Он не одобряет. С таким же успехом она могла ударить его по лицу. Значит, она целый день намерена обходиться без него?

– Вы спрашиваете, одобряю ли я? Осмелюсь ли я высказать свое одобрение? – спросил он. – Если осмелюсь, вы, конечно, решите, что совершили какую-то ужасную ошибку, и измените все свои планы. Разумеется, я не одобряю это, сударыня. – Он искоса посмотрел на нее, и у него возникло то же ощущение, которое мимолетно посетило его, когда они возвращались после визита к Энсли. Ощущение это заключалось в том, что они подтрунивают друг над другом, веселятся, хотя все прекрасно понимают.

Может быть, подумал он, это лучшее, чего они могут ожидать от предстоящих недель, – несколько мимолетных мгновений душевной теплоты. Хотя этого совсем недостаточно, чтобы заложить основу будущей семейной жизни. И они погрузились в молчание.

Майра едва держалась на ногах от усталости и волнения. Она впервые побывала на великосветском балу, и все прошло чудесно! Майра до сих пор слышала музыку, ощущала аромат цветов, видела блеск драгоценностей, взвивающиеся разноцветные шелка и атласы. И еще она была разочарована. Первый танец, открывающий бал, она танцевала с Кеннетом, по после этого он так и не подходил к ней – ни разу! Ни разу не заговорил, разве что когда пригласил на танец после ужина. Ей так хотелось вальсировать с ним! Она помнила, как они танцевали на балу в Данбертоне, и надеялась, что они будут вместе гораздо больше времени.

Грядущий день ее страшил. Она с нетерпением ждала прогулки по парку в обществе Кэтрин и леди Бэрд, но согласилась, не зная, что свекровь предложит ей совместные визиты после ленча. Майре было известно, что леди очень мало времени проводят с мужьями, в особенности днем. Даже у них в Корнуолле это так. Но у них с Кеннетом особая ситуация. Вчера вечером, когда он предложил провести остаток сезона вместе, она вообразила, что они действительно будут вместе – все дни и все вечера.

Неужто Майре хочется проводить время с мужем? Не лучше ли наслаждаться Лондоном в обществе новых друзей, которыми она уже обзавелась? Но как же в таком случае она узнает за столь короткое время, хочется ли ей остаться с Кеннетом или хотя бы видеть его время от времени?

Две вещи смущали ее. Зачем он пригласил ее в Лондон? Почему он пытается что-то сделать с их браком? Он ведь необычайно хорош собой. Она видела, как смотрят на него другие женщины, и утром на Оксфорд-стрит, и на Бопд-стрит, и вечером на балу. Ни с какой стороны она ему не нужна.

А потом она вспомнила о самой страшной ночи в своей жизни, когда у нее случился выкидыш. Вспомнила его пепельное лицо, даже слезы, его голос, то и дело повторяющий: «Майра, любовь моя, не умирай, не позволю тебе умереть, любовь моя!..» Позже она про гнала эти слова как плод своего воображения, поскольк они совершенно не вязались с его холодным обращением утром и во все те дни, что последовали за этим тяжелым испытанием.

Но мистер Гаскон сказал Рексу, что лорд Хэверфор, действительно плакал, когда в конце концов рассказал с этом эпизоде. Кеннет долго ничего не рассказывал друзьям. А когда рассказал, заплакал. Почему? Потому что любит ее – так предположила Кэтрин.

Существует часть суток, когда мужья и жены могут остаться наедине, подумала она, но тут же отогнала эту мысль

«…нельзя же, чтобы твоей жизнью правил страх! Если только тебе не хочется быть бесконечно несчастной… и одинокой».

– Кеннет… – Она повернула голову и взглянула на него. Он сидел в самом углу и молча смотрел на нее в темноте.

– Да? – отозвался он.

– Вчера вечером вы спросили у меня… – Она почувствовала, что ей не хватает воздуха. – Можете ли вы повторить свой вопрос?

Он, конечно, понял, что она имеет в виду.

– Да, – спокойно откликнулся он.

– И я сказала «да».

– Да.

Они смотрели друг на друга. Они, наверное, почти приехали.

– Хотите, чтобы у нас были супружеские отношения? – спросил он вновь.

– Я думаю, это должно быть так. Если мы хотим принять… принять разумное решение. Ведь, в конце концов, мы подвергаем испытанию не дружбу, да? И даже не ухаживание. Речь идет о браке.

– Да, – сказал он. – Значит, я могу прийти к вам сегодня ночью? Вы не слишком устали? – Я не слишком устала, – ответила она.

Экипаж слегка накренился и остановился. Оба они посмотрели на дверцу, которую вот-вот откроют.

Майре казалось, что она добралась до дому не в карете, но пробежала всю дорогу бегом. Она изо всех сил сдерживала дыхание. Что она наделала? Она ведь не обдумала все как следует, не взвесила, не рассмотрела со всех возможных точек зрения, чтобы понять, разумное ли она приняла решение.

Она вспомнила, что в прошлый раз в этом было что-то пугающее. Дело не в боли – боль была слабее, чем она ожидала, – но ужасная близость, ощущение насилия, ощущение своего тела во власти мужчины.

Но было в этом и что-то волнующее. Тяжесть его огромного тела, жар и наслаждение…

В тот раз он наградил ее ребенком.

Может быть, сегодня ночью это снова произойдет? На мгновение ее сковал страх. Она так сжала свой новый веер, что почувствовала, как его планки врезались в пальцы.

«…нельзя же, чтобы твоей жизнью правил страх…»

Дверца открылась. Кеннет вышел из экипажа и повернулся, чтобы помочь ей. Она посмотрела на его руку, а потом положила на нее свою. Его рука была крупная и горячая. Пугающая. И волнующая.

Глава 20

Она не знала, распустить ли волосы или заплести их в косу, как она обычно делала это на ночь. Решила распустить. И не знала, надеть ли пеньюар поверх ночной рубашки или нет. Решила не надевать. Она не знала, лечь ли ей в постель или ждать, стоя у окна или камина. Но, представив себе, как она пойдет через всю комнату и вскарабкается на кровать на глазах у него, решила лечь. Она не знала, опереться ли на подушку или лечь навзничь. Решила лечь навзничь, на спину, потом повернулась на бок. Заметила, что оставила гореть все свечи. Нужно было бы их задуть и оставить одну у кровати.

Но было уже поздно. В дверь постучали, и, прежде чем она успела ответить, дверь отворилась. Майра волновалась и презирала себя за это. Она вела себя как пугливая девственная новобрачная. Она страстно надеялась, что румянец ее не так ярок, как ей кажется.

На Кеннете был длинный парчовый халат темно-зеленого цвета. Из-за ворота виднелась белая ночная рубашка. Ее потрясло, какая откровенная похоть внезапно охватила ее, – даже мысленно она не могла бы назвать это более приличным словом. Это, разумеется, вовсе нелюбовь. Она его не любит.

Он задул свечи, о которых она вспомнила слишком поздно, и подошел к кровати, где осталась гореть одна свеча.

– Нужно иметь в виду, – сказал он, – что это не первый раз, и вы знаете, что произойдет; сегодня больно не будет.

Значит, румянец все-таки очень заметен. Она почувствовала, что лицо ее запылало еще больше.

– Я не волнуюсь, – возразила она. – Как глупо! Вы собираетесь погасить свечу?

Он снял халат и откинул одеяло.

– Наверное, нет. Мне хочется видеть, что я занимаюсь этим с вами, Майра. И чтобы вы видели, что занимаетесь этим со мной. Важно, чтобы мы не могли отрицать правду.

– Вы полагