Первым все-таки позвонила мужу, но попала на автоответчик. Оставался Алекс, тот отозвался немедленно.

– Алекс? Это Эмили.

– Эмили! Как я рад тебя слышать! Как у тебя дела?

– Нормально, спасибо… Скажи мне, пожалуйста, как звали вашу мать?

– Виктория. А что?

Эмили прижала руку ко рту.

– Я… знаешь, это длинная история. Увидимся – расскажу, обещаю. Спасибо тебе. Пока!

Дав отбой, она села на землю под лозами. Значит, так. Имя матери Себастьяна и Алекса – тоже Виктория. Из чего следует, что Эмили, замужем за… да, за своим двоюродным племянником!

– О господи, – выдохнула она и легла на жесткую, как камень, землю. Тут надо подумать. Итак. Предположим, Констанс, чувствуя приближение смерти, поведала Себастьяну, что его мать Виктория была ей не родная дочь, а приемная, и по крови – де ла Мартиньерес. Также Констанс могла показать ему книгу о плодовых деревьях Франции и блокнот со стихами Софи.

Предположим, Себастьян выяснил, кто такие де ла Мартиньересы, и когда узнал, что мать Эмили умерла, решил, что неплохо бы встать в очередь за наследством. Но, как заметил Жан, а перед этим указывал ей Жерар, биться за свои права, будучи наследником по незаконнорожденной линии, – дело долгое и ненадежное. Гораздо проще жениться на законной наследнице и, выбрав момент, уговорить ее вступить в совместное пользование банковскими счетами и всеми владениями.

Эмили передернуло – больше даже от собственного холодного прагматизма, нежели от предполагаемого двоедушия Себастьяна. Все сходилось! Только никаких доказательств, что она права, у нее нет. И потом – способен ли Себастьян в здравом уме жениться на двоюродной тетке?

Эмили лежала, поражаясь своей наивности. Даже если тому, что случилось, найдется другое объяснение, и она выдумала тут какой-то вполне макиавеллиевский сюжет, а Себастьян не виноват, что, черт побери, заставило ее выйти за него замуж, зная о нем так мало, так ничтожно мало?!

Может быть, вздохнула она, дело всего лишь в том, что он проявил сердечность, которая была ей так нужна? И – Себастьян, каким знала она его во Франции, был таким любящим, нежным и добрым, что лучше нельзя и желать. Но что, если все это не более чем уловка, чтобы ее соблазнить?

– О господи… – Эмили резко села. Даже если про Себастьяна это неправда, все равно она ужасно несчастна. И больше мужу не верит.

Опустошенная и измученная, она поднялась на ноги, побрела назад к дому. Есть только один способ во всем разобраться – спросить Жака, права она или же нет.

– Куда ты пропала, Эмили? Еще чуть-чуть, и стемнеет! – Жан готовил на кухне ужин.

– Мне хотелось прогуляться, подумать.

– Да ты сама не своя, – оглядел он ее с тревогой.

– Мне нужно как можно скорее поговорить с твоим отцом.

– Вот выпей! – Он протянул ей стакан вина. – Отец уже поднялся к себе и просил его не беспокоить. Сегодня он не захочет тебя видеть, Эмили. Пожалуйста, пойми, каково ему все это заново пережить. Ты просишь его открыть секрет, который он хранит полвека. Ему нужно время, чтобы решиться. Прояви немного терпения.

– Но ты не понимаешь… Я должна выяснить это прежде, чем вернусь в Англию. Я должна!

– Но почему, Эмили? – удивился Жан, видя, как она взбудоражена. – Каким образом то, что таит отец, связано с твоей жизнью?

– Таким, что… таким… ну, в общем, связано! Пожалуйста, Жан, спроси его, может быть, я поднимусь к нему ненадолго, а?

– Эмили, успокойся. Мы с тобой столько лет знаем друг друга! Неужели ты не можешь довериться мне, рассказать, что тебя так расстроило? Пойдем сядем, – и Жан повел ее в гостиную, посадил в кресло.

– Ох, Жан! – Эмили закрыла лицо руками. – Похоже, я правда схожу с ума.

– Да что ты такое придумала! – улыбнулся он. – Более разумной женщины я в жизни своей не знал! Ну, рассказывай.

И, собравшись с духом, она начала с того, как познакомилась с Себастьяном в Гассене. Все рассказала: сначала про ухаживание и про странную перемену, произошедшую с мужем в последнее время, потом про его отношения с братом и про гнетущую атмосферу в Йоркшире. И только под конец, когда Жан поставил перед ней тарелку с густой похлебкой из кролика, которую она опустошила, этого не заметив, поведала ему о возникшем у нее подозрении, что мать Алекса и Себастьяна – это как раз Виктория.

– Что, если Себастьян женился на мне потому, что видел в браке легкий путь к тому, что по праву считал своим?

– Эмили, притормози. Веских оснований думать так нет. Всего-то совпадение имени!

– Значит, я сумасшедшая, что думаю так о своем муже? – печально спросила Эмили.

– Ну, я это вижу так. Мы знаем, что Себастьян оказался здесь не случайно, вопреки тому, что он рассказывал тебе про якобы дела по соседству. Ты сама говорила, он с ходу сообщил тебе, что его бабка была знакома с твоим отцом. И да, соглашусь: то, что его мать звали Викторией, делает твою версию вполне вероятной. Однако в кровном ли вы родстве или нет… ты не обидишься, если я выскажусь напрямик?

– Конечно, нет. Напротив! – Эмили затаила дыхание.

– Я думаю, ты не о том беспокоишься. Был у него скрытый мотив жениться на тебе, не было ли, суть в том, что ты несчастна, и важнее этого ничего нет. Характер твоего мужа, вот в чем беда, не представляется мне… – Жан поискал слово, – надежным.

– Но, по словам Алекса, свои дурные наклонности мой муж проявляет исключительно по отношению к нему.

– Алекс слишком добр, на мой взгляд. Не хочет вмешиваться в ваши чувства. И вообще он толковый парень, мне кажется. Может, ты вышла замуж не за того брата? – подмигнул ей Жан.

– Алекс очень умен, это так, – признала Эмили.

– Эмили, я все понимаю, – уже серьезно сказал Жан. – Ты вышла замуж, сделала выбор, ты хочешь, чтобы твой брак был прочным. В данном случае, когда вернешься домой, разумеется, следует поговорить с Себастьяном начистоту.

– Но он, конечно, солжет! Солжет, чтобы защитить себя.

– Что ж, – грустно вздохнул Жан, – вот ты и ответила на свой вопрос. Эмили, если ты понимаешь, что не добьешься от мужа правды, то где надежда на счастье с ним?

Эмили помолчала. Жан прав!

– Мы так недавно женаты, Жан. Разве я не должна дать нам шанс? Я не могу просто так сдаться!

– Да, согласен. В жизни, как правило, ты руководствуешься не сердцем, а разумом, а тут впервые поддалась порыву, и не вини себя в том. Все еще, может быть, обойдется. Только при непременном условии, что он никогда больше тебе не солжет.

– Мне стало бы легче, если бы я все-таки поговорила с твоим отцом, – вздохнула она. – Одно то, что он так сопротивляется, уже подсказывает, что его откровенность причинит кому-нибудь боль.

– Я поговорю с ним завтра об этом, обещаю. Если ты, конечно, сейчас успокоишься.

– Как вы с отцом близки! – не без зависти вздохнула Эмили. – Это такая редкость – теплые отношения!

– Что необычного в том, чтобы считаться с человеком, который тебя вырастил и воспитал, особенно когда он сам нуждается в заботе? Мы с тобой, Эмили, родились, когда наши отцы были в возрасте, а моя мать умерла, когда я был совсем маленьким. Может, из-за того, что я рос с пожилыми родителями, я всем нутром осознал заповедь «чти отца своего».

– Надо же… наши отцы женились так поздно! – подхватила Эмили. – Наверное, так сказалось на них пережитое во время войны?

– Очень может быть. Оба имели случай увидеть человеческую натуру и с дурной стороны. И немало ушло лет, чтобы снова поверить в любовь. Ну, дорогая моя, – Жан подавил зевок, – не пора ли нам спать? Уже поздно.

– Да, – Эмили поднялась поцеловать его в щеку. – Спасибо тебе, Жан. Ты не представляешь, как мне важно твое участие! И прости, что донимаю тебя своими проблемами.

– Вовсе ты меня не донимаешь! Мы же почти семья! – мягко возразил ей Жан.

– Верно, все так.


Утром Эмили опять рано проснулась – с мыслью, что до отлета в Йоркшир осталось всего несколько часов. Сидела в кухне, дожидаясь Жака – и тот наконец спустился. Кивнул ей, когда она протянула ему кружку кофе.

– Как вам спалось, Жак?

– Да никак, – ответил он, поднося кружку к губам.

– Вы уже виделись с Жаном?

– Да. Он зашел сообщить мне, мадемуазель Эмили, о ваших выдумках – отчего у меня не лежит душа рассказывать больше, чем я рассказал.

– Жак, я вас очень прошу! Я должна знать, кто моя двоюродная сестра, понимаете?

– Да понимаю, – и посмотрев на нее, Жак неожиданно хмыкнул. – А ведь вы у нас ох, сочинительница, мадемуазель! Хоть садись да роман пиши! Ведь и впрямь, – кивнул он, – свое единственное дитя Констанс назвала в честь девочки, которую тут покинула.

– Значит, ее дочь, – уточнила Эмили, чтобы удостовериться окончательно, – ее дочь – это не дочь Софи?

– Нет, мадемуазель, не Констанс удочерила Викторию. И хотя из того малого, что я знаю о вашем муже, я бы не очень-то ему доверял, женился он на вас точно не потому, что считает себя наследником вашего состояния.

– Слава богу! – Эмили чуть не расплакалась от облегчения. – Спасибо вам, Жак!

– Ну хоть чем-то я вам помог, мадемуазель, – и он отхлебнул кофе.

А Эмили уже металась между чувством облегчения, что сочиненная ею история не подтвердилась, и чувством вины перед Себастьяном за подозрение в интриганстве.

– Ну тогда, Жак, может быть, все-таки скажете, кто Виктория?

Тот, помолчав, отставил кружку и посмотрел ей в глаза.

– Да, Эмили, вам не терпится это узнать. Но вы рассудите: ведь не ваша жизнь перевернется с ног на голову, а Виктории и ее семьи. Уж если я и решусь заговорить, то скажу ей первой, не вам. Вы меня понимаете?

И, осознав: он втолковывает ей, что Эмили думает лишь о себе, – она опустила голову.

– Да, Жак. Простите меня, пожалуйста.

– Не за что извиняться, мадемуазель. Или я не вижу, зачем вам требуется это знать?

В кухню вошел Жан и сразу почувствовал напряжение.