Улицы и балконы были переполнены зрителями, и впервые Рэндольф получил удовольствие, заразившись восторгом толпы. Затем появилась группа мрачных, босых кающихся грешников, их шеи были обвиты веревками, а на головы одеты венки из терновника с шипами, по-видимому, вонзавшимися в их черепа. За ними шествовали зловещие существа, одетые во все белое, их лица были скрыты под натянутыми на глаза капюшонами. Эти шесть фигур под колпаками были самыми ужасными из всех: почти раздетые, они шли и бичевали себя, ручейки крови стекали вниз по их истерзанным спинам и рукам, окрашивая в красное их белые одежды.

Вообще идея бичевания для разумного англичанина была совершенно отталкивающей, Рэндольф содрогнулся, его удовольствие от зрелища вмиг испарилось. Даже сквозь общий шум он слышал болезненные глухие удары кнутов с железными наконечниками по незащищенной плоти.

Под шутки своего гида Рэндольф повернулся и начал выбираться из толпы. Какой же он дурак, раз надеялся стать менее одиноким в другой стране. Произошло же нечто совершенно обратное, еще никогда в жизни он не чувствовал себя более чужим. Он очень сильно отличался от неаполитанцев, и так же, как он никогда не поймет эту оргию жестокой набожности, он никогда не будет в состоянии соответствовать их страстности, проявляемой в жизни.

Ища успокоение среди себе подобных, Рэндольф тем же вечером посетил небольшое собрание в доме британского посла. Английская община была весьма значительной по размерам и, несомненно, жаждала принять в свою среду лорда. Рэндольф сразу же получил многочисленные приглашения на рождественский обед и имел возможность съесть некоторое количество приличного сливового пудинга, а не той языческой пищи, которую употребляли местные жители. И все же этот пудинг не был настоящим сливовым пудингом, которого хотелось Рэндольфу. С вежливой неопределенностью, в которой он всегда был мастером, Рэндольф отклонил все приглашения и вернулся в гостиницу совершенно подавленным.

Следующее утро выдалось пасмурным, но по крайней мере, больше не лил дождь, а небо намекало на возможные прояснения чуть позже, может быть, днем. Обрадованный данной перспективой, Рэндольф отказался от услуг гида и отправился пешком самостоятельно исследовать город. Он был поражен непосредственным соседством богатства и крайней бедности в этом полном энергии и жизни городе, жители которого настаивали на том, чтобы как их радости, так и печали, были публично выставлены на обозрение всего мира. Его очевидное иностранное происхождение привлекало внимание, и Рэндольф был вынужден отгонять уличных мальчишек, чье простодушие было весьма сомнительно независимо от того, насколько они были молоды, но серьезных проблем у него не возникало.

Поздним утром его блуждание занесло его в тихий жилой квартал на одном из наиболее высоких холмов. Скромные, но приличные здания окружали базарную площадь с трех сторон, в то время как четвертая была ограничена кирпичной стеной. Холм от стены резко уходил вниз, открывая роскошный вид на залив. Довольный, Рэндольф закинул руки на стену и стоял, изучая город, так игриво раскинувшийся где-то далеко внизу.

В воздухе носились запахи совершенно непохожие на английские: легкий ветерок с моря благоухал сильными, интригующими ароматами незнакомой растительности и кухни. Облака начали расходиться, и, пока он стоял, первые лучи солнечного света коснулись знаменитого залива, раскрашивая угрюмые серые воды в зеленовато-голубые и бирюзовые тона.

На дальней стороне залива прорисовывались очертания Везувия[3] цвета индиго. Это был первый день, когда Рэндольф достаточно ясно смог разглядеть вулкан. Он был заинтригован небольшой, но зловещей струйкой дыма, поднимающейся над вершиной. На что это похоже – жить рядом с вулканом?[4] Возможно, именно это постоянное, тлеющее напоминание о смертности явилось причиной, по которой неаполитанцы отдавались жизни столь энергично.

Он видел всего одного человека, женщину в очках, сидевшую на скамье в противоположном конце площади. Не обращая внимания на Рэндольфа, она делала набросок в альбоме, покачивающемся на ее коленях. Светлокожая и скромно одетая, она, должно быть, тоже была туристкой. Рэндольф подумал, что для нее было довольно рискованно выйти на улицу одной, и тут же забыл о ее существовании.

Одна из тощих итальянских кошек вспрыгнула на стену возле Рэндольфа, недоверчиво взглянула на него дикими желтыми глазами, а затем стала красться вдоль стены, преследуя птицу, которая в последнюю минуту метнулась прочь. Несколько цыплят, неспеша пересекали базарную площадь, с надеждой склевывая что-то с земли, и где-то поблизости ворковал голубь. Это было самое спокойное место, найденное Рэндольфом в Неаполе. Он закрыл глаза, впитывая в себя долгожданное тепло и блеск усиливающегося солнечного света.

Какой-то скрип привлек его внимание, и Рэндольф, оглядевшись вокруг, увидел, что из дома на углу базарной площади появилась молодая девушка, держа в одной руке ведро, а в другой низкую приставную лестницу. Не обращая внимания на двух туристов, она поставила лестницу около стены, быстро взобралась на нее, продолжая держать в руке ведро, и начала мыть окна.

Девушка была очень симпатичной, с оливковой кожей, черными, как вороново крыло, волосами, скрепленными алой лентой, и парой аккуратных лодыжек, видимых из-под ее свободных юбок. Рэндольф лениво за нею наблюдал, наслаждаясь видом, словно это было одно из многих, присущих Неаполю, чудес.

После энергичного мытья самого близкого окна девушка наклонилась и начала мыть следующее, лестница под ней закачалась. Рэндольф нахмурился, полагая, что она окажется более мудрой и передвинет лестницу. Но несомненно, она мыла окна таким способом в течение многих лет. Даже если она упадет, высота не была опасной.

Готовый возобновить свою прогулку, Рэндольф начал пересекать площадь. Но не успел он сделать и трех шагов, как услышал грохот падающих предметов, сопровождаемый криком боли. Проклиная себя за то, что не попытался предостеречь девушку, Рэндольф поспешил туда, где она совершенно неподвижно лежала, и встал возле нее на колени.

– Синьорина? – Сказал он, мягко касаясь ее плеча.

Черные ресницы долго трепетали, прежде чем приподняться и показать трогательные темные глаза. Девушка что-то пробормотала, вероятно, обращение к Богу, затем села и слабо улыбнулась Рэндольфу. Она была очень молода, возможно, ей было не больше пятнадцати, с лицом, подобным лику Мадонны, что, казалось, было неаполитанской особенностью.

– Рад видеть, что вы пережили свое падение, – сказал он, хотя и не был уверен, что она его понимает. Он стал подниматься, чтобы помочь ей встать, но внезапно она упадала в обморок прямо ему в руки, и Рэндольф обнаружил, что обнимает очень сексуальную молодую особу. Чувствуя пышные изгибы ее тела, прижатые к его груди, Рэндольф поверил, что женщины Средиземноморья созревают гораздо раньше, чем их северные сверстницы.

Девушка откинула назад голову, оказавшуюся так головокружительно близко, что стало очевидно, что ее рот был просто создан для поцелуев. Поддерживающие ее руки Рэндольфа мгновенно напряглись. Как же давно он вот так держал женщину, а ведь он был всего лишь простым смертным. Но он также являлся джентльменом, а джентльмен никогда не воспользуется положением оглушенных ударом девочек, даже если те достигли полового созревания.

Он решил, что лучше всего положить ее здесь на улице, а затем обратиться за помощью, постучавшись в ее дом. Но прежде, чем он смог что-либо предпринять, он услышал позади себя хриплый мужской окрик, сопровождаемый звуком тяжелых шагов.

Он оглянулся и увидел, что двое мужчин мчатся через базарную площадь, – поразительно красивый парень и пожилой человек. Их шумное беспокойство выдавало в них семью или соседей лежащей в обмороке девушки. Можно было только надеяться на то, что кто-нибудь из них хоть немного знает английский или французский. Как только они остановились рядом, Рэндольф открыл рот, чтобы заговорить.

Но прежде, чем он успел что-либо произнести, тот, что был старше, с мучительным ревом выхватил девушку из его рук, а молодой – сильным ударом кулака двинул Рэндольфу в челюсть.

– Что за черт! – Рефлексы, отточенные в салоне Джексона, немедленно дали о себе знать. Рэндольф наклонил голову и дернулся, выходя из-под удара, его шляпа упала на землю. Но пока он поднимался на ноги, другой кулак надежно впечатался в его живот.

Сложившись пополам и задыхаясь, Рэндольф понял, что эти два маньяка подумали, что он напал на девочку. Деревянная лестница лежала поблизости, и он схватил ее за две перекладины, чтобы использовать как защиту от своего разъяренного противника.

Ситуация была настолько комична, что Рэндольф почти рассмеялся. Но тут он увидел, как в руке молодого человека блеснул нож, и его веселье вмиг испарилось. Больше это не было похоже на шутку – существовала вполне реальная опасность, что он будет убит по глупому недоразумению. Если бы это произошло, то, несомненно, Королевство обеих Сицилий выразило бы британским властям глубокое сожаление, но для Рэндольфа это уже не имело бы никакого значения.

Пронзительно крича, молодой человек размахивал перед Рэндольфом своим ножом. Рэндольф отгородился от удара лестницей и отступил к стене дома, защищая свою спину. Удивительно, сколько шума могло исходить всего от двух неаполитанцев. Нет, трех, девочка очнулась и завопила, повиснув на руке пожилого мужчины и не давая ему присоединиться к драке.

И тут энергичный взмах зонтика опустился на запястье молодого человека, выбив нож из его руки. В драку вступила туристка. Двигаясь между Рэндольфом и его противниками, она начала говорить на быстром итальянском стаккато. После минутного удивления неаполитанцы накинулись на нее с вопросами, все трое трещали одновременно.

Рэндольф уже заметил, что своими телами итальянцы говорили столь же эмоционально, сколь и своими голосами, а потому он с глубоким интересом наблюдал за развернувшейся пантомимой. Страстные жесты пожилого мужчины сделали смысл произносимого совершенно прозрачным: он был поражен в самое сердце видом своей любимой дочери, безжизненно лежащей в объятьях иностранца. Тут Рэндольф вспомнил, что синьорина была далеко не безжизненной, но это не имело значения.