Проснулась Эмили, когда было уже темно, чувствуя себя все такой же опустошенной, и не сразу поняла, где находится. Взглянув на часы, увидела, что уже шесть. Тихо спустилась вниз, зажигая по пути свет и уповая, что Алекс на своей половине. Осторожно открыла дверь в кухню – и увидела, что там никого нет. Поставила греться чайник, потом оглянулась и заметила, что малярные кисти тщательно вымыты и оставлены сушиться на мойке, а к вазе для фруктов, стоявшей на обеденном столе, прислонена записка.


Дорогая Эмили!

Я искренне сожалею, что вас расстроил. Как обычно, не знаю меры! Давайте начнем сначала, а? Я приготовил ужин, в качестве трубки мира. Очень прошу вас, приходите по-соседски, как только надумаете.

Ваш Алекс.


Эмили со вздохом села за стол. Как ей на это реагировать? Понятно, что это оливковая ветвь, понятно, что он просит прощения. И так же понятно, что у нее стойкая к нему антипатия. Но если жить под одной крышей, необходимо разрядить ситуацию. А потом, подумала она, наливая чай в кружку, если взглянуть трезво, что такого особенно неприятного он ей сказал? Дело, видимо, в том, что говорил он так, словно они уже достигли какой-то степени близости, в то время как до нее еще шагать и шагать… Нет, ну надо же, он едва ее видел, и при этом знает так хорошо… вот это ее и разгневало. И кстати. Ей неизвестно, способен ли Алекс сам за собой ухаживать. Завтра, подумала она, надо позвонить в агентство, пусть пришлют еще сиделку. Себастьян на всякий случай оставил номер, по которому позвонить. А сегодня надо пойти и хотя бы взглянуть, как он там. Ужинать с ним совершенно не обязательно, да и на ужин, скорее всего, консервированная фасоль и жареный хлеб.

Зазвонил стационарный телефон. Эмили поднялась взять трубку.

– Здравствуй, милая, это я.

– Здравствуй, «я»! – Услышав голос мужа, Эмили улыбнулась. – Как ты? И как Лондон?

– Я очень занят. Пытаюсь разгрести гору бумаг, что накопилась за месяцы. Просто хотел справиться, все ли у вас дома нормально?

– Д-да, все отлично, – с некоторой запинкой произнесла Эмили.

– Алекс тебя не беспокоит?

– Нет.

– Не очень тебе там одиноко?

– Я скучаю по тебе, но справляюсь. Затеяла красить кухню.

– Отлично. Что ж, тогда попрощаемся. Спокойной ночи. Если что, у тебя есть мой мобильный. Я завтра еще позвоню.

– Хорошо. Ты смотри, не надрывайся.

– Придется, это же для дела. Люблю тебя, милая.

– И я тебя.

Положив трубку на рычаг, Эмили сделала глубокий вдох, набираясь для неприятного визита сил, и направилась в восточное крыло дома. Любопытно, в каком там все состоянии, думала она, шагая по коридорам. Дверь, ведущая в квартиру, была приоткрыта. Еще раз вздохнув, Эмили тихо постучалась.

– Входите! Я на кухне.

Толкнув дверь, она вошла в тесную прихожую. Затем, ориентируясь на голос хозяина, повернула направо и оказалась в гостиной. Вид комнаты ее поразил. Беспорядка, который она ожидала увидеть, не было и в помине. Напротив. Гостиная излучала покой и гармонию. Стены светло-серые, гардины на окнах из светло-желтого льна. В камине горел огонь, справа и слева от камина, аккуратно заставленные книгами, высились полки под потолок. У одной из стен удобно устроился современный диван, над ним в ряд черно-белые литографии в рамах. Два элегантных кресла викторианских времен, обитые заново, фланкировали собой камин, над которым отражалась в большом зеркале, одетом в золоченую раму, старинная хрустальная люстра. В середине отполированного до блеска низкого столика – ваза со свежими гвоздиками. Журчание классического фортепианного концерта, доносившееся из невидимых динамиков, довершало картину.

Демонстрируя любовное внимание к деталям и стремление к красоте, чистоте и порядку, гостиная столь разительно контрастировала с ужасающим состоянием остальной части дома, что Эмили едва вновь не потеряла самообладание.

– Добро пожаловать в мой скромный приют, – появился в другом конце комнаты Алекс.

– У вас… красиво, – сама того не желая, признала Эмили. Именно так она и сама оформила бы гостиную.

– Благодарю. Мысль состояла в том, что раз уж выпало до конца дней жить взаперти, то темницу надо сделать покомфортабельней. Вы согласны? – Она и кивнуть не успела, как Алекс продолжил: – Эмили, мне в самом деле, правда, ужасно стыдно за то, что произошло днем. Это было отвратительно. Клянусь, подобное не повторится. Вы этого не заслуживаете. Прошу вас, давайте забудем, что было, и начнем заново!

– Хорошо. И вы меня простите. За пощечину.

– О, как раз это более чем понятно! Я эксперт в том, как сделать, чтобы люди меня невзлюбили. И, честно признаюсь, иногда делаю это нарочно. Наверное, со скуки, – и Алекс тяжело вздохнул.

– То есть вам нравится дразнить людей? Подталкивать их к тому, чтобы они вышли из себя? Показали себя с дурной стороны? Нравится вогнать их в шок, вслух произнося то, чего никто другой не посмеет? И все это для того, чтобы выбить из человека дух, разбить его оборону, захватить над ним контроль?

– Туше, мадам, – с уважением посмотрел на нее Алекс. – Что ж, эта пламенная тирада плюс пощечина – и мы квиты. А теперь – мир?

Он протянул руку, Эмили, подойдя, торжественно ее пожала.

– Мир.

– Ну что, видите? Я вскрыл таившийся в вас темперамент! Вы не спасовали, вы ответили на мой вызов!

– Алекс…

– Да, – немедленно согласился он, – не будем! Довольно умственных баталий! Послушайте, у меня тут есть бутылка очень приличного «распай-ай», которую я берег для особого случая. Выпьете бокал?

Шелковый вкус произведенного в долине Роны вина помнился Эмили по многим семейным обедам…

– Немного выпью, да.

– Отлично. И если вам от этого легче, то сам я от вина воздержусь. Уверяю вас, впрочем: потребление алкоголя у меня под самым строгим контролем. Суть в том, что жизнь выглядит значительно интересней, если вино потреблять умеренно. Проиллюстрирую этот тезис историческим экскурсом. Наши предки часто прибегали к вину, чтобы дело шло веселей. – Алекс, развернув кресло, покатил в кухню. – Даже Иисусу аплодировали за то, что он обратил воду в вино. И от Средневековья до викторианских времен, проснувшись, первым делом каждый припадал к чаше вина, а не к чашке кофе, как мы с вами. Воду они пить не могли – некипяченая, она несла в себе тиф, «черную смерть», или тех отвратительных паразитов, что изнутри выедают желудок. Так и потягивали весь день вино, а к вечеру были ни на что не годны, – он хмыкнул.

– Забавная мысль, – улыбнулась Эмили.

– И нет ничего плохого в том, чтобы сгладить реалии жизни. Ведь что, по существу, представляет собой жизнь? Чертовски долгий и тяжкий путь к смерти. Почему бы не побаловать себя, если выпал случай?

Эмили прошла за Алексом в маленькую, но современную кухню. Сталь, стекло и шкафчики из белого пластика – все сияло чистотой. На обеденном столе, посередине, стояла бутылка вина – открытая, но непочатая.

– Однако все хорошо в меру, не так ли? – взглянула она на него.

– Да. Именно в этом я порой давал маху. Но впредь – нет. Думаю, по этому дому видно, что я все держу под контролем. Даже несколько сдвинут на том, чтобы все было так. Включая меня.

– Но как именно – так?

– Уместный вопрос, – Алекс разлил вино по бокалам. – Так – это расплывчатое слово, подходящее под любое определение. Но если говорить обо мне, который истратил, и я бы даже сказал, растратил свою молодость – по разным причинам, которые мы обсудим как-нибудь потом, – то «так» в моем случае состоит в том, чтобы все, что можно, держать под контролем. В частности, окружающую среду. – Он сделал глоток вина. – Кстати. Если заметите хоть малейшие признаки опьянения с моей стороны, то всегда успеете вырваться из моих когтей и спастись в своем эдвардианском музее. Так что бояться меня не стоит.

– Я вас не боюсь, Алекс, – твердо сказала Эмили.

– Вот и прекрасно, – понимающе глянул он на нее и поднял бокал. – За ваш брак!

– Спасибо.

– И за то, что мы с вами начали с чистого листа! Итак, опираясь на тот факт, что вы француженка, я сделал вывод, что вы скорее смените свое гражданство на британское, нежели объявите, что вегетарианка, и решил приготовить нам отбивную.

– Отлично, – Эмили с любопытством наблюдала, как он открыл холодильник и достал оттуда два куска вырезки в маринаде. Потом, развернув кресло к низко поставленной духовке, уже тихо жужжавшей, проверил что-то внутри. – Я могу помочь?

– Нет, мерси, пейте свое вино. Салат уже готов. Не возражаете, если мы поедим здесь? В столовой слишком торжественно для двоих.

– А у вас есть столовая?

– А как же, – вскинул бровь Алекс.

– Нет, конечно, не возражаю. Как вы покупаете эту еду?

– Что, не слышали про доставку на дом? – Он улыбнулся. – Звоню, диктую, что мне нужно, и – вуаля! – все привозят из местного магазина.

– Полезная вещь, – пробормотала Эмили, сбитая с толку неожиданной самостоятельностью Алекса. – Послушайте, а есть что-то, чего вы не можете?

– В практическом смысле я могу почти все – именно потому так злит, когда мне навязывают сиделок. Признаюсь, поначалу я был довольно беспомощен и круглосуточно нуждался в присмотре, который организовал мне брат. Однако прошло два года, я приспособился и вполне в состоянии передвигаться по дому, садиться в кресло и выбираться из него. Случалось, порой промахивался и приземлялся на задницу – не без того. Но теперь это бывает все реже. – Алекс заправил салат, перемешал его и поставил миску на стол. – Хуже всего изводит то, что на любой пустяк тратится бездна времени. Если угораздило забыть книгу в гостиной, а я уже лег спать, то приходится снова перемещаться в кресло, ехать в гостиную и обратно, а потом снова укладываться. То же касается мытья в душе и одевания. Любое, самое элементарное отправление человеческих потребностей приходится планировать, как военную операцию. Но поскольку человек наделен даром приспособления, мой мозг теперь перепрограммирован согласно особым условиям, в которых я оказался, и рутинные функции работают вполне неплохо.