Мысленно она вернулась в то зимнее утро, когда отец решил удивить их внезапным визитом. Его лицо сияло от радости, когда он поднял Анжелику своими большими руками и обнял. Нос у него был холодный, а заснеженная борода щекотала ей щеки.

Но всего лишь мгновенье спустя его руки закаменели, а радость сменилась недоумением и болью, от которых сердце маленькой девочки горько сжалось. Ее мать, прикрытая только покрывалом, распахнула дверь спальни. Вида голых мужских ног, торчащих с другой стороны кровати, было достаточно, чтобы отец застонал.

И этот стон потряс ее до глубины души. Иногда, в предрассветной тишине раннего утра, она все еще слышала этот ужасный звук.

Стон, вызванный невыносимым предательством.

Как она сможет жить, услышав однажды подобный стон Жана?

А рано или поздно придется услышать – когда он узнает, что она ему изменила. Предала его так же, как мать предавала ее отца.

Анжелика поднесла к губам дрожащие пальцы, пытаясь сдержать рыдания. Она осознала, что сделала, – она изменила Жану. Стоило только Пьеру оказать ей несколько знаков внимания, и она забыла все данные обещания. Она поддалась лести Пьера, его поцелуям, его признаниям в любви и позволила себе сойти с праведного пути, забыть о своих обязательствах перед человеком, который ее обожал.

Как бы она ни старалась сопротивляться, она все же стала такой же испорченной и ветреной, как ее мать. Анжелика поддалась запретным поцелуям и прикосновениям. Она позволила стремлению плоти стать главным в ее жизни. Что, если в следующий раз, когда кто-то вскружит ей голову, она все так же не сможет сопротивляться?

С губ Анжелики сорвался страдальческий всхлип, из глаз хлынули слезы. В кого же она превратилась?

Ей нельзя было позволять себе привязываться к Пьеру и вместе с ним планировать жизнь. По крайней мере, до тех пор, пока она откровенно не поговорит с Жаном. Они с Пьером должны подождать, должны держать себя в руках, пока Жан не вернется. Если их любовь достаточно сильна, как это и должно было быть, неужели они не выдержат разлуки до тех пор, пока не сделают правильный шаг?

Ведь она пренебрегла всем, что предлагал ей Жан, – добротой и душевным теплом, которыми он окружал ее все эти годы. Она предала его, изменила ему, втоптала в грязь все его дары, словно они ничего не значили. Точно так же, как поступила с отцом ее мать, и поступала бы снова и снова.

– Пьер, прости, – прошептала она, отшатываясь. Паника придала ей новые силы. – Я не могу причинить Жану такую боль.

Пьер потянулся к ней, но Анжелика выскользнула из его объятий и выбежала на открытое место, где ее могли видеть солдаты из блокгауза.

– Анжелика, вернись, – прошипел Пьер, скрытый густыми ветвями.

Она помчалась к стенам форта, стараясь оказаться там как можно скорее. Пьер не мог последовать за ней, и девушка это знала. Для него это было слишком опасно.

– Анжелика, ma chérie, – звал он ее хриплым приглушенным голосом. – Прошу тебя, вернись.

Но она вынуждала себя бежать прочь, как можно дальше, как можно быстрее.

Из квадратной бойницы блокгауза что-то крикнул один из солдат. Ее заметили. Теперь Анжелика не могла вернуться, даже если бы захотела.

Всхлипнув, она заставила себя переставлять ноги, хотя все внутри и желало обернуться и броситься Пьеру в объятия.

* * *

– Я вернулся, – сказал Пьер, забираясь обратно в узкий проход пещеры.

– Я удивлен, – слабо откликнулся Жан, – что ты не бросил меня здесь умирать.

Пьер двинулся к задней стене пещеры, к темному закутку, где оставил брата. Он не ответил. Слишком был зол и стыдился признаться, что обдумывал и такую возможность.

В глубине сердца он желал оставить Жана на произвол судьбы. В конце концов, брат сам создал себе эти проблемы. Если бы Жана не стало, Пьеру не пришлось бы больше соперничать с ним за расположение Анжелики. Она прекратила бы беспокоиться о Жане и полностью отдалась Пьеру. Но часть его души знала, что он не может бросить своего брата, а злость совершенно не к месту. Это была всего лишь реакция на упрямство Анжелики.

С чего бы ей так сильно цепляться за данное Жану обещание? Какая разница? Она ведь еще не обвенчана с ним и может в любой момент передумать по поводу своего избранника. Совершенно очевидно, что она не любит Жана так сильно, как любит его. Ведь так?

Пьер окаменел при мысли о том, что она может любить и Жана.

– Вот. Я принес тебе свежей воды. – Пьер поддержал голову брата, поднося флягу к его губам. Жан сделал один большой глоток и со стоном упал обратно.

Пьер осмотрел рану и промыл ее чистой водой. Жаль, что под рукой не было ничего из запасов доктора Хендерсона. Он мог бы справиться и сам. Пьер подумал о том, что можно найти врача и попросить у него некоторые средства – что угодно, что помогло бы Жану вытерпеть боль во время долгого ожидания.

Но он больше не мог рисковать. Жана нужно было безопасно переправить с острова.

– Она моя, – сказал Жан.

Пьеру хотелось притвориться, что он не понял смысла этих слов. Но что в этом толку? Жан явно почувствовал, что между Пьером и Анжеликой возникла страсть.

