Была в ее жизни еще одна детская любовь, но о ней позже… Вика боялась ее тревожить, как рану, не зажившую, но прикрытую присохшей марлевой повязкой.

Все детские влюбленности развеялись, как утренняя молочная дымка, превращающаяся в холодные капли прозрачной росы на дрожащих от ветра листьях.

4

Студенческие годы пролетели за учебниками, хотя больше половины ее сокурсников к четвертому-пятому курсу уже имели семью и даже детей. Новый год, проведенный за тетрадками, исписанными корявым размашистым почерком без пропуска строки (чтобы больше поместилось), был в порядке вещей. Она не смотрела новогодних передач, не участвовала в шумных студенческих вечеринках, на которые многие из ее ровесников сбегали из тихой семейной бухты, где все большие корабли давно спали на приколе, по праздникам превращаясь в плавучие рестораны. Они чувствовали себя маленькими парусниками, ищущими любого встречного ветра. Каждый Новый год она валялась на диване и зубрила лекции, затыкая уши турундами из ваты и подушкой, чтобы не слышать шумной комедии, которую крутили по телевизору, и глупых оптимистичных песенок, что звезды советской эстрады выкрикивали со сцены «Голубого огонька». Даже елку в студенческие годы она перестала наряжать, хотя раньше так любила доставать из коробки блестящее хрупкое чудо: елочные шары с забавным отражением; разноцветные сосульки, наполовину прозрачные, а наполовину покрытые зеркальной краской, пускающие радужных зайчиков от елочных лампочек, мигающих, точно вывески на магазинах в ночном городе; пузатых зайчиков с поролоновыми ушами и стеклянных снегурочек в шапочках, присыпанных блестящей крошкой, напоминающей настоящий снег, которых надо было посадить за прищепку, похожую на бельевую, на елочную лапу; серебряный дождь, стекающий по рукам шелестом листвы, и золотистые гирлянды, причудливо перекрученные в гимнастических па.

Любовь проходила где-то стороной. Как будто видишь надвигающуюся грозу и почти уверен, что вот сейчас она тебя накроет, но нет, ветер проносит сизую тучу мимо стаей низко летящих голубей, хотя вдали по-прежнему громыхает и полыхают молнии, словно загоревшееся сухое дерево с обламывающимися ветвями. Она хотела бы влюбиться, но как-то так получилось, что мальчиков на ее химическом факультете училось мало, большинство из них были благополучно пойманы более предприимчивыми, чем Вика, охотницами уже на первом-втором курсе. Вика не очень-то и обращала внимание на этих своих сокурсников. Учились они, за немногим исключением, плохо — а у Вики, вечной отличницы и дочки профессора, идеал «принца на белом коне» должен был иметь семь пядей во лбу. Нет, конечно, на факультете были умные мальчики, но Вика в те годы была робкой, стеснительной, и порой ей даже хотелось стать бесплотной тенью. Иногда она издалека изучала какого-нибудь отличника-старшекурсника, про которого ходили восторженные слухи, но познакомиться ближе возможности не было. Соприкасались взглядами в шумном коридоре, набитом студентами, но не притягивали друг друга, а лишь чиркали магнитным пропуском: проход открыт. Скользили по лицу, точно легкий майский ветерок, вызывающий эйфорическое настроение от предчувствия скорого тепла и долгожданных перемен. Замечала юношу издалека, выхватывала взглядом как яркое, не сливающееся с серым фоном пятно, искала в мутном потоке протекающих мимо лиц. Проходили мимо друг друга, иногда Вика оглядывалась. Она просто не представляла, как это можно запросто подойти и познакомиться.

С первым мужем ее буквально свела куратор их студенческой группы Наталья Ивановна, энергичный и оборотистый доцент, жена какого-то милицейского чина. Куратор эта при первом же знакомстве со своей группой попросила всех студентов написать ей, кем у них работают родители. У нее было два сына, один — студент политеха, а другой — военный, преподававший в училище тыла. Младшего, студента Петю, Наталья Ивановна и определила ей в женихи, когда Вика уже перешла на пятый курс.

5

Петя был совершенно домашний мальчик, полностью находящийся во власти матери, сопротивляться воле которой у него не было ни сил, ни желания. Наталья Ивановна купила билеты в драмтеатр, вручила один сыну, а другой отдала Вике, предварительно устроив той допрос, почему она не выходит замуж и есть ли у нее мальчик. Получив отрицательный ответ, Наталья Ивановна сказала, что Вика ей очень нравится и она хочет познакомить ее со своим сыном.

Петя оказался коренастым увальнем с уже наметившимся брюшком, неловким и неуклюжим, на пол головы ниже ее, когда она была на каблуках, в очках с такими толстыми стеклами, что, если смотреть ему прямо в лицо, то чудилось, что через линзы видишь как бы второе лицо: узкое и вытянутое в дыню. Он показался Вике интеллигентным и добрым. Они смотрели какую-то глупую комедию, Вике было скучно, а Петя краснел, становясь похожим на созревающий помидор, и радостно повизгивал, точно поросеночек. Вика вдыхала запах пыли, выбиваемой из бархатной обивки кресел тяжелыми телами, и искоса разглядывала своего соседа по партеру. Заметила, что на прыщавом лбу у того выступили капельки пота, то ли от возбуждения, то ли от духоты, стоящей в зрительном зале. Черные жидкие кудряшки прилипли ко лбу с уже наметившимися залысинами. Руку он положил на подлокотник и толстенькими пальцами-сосисками почти касался ее крепдешинового платья.

В антракте Петя повел ее в буфет. Пили чуть теплый слабо подкрашенный чай с пирожными «корзиночка». Петя поведал, что интересуется иглоукалыванием и недавно ходил на лекции профессора Вогралика. Он даже может снимать боль и лечить некоторые болезни, находя нужные рефлекторные точки. У Вики от духоты болела в тот день голова — и она попросила снять эту боль.

Петя велел смотреть ему на переносицу, а сам дотронулся до ее межбровья, растирая его круговыми движениями сначала по часовой стрелке, а затем против. После этого несколько раз надавил на точку.

Потом взял в свои неуклюжие лапищи большой палец ее правой руки и нажал на центральную точку ногтя шесть раз, а потом одновременно еще на боковые стороны верхней части пальца. Надавливание повторил шесть раз. То же самое проделал с ее левой кистью.

Вика с удивлением почувствовала, что боль прошла. Раздался звонок — и они пошли в зал. После спектакля Петя проводил ее до остановки и обещал позвонить.

Дома мама устроила допрос с пристрастием. Услышав, что отец у мальчика работает в милиции, пожала плечами:

— И зачем это тебе?

Через два дня Петя позвонил — и они просто гуляли по городу и рассказывали друг дружке о себе. Был май и уже по-летнему тепло. Она старалась идти подальше от Пети, чтобы никто на улице не подумал, что это ее кавалер. Так, случайный знакомый, коллега, они идут по делам. В принципе, он был ей симпатичен, но чтобы иметь такого тюфяка под боком… Да и девочкам похвалиться особо нечем… Но они все равно наворачивали круг за кругом по городу. Болтать с Петей Вике было даже интересно.

Договорились, что он позвонит ей через пару дней — и они погуляют еще.

Он действительно возник, но они не успели пройти и трехсот метров, как начался дождь и шквалистый ветер, пронизывающий до костей так, что ей казалось, что она только что вылезла из реки и стоит голая на ветру. Петя предложил пойти к нему в гости: сидеть в кафе было в те годы дорого, а расходиться по домам не хотелось. И хотя она совсем не горела желанием встретиться с его мамой, она согласилась.

Жили они в частном доме с небольшим садом, огороженным от праздных глаз прохожих высоким забором из сбитых встык досок. Сам дом был выстроен с купеческим размахом: трехэтажный, просторный, все его обитатели имели по своей комнате.

Родителей Пети, к облегчению Вики, дома не оказалась, но был старший брат, который и открыл пришельцам дверь. Брата звали Владимир, и они были абсолютно непохожи с Петей. Высокий стройный блондин, широкоплечий, как атлант, без очков.

— Братан, ты, я гляжу, с дамой… А я тут глинтвейном развлекаюсь. Из отцовской вишневки. Бутылка треснула. Двинули чем-то, наверное, в кладовке. Вот я и решил продегустировать, чтобы не пропала.

Устроились в гостиной втроем. Владимир принес кувшин с горячим варевом, поставил его на журнальный столик, предварительно застелив его золотистой клеенкой. Принес три высоких, прозрачных, разрисованных золотой вязью бокала с ручками, блюдечко с нарезанными кружочками апельсина и лимона, тарелку с трубочками корицы. Бросил цитрусовые в фужеры. Разлил глинтвейн. Пили за знакомство и светлое будущее. Горячий глинтвейн растекался по закоченевшим конечностям, разогревал сосуды. Вика чувствовала, что вся она медленно оттаивает. Вот уже и румянец хлынул к щекам, вот румянец начал стекать вниз на тоненькие ключицы… И вот она уже вся горит и пылает, точно заболевает и поднимается температура. В висках стучит резиновый молоточек, мягко так, тюк-тюк, будто мячик от стенки отскакивает. Она уже утопает в тепле, словно сидит, обложенная пуховыми подушками. Владимир рассказывает какие-то смешные истории из своей военной службы. Вике весело и хорошо. Тянет нектар через трубочку и поглядывает на обоих мужчин. Отмечает, что Владимир красивее своего младшего брата и раскованнее его. Петр скромно сидит, вжимаясь в диван и поглаживая прыгнувшую ему на колени большую серую кошку, блаженно зажмуривающуюся от удовольствия. Вике тоже хочется расслабиться и вот так же, как эта кошка, счастливо мурлыкать от ласки мужской руки… Хорошо, что Натальи Ивановны нет дома, а то бы она чувствовала себя не в своей тарелке…

Просидели тогда за глинтвейном часа три, но дождь на улице так и не кончился. Надо было собираться домой. Петя пошел ее проводить, а она вдруг подумала, что ей хочется, чтобы это сделал Владимир. По дороге молчащий весь вечер дома Петя разговорился, рассказывал смешные истории из своей студенческой жизни… Ей уже не было холодно, хотя мелкие капли дождя выплясывали на раскрытом над ними куполе зонтика дикий папуасский танец, и ветер пытался вывернуть чашу зонтика так, чтобы в него можно было собирать льющуюся с небес дистиллированную воду.