Мэри Бэлоу - Свет первой любви

– До осени еще далеко, – сказала она. – Ах, Кеннет, деревья в парке бывают осенью такие красивые!

– Я уже почти забыл, какие они. В этом году я снова их увижу.

– Да. Когда мы едем? Мне не терпится.

– Завтра? – предположил он. – Ты сможешь собраться так быстро?

– Да, завтра, – сказала она. – И в этот час мы через неделю будем дома, в Данбертоне.

Вместе. Они будут дома вместе – все лето и, может быть, всю осень. Может быть, до Рождества. Может быть, если появится ребенок, навсегда.

Снова предаться мечтам – как это больно! Но он снова мечтает. И ему снова больно.

После того как они приехали домой, в Корнуолл, жизнь у них проходила почти в загадочном спокойствии. Они перестали ссориться. В Данбертоне каждый из них исполнял свои обязанности, которые занимали большую часть дня. Часто вместе они посещали соседей, принимали у себя. Каждую ночь, перед тем как уснуть каждому в своей постели, они проводили какое-то время в постели Майры. Могло показаться, что они погружаются в нечто напоминающее счастливую вечную жизнь – или, по крайней мере, согласную вечную жизнь.

Кроме того, Майре казалось, что она живет, постоянно затаив дыхание. Они так ничего и не решили. Они договорились, что испытательный период их брака будет продлен, вот и все. Она, конечно, опять ждет ребенка. После трех недель в этом нельзя было сомневаться. Но ведь все может кончиться точно так же, как и в первый раз, хотя она не чувствовала никаких недомоганий, ела и спала прекрасно. Если она выкинет и на этот раз, скажет ли она ему, что хотелось бы никогда больше его не видеть? Захочется ли ему поймать ее на слове?

Нет, она знала, что никогда больше не скажет ему этого – разве что ее станут старательно подталкивать. Но уедет ли он?

Не предложил ли он поехать в Корнуолл только потому, что ее ответы дали ему основание считать, что она снова ждет ребенка? Иногда ей казалось, что в его предложении кроется нечто большее. Точнее, ей так казалось почти все время, но она боялась поверить в это слишком сильно. Она пыталась уберечь свое сердце от страданий в будущем.

Если она доносит дитя и оно будет жить, Кеннет останется с ней. Но она не хочет, чтобы он оставался с ней только из-за ребенка. Она хочет, чтобы он остался с ней ради нее самой.

Порой она презирала себя за то, что впала в такую зависимость от него, что полюбила его так сильно и безоговорочно. Порой она пыталась бороться со своей зависимостью – и зачастую делала это совершенно неразумными способами.

Как-то к вечеру они собирались навестить ее мать. Договаривались об этом еще за завтраком. После целой недели угрюмых туманов и моросящих дождей настала прекрасная погода, и они решили отправиться в Пенвит-Мэнор пешком. Они поняли друг друга без слов, как это часто происходило в последнее время. Оба подумали о хижине отшельника, стоящей чуть в стороне от дороги, спускающейся в долину. Обоим пришло в голову задержаться там на обратном пути. Во время их прогулки по берегам Серпентайна в Лондоне он упомянул об этом вскользь, сказал, что они будут любить друг друга в крестильне.

Они никогда еще не занимались этим при свете дня. И никогда, кроме того первого раза, не ласкали друг друга нигде, кроме как в постели Майры. В мысли о ласках в хижине летним днем, когда дверь открыта для солнечного света и легкого-ветерка, – в этой мысли было что-то возбуждающее. Оттуда можно смотреть на долину, на реку и водопад.

Но ее испугала сила чувств, которые вызвала у нее эта идея.

– Может быть, – сказала она ему за ленчем, – у тебя есть более важные дела на сегодня, чем визиты? Тебе совсем не обязательно сопровождать меня к маме.

– Вот как? – Его глаза неторопливо изучали ее лицо. В этих глазах что-то изменилось. Они вроде бы стали мягче, мечтательнее за последнее время. Или ей это кажется? – Тебе хочется побыть наедине со своей матушкой, Майра? Пожаловаться ей на все мои прегрешения, когда я не смогу защититься? Полагаю, твои жалобы найдут благодарного слушателя.

Майра рассердилась.

– Мне кажется, Пенвит – одно из тех мест, которые тебе меньше всего хотелось бы посещать, – заявила она, – а моя мама – человек, с которым тебе меньше всего хотелось бы разговаривать.

И вдруг Майра поняла, что она делает. Пытается вызвать его на ссору. Словно так она чувствует себя в большей безопасности. Когда они ссорятся, ей надежнее удается оградить от него свое сердце.

Он поднял брови, и по тому, что лино его вдруг приняло надменное выражение, она поняла, что он принимает вызов.

– Вот как? – проговорил он. – Ты полагаешь, что каждый из нас испытывает к матери другого одинаково недобрые чувства?

– С той лишь разницей, что твоя мать открыто выражала свою враждебность ко мне.

– Вот как! Я этого не думаю, – сказал он, нетерпеливо махнув рукой. – Моей матери нравится руководить. У нее есть весьма определенные взгляды на то, чего следует ждать от графини. Она просто пыталась взять тебя под свое крыло. Она надеялась, пусть это и неразумно, что ей удастся сделать из тебя такую же графиню, какой она была сама. Она не желала зла.

– Позволю себе не согласиться с тобой. Ты говоришь, что это была необоснованная надежда, лишь потому, что я не способна стать настоящей графиней. Ведь так ты думаешь?

– Настоящая графиня, – сухо заметил он, – не цепляется к каждому слову, произнесенному ее мужем, и не придает этому слову то значение, которое он вовсе не имел в виду, просто из извращенного удовольствия рассердить его.

– Я тебя сержу? – спросила она уже миролюбивее. – А ведь я всего-навсего намеревалась избавить тебя от скучного визита. Поэтому и предложила отправиться в Пенвит одной.

– И вы вольны так поступить, сударыня. Разумеется, у меня есть и другие важные дела, кроме как сидеть с матерью и дочерью, которые с большей охотой предпочитают побыть вдвоем. Я велю подать экипаж.

– Я пойду пешком, – возразила она.

– Разумеется, ты поступишь как угодно. Возьми с собой горничную.

Брать с собой горничную у нее не было ни малейшего желания; она сообщила бы ему об этом, если бы не поняла, что зашла уж слишком далеко. Если она и в этом станет ему перечить, он с большим пылом будет настаивать на своем. Какой ужас – проделать всю дорогу до Пенвита и обратно, когда за тобой хвостом тащится горничная! И какой ужас – проделать всю дорогу одной! Зачем только она это затеяла? Ведь так ждала этой прогулки, и вот сама все испортила!

– А что будешь делать ты? – спросила она.

Его глаза, когда он посмотрел на нее, больше не казались ни мягкими, ни мечтательными.

– Можете быть уверены, сударыня, что я займусь чем-то гораздо более приятным, чем то, чем я собирался заняться до нашей размолвки.

Она терпеть не могла, когда он называл ее сударыней. Как это смешно! Ведь она его жена, каждую ночь они наслаждаются близостью, от которой слабеют колени, и она ждет от него ребенка. Но она ни за что не скажет ему, что терпеть этого не может. Иначе он никогда не станет звать ее иначе.

– В таком случае я рада, что предвидела это, милорд, – сказала Майра, весело улыбаясь. Она вела себя как неразумное, малое дитя. Сама вызвала его на раздражение, а теперь возмущается. По глупости испортила прогулку, а теперь хочет потешиться жалостью к себе и свалить всю вину на него.

И все это зря. Внезапное прозрение озарило ее – она поняла, что не существует способа оградить от него свое сердце.

Он шел верхом над долиной, пока не добрался до утесов. Повернул, чтобы пройтись по вершине одного из них, больше глядя на выступающие камни и жесткую, выгоревшую траву, чем на сверкающее внизу под ярким солнцем море. Он пребывал в таком состоянии, когда человек легко раздражается и вызывает раздражение у других. Нельсон, на которого не действовало настроение хозяина, бодро бежал впереди, возвращался, трусил какое-то время рядом, а потом опять убегал.

Кеннет прекрасно чувствовал себя в родном гнезде. Он был рад, что вернулся, что снова работает, что чувствует себя полезным. Он был доволен, что его жена охотно и умело исполняет свои обязанности. Ему доставляло удовольствие общение с соседями, как ни ограниченны были рамки такого общения. Он был удовлетворен тем, что больше не нужно принимать никаких решений, что он останется в Данбертоне. Каждую ночь он проводил в постели своей жены, в том числе и в те ночи, что они провели в дороге. Ясно, что она не могла не забеременеть.

Получая неизменно удовлетворявшее его плотское удовольствие, он чувствовал, что между ними существует и иного рода близость, некая гармония, которой он и ждал от супружества. Он ожидал, что в этой гармонии растворится их обычное напряжение и что все разделяющее их канет в прошлое. Он надеялся, что больше они никогда не будут противостоять друг другу, что это им просто больше не понадобится. Глупая надежда, глупое ожидание. Разве можно, живя с Майрой, ожидать мира и спокойствия?

За ленчем она раздула ссору буквально из ничего, и он, как марионетка, которую дергают за ниточки, дал втянуть себя в конфликт. Никому до сих пор не удавалось манипулировать им. Его знали как упрямого мальчишку и как мужчину с железной волей. И его приводило в ярость, что женщине удается то, что не удавалось никому, да еще с такой легкостью.

По временам он ее ненавидел. Сегодня после ленча он ее точно ненавидел.

Навстречу ему двигались обе мисс Гримшоу, которых держали под руки двое сыновей мистера Мизона. Пришлось приказать Нельсону сесть, потому что одна из сестер вскрикнула, услышав его лай. Впрочем, Кеннет сразу же сообразил, что лай – это отличный предлог, давший возможность этой леди в страхе прильнуть к своему кавалеру и испустить несколько мелодичных, якобы испуганных возгласов. Он простоял минуты две с молодыми людьми, говоря о погоде, о самочувствии леди Хэверфорд, а также о здоровье родителей барышень Гримшоу и Мизонов. Продолжая прогулку, он пришел в еще большее раздражение. Эти юные леди и джентльмены явно испытывали по отношению к нему благоговейный восторг и даже страх. Он подумал, что большинство людей его боятся. И дело не только в титуле, в имени и богатстве. Наверное, есть нечто такое в его манере держаться с окружающими, что не исчезло с тех пор, когда он был кавалерийским офицером. Бывалые солдаты ежились от страха, поймав на себе его взгляд. Но вызывать подобную реакцию у соседей – это уже совсем неловко.