– Анжелика – взрослая женщина. Она сама в состоянии сделать выбор, с кем хочет остаться.

– Едва ли, потому что всякий раз, когда она рядом, ты шепчешь ей на ухо милые глупости. – Голос Жана был полон боли, и в нем звучала непривычная Пьеру горечь.

– Мне не нужно шептать глупости, чтобы привлечь к себе женщину.

– Пьер, держись от нее подальше.

Слишком поздно! Ему хотелось кричать. Но он вспомнил, как Анжелика просила его не сообщать пока Жану об их планах. И как бы ему ни хотелось открыто заявить, что Анжелика согласилась стать его женой, Пьер не мог предать ее доверия. Необдуманные слова лишь оттолкнут от него Анжелику.

Нет, он должен позволить ей самой поговорить с Жаном. Позволить самой выбрать и слова, и время. Возможно, Анжелика решит написать ему письмо о том, что она больше не хочет выходить за него замуж.

– Ты все равно не сможешь сделать ее счастливой, – продолжал Жан.

– А с чего ты решил, что ты – сможешь?

– С того, что я могу дать ей все, чего она хочет, – дом и семью на острове. И много детей, когда смогу построить для нее коттедж побольше.

– И кто сказал, что я не могу дать ей того же?

Продав свое снаряжение и бригаду, он получит столько денег, что дом и все необходимое появятся у Анжелики в мгновение ока.

Жан коротко хохотнул.

– Ты никогда не будешь счастлив на острове. Ты сойдешь с ума, как в ту весну, когда бросил и проклял отца и нас всех.

– Я изменился.

Жан ничего не ответил.

Неужели он прав? Неужели Пьер сойдет с ума, оставшись на острове? Он вспомнил долгие часы работы на ферме, монотонную ходьбу с плугом, бесконечную возню с дровами и сорняками. Он уже смертельно устал от постоянного, ежедневного труда, а предстояло еще собрать урожай, что было сложнее всего.

Пусть так, но ведь были занятия, которые ему нравились. И этим он может заняться вдвоем с Анжеликой.

Возможно, откроет здесь собственное дело. Они вместе могли бы заняться рыбацким промыслом. Торговля пушниной в окрестностях Великих озер будет не вечна, на востоке она уже прекратилась. И со временем островитянам придется искать другие способы заработать себе на жизнь, не связанные с лесной глушью и мехом. Быть может, Пьеру удастся наладить на острове торговлю рыбой.

Он расцепил напряженные руки и прислонился спиной к прохладной стене пещеры. Неровные камни врезались в кожу, и Пьер поерзал, пытаясь найти удобную позу, в которой он мог бы дождаться вечера. Он вытянул ноги и запрокинул голову. Он вымотался, но в голове крутились тысячи мыслей об Анжелике, Жане, о нем самом, о возможном будущем.

Тяжелое дыхание Жана выровнялось, и Пьер лишь молился, чтобы брат сумел заснуть или потерял сознание, не мучаясь больше от раны. Как бы Пьер ни злился на них с Анжеликой, ему невыносимо было видеть страдания своего брата.

– Раньше я злился на тебя за то, что ты бросил нас и сбежал.

Хриплый голос из темноты застал Пьера врасплох.

– Я злился, потому что ты верил, будто остров и фермерский труд – это ниже твоего достоинства. Я презирал тебя за то, что ты считал себя лучше меня.

– Я уже попросил за это прощения. Я ошибался…

– Твоя гордыня меня бесила. – Теперь голос Жана звучал с удивительной силой. – Но когда я вспомнил последнюю ссору с отцом, после которой ты бросил остров, я понял, что и он был неправ.

Пьер вспомнил, как отец стоял в деннике, широко расставив ноги и расправив плечи, чтобы не дать ему сбежать. Как темные глаза отца пылали гневом, как руки сжимали лопату. Он кричал на Пьера, называл его упрямым дураком за то, что Пьер хотел уехать с бригадой и отказывался от оплаченной школы в Детройте.

Отец тогда замахнулся лопатой. Он никогда раньше не бил Пьера, и теперь Пьер впервые понял, что в этот раз отец разозлился настолько, что готов был его убить.

– Ну, давай, – сказал тогда Пьер, отрываясь от стены. – Ударь меня.

Отец лишь смотрел на него.

– Если хочешь меня ударить, я не стану тебя останавливать.

Пьер расправил плечи и выпятил грудь, готовясь встретить любой удар. Он не единожды наблюдал, как отец расправлялся с другими. И хотя с тех пор он не раз говорил, что изменился, отцовский характер по-прежнему оставался взрывным.

Пьеру было почти восемнадцать, ростом и плечами он сравнялся с отцом, но знал, что значительно уступает ему в силе. И все равно он не дрогнул, даже когда лопата взлетела над его головой.

Жан, стоявший чуть дальше, прожигал Пьера таким же ненавидящим взглядом. Пьер подумал: «Если все они меня так ненавидят, то зачем тогда оставаться?»

– Я ненавижу тебя, – зарычал он тогда в ответ на отцовский замах.

И отец пошатнулся, попятился, словно эти слова ударили его, как камнем в живот. Он медленно опустил лопату, позволил ей выскользнуть из руки на солому. Плечи опустились, в глазах вместо злости возникла такая печаль, что Пьеру до сих пор было больно вспоминать.