. Она не любила шумных гостей и больших компаний, где все громко кричат и никто ничего не слышит. А все его друзья были шумные. Приходили всегда с бутылкой водки и очень редко с закуской. Нечасто — по одному, обычно заваливались по двое-трое, пятеро. Приготовленный ею на неделю обед за пару часов их сидения исчезал, холодильник был выпотрошен, как после налета саранчи, в раковине неизменно оставалась горка грязных тарелок.

Она уже видела, услышав телефонный звонок его приятелей, которые напрашивались к ним в гости, как небо на востоке чернеет, как грозная туча закрывает небосвод, как ласковое майское солнце меркнет, закутываясь в траурную вуаль. Первые насекомые градом посыпались на облитые розовым цветом фруктовые деревья ее взлелеянного и ухоженного сада, застучали по рифленой крыше дома. Над землей закружилась, завьюжила серая пурга. Близких не разглядеть. За шумом крыльев больше не слышно ее робкого протестующего голоса. С треском ломаются ветви яблонь под тяжестью осевшей на них саранчи. Вся округа побурела, словно сопревший под грузом тающего снега лист. Но туче на востоке не видно ни конца ни края.

Глубоким вечером саранча улетала, оставив на месте цветущего и благоухающего края голую, выжженную огнем пустыню. Накатанное железнодорожное полотно ее жизни сплошь было усыпано саранчой. Поезд сначала давил ее, а потом колеса начинали буксовать — и паровоз, беспомощно пыхтя и отфыркиваясь гнусной жижей, не смог втащить состав на небольшую горку.

13

Все чаще муж приходил домой пьяный, как говорится, в стельку. Вика и представить не могла, что такое бывает. Первый раз в ее жизни Владимир пришел таким с работы. Она открыла дверь на звонок, режущий тишину в квартире требовательным непрекращающимся трезвоном, — и отшатнулась в испуге. В квартиру ввалился покачивающийся — будто стоял в лодке, попавшей под волну от встречного теплохода, — муж. В лицо пахнуло уже знакомым запахом бродящего винограда, смешавшегося с острым кислым запахом рвоты.

Она отшатнулась. Хотела заругаться, но испугалась и поняла, что бесполезно. Комната была одна, прятаться и запираться было негде. Выскользнула на кухню, думая о том, что уйдет ночевать к родителям. Услышала, как Владимир тут же, не раздеваясь, прошел в туалет, где его долго рвало. Вика успела собрать сумку и какие-то тряпки. Бормоча «е-мое», муж рухнул на не разобранную кровать. Вика тенью проскользнула в прихожую — и сбежала.

Мама встретила ее настороженно, но Вика сказала, что муж уехал в срочную командировку — и она воспользовалась его отлучкой.

Сидела в своей девичьей спальне в кресле, смотрела, как гуляет легкая газовая занавеска, вдруг напомнившая ей фату и свадебное платье, — занавеска, в которую закутывался ветер, врывающийся в неприкрытую форточку, и думала о том, как же у нее дома хорошо. Ее дом был здесь. Там, откуда она прибежала сегодня, было чужое жилье, где она немного погостила. А здесь было светло, как в саду в солнечный день, просторно и уютно. Все радовало глаз: и поцарапанный письменный стол с лиловым пятном с правой стороны от когда-то пролившихся чернил, которое так въелось в дерево, что его было не вывести; и поцарапанный старый комод с отломанной ручкой у верхнего ящика; и книжный шкаф, в котором красовались учебники старших классов наперегонки с толстыми фолиантами университета, словарями и справочниками в настоящих дерматиновых и коленкоровых переплетах; и оранжевый жизнерадостный торшер, пропитанный светом, как соком лучащаяся на солнце хурма. На кровати лежал ее любимый плюшевый слоник, с которым она спала половину своей жизни. Она взяла любимую игрушку, прижалась к ее мохнатой серой голове, вдыхая запах ткани, впитавший ароматы ее детства: лимонного крема, молочка «Утро», косметического вазелина и хвойного шампуня, — как вдруг спазм перехватил горло — и слезы закапали из глаз на макушку слоника, точно первые капли дождя.

Запах вина она терпеть не могла с детства. Отец у нее пил редко, «по праздникам», как напишут потом в амбулаторной карте, но почти каждый предпраздничный день приходил с работы с запахом спиртного, учуяв который мама обязательно устраивала скандал. И маленькая Вика его упрашивала перед праздником: «Ты, папочка, только домой пьяный не приходи. Я не люблю, когда ты так пахнешь». Как получилось, что она не обратила внимания на запах вина, который несколько раз улавливала от Владимира при их непродолжительном знакомстве? Один раз она даже видела его пьяным по-настоящему. Надрался на дне рождения друга. Заправски разливал прозрачную жидкость. Тот день рождения был веселым. Общались, шутили, смеялись. Владимир подливал и подливал, не обделяя себя. Но, если многие только чуть-чуть отпивали, а то и просто макали губы в пьянящую жидкость, делая вид, что пьют, то Владимир с легкостью опорожнял стопку за стопкой. Она это видела, расстроилась, но решила, что это случайно. «Ну, с кем не бывает?», как говорила ее соседка, когда кто-нибудь из подъезда жаловался на ее напившегося сына, опять заснувшего на лестнице и перегородившего проход.

На следующий вечер пришла домой, но опять раньше мужа. Дверь в ванную была открыта — весь унитаз заляпан остатками непереваренной пищи. Острый застоявшийся запах ударил в нос. Зажала нос, захлопнула дверь в ванную и решила, что ничего убирать не будет: пусть отмывает сам. Оставила записку: «Убери, пожалуйста, свое безобразие. Я вернусь только в чистую квартиру», — и ушла опять к родителям.

На другой день застала прибранную квартиру, в холодильнике ждала подрумянившаяся в духовке курица и запеченная картошка. На туалетном столике лежали две шоколадки.

Решила не ругаться, хотя была настроена на разговор. Но «явка с повинной» смягчала вину.

Все же не выдержала, сказала все, что думает о его выходке. Муж понуро молчал — и это придавало ей сил.

Через неделю все повторилось. И снова она уходила к родителям. И опять она пилила мужа, чувствуя мягкую и рыхлую породу под стальными зубьями. Муж бренчал связкой ключей и ничего не говорил в ответ.

Она пожаловалась Наталье Ивановне, та повздыхала, сказала, что такая уж женская доля — терпеть. Она вон троих мужчин терпела. И вообще она думает, что Вика мало уделяет ему женского внимания и не удовлетворяет его как женщина, иначе бы Вова не бегал по компаниям и не напивался. Вике было до слез обидно. Хотелось зарыться в мамины колени и не видеть этой взрослой жизни… Ее бы гладили по вздрагивающим лопаткам и говорили, что к свадьбе все заживет. К свадьбе действительно все зажило, а вот после…

Самое удивительное было то, что она любила Владимира и ничего не могла с собой поделать. Морок рук и губ перетягивал на себя одеяло рассудка. Его мягкие влажные губы на ее полудетской еще груди, от холода и страха покрытой пупырышками, будто у кактуса, которые бесследно растворяются по мере того, как губы скользят все ниже и ниже… Кактус расцветал удивительно нежным розовым цветком, источающим странный, острый, но чарующий аромат.

Она ждала его с работы и думала, что вот сейчас окажется в его объятиях.

Обиды копились, как в лодке дождевая вода: и утопить не утопят, и плыть некомфортно. Все чаще она с горечью думала, что в ее жизни что-то пошло совсем не так, как мечталось. Она стала замечать, что становится раздражительной. Ходила по комнате, как зверь по клетке, если Владимир задерживался. В один из поздних вечеров, когда они уже обменялись с мамой по телефону новостями и она закипала, точно молоко, оставшееся без присмотра: готова была убежать, она взяла и включила магнитофон мужа с его записью аутотренинга. Бархатный баритон внушал: «Вы глубоко и с удовольствием вдыхаете легкий прозрачный горный воздух. Он наполняет легкие и вместе с кровью проникает в каждую клеточку вашего тела. Чувствуете, как легкость и чистота наполняют вас. Погружаетесь в приятную теплоту майского солнца. Ощущаете запах молодой свежей травы. Трогаете ее руками — сочную, ярко-зеленую…»

Когда Владимир пришел, то жена не выбежала ему навстречу в прихожую, не бросилась в его распахнутые руки, губы не вспорхнули мотыльком по щеке к его губам. Раздевшись, прошел в комнату. Жена безмятежно спала под привычное чужое бормотание: «Я спокоен. Мне хорошо и тепло. Я растворяюсь в блаженстве и неге». Тоненький синий ручеек на виске пульсировал под полупрозрачной кожей, напомнившей ему лепестки лилии на солнечном свету. Полудетские губы приоткрыты, обнажая ряд мелких зубов, похожих на промытые морской водой блестящие белые камушки. Волосы разметались по подушке, точно вздыбленные ветром. Одна нога выкинута из-под одеяла, ровно маленький тюлень на льду. Вздохнул, задыхаясь от нежности и поднимающегося желания, выключил магнитофон и ушел в гостиную смотреть телевизор.

Теперь Вика каждый раз, как только начинала переживать из-за долгого отсутствия мужа, включала магнитофон с записью тренинга, представляла яркий солнечный день — и будто после долгого и изнуряющего заплыва проваливалась в забытье на пляже.

14

Вика почти никуда теперь не выходила: работа — дом, дом — работа. И поэтому обрадовалась, когда приятель Владимира пригласил его на свадьбу. Чем меньше дней оставалось до вылазки в ресторан, тем возвышеннее становилось ее настроение. Купила новое платье. Почти вечернее. Из темно-вишневого бархата с золотистой пелериной. Сделала прическу в салоне-парикмахерской. Волосы причудливо заплели, вплетя в косу золотистые ленточки. Смотрела в зеркало — и не узнавала себя. Настоящая царица! Надушилась духами, благоухающими цветущим жасмином.

Свадьба была многолюдная и шумная, где половина народа друг друга совсем не знали. Кричали громко «Горько!», устраивали конкурсы, танцевали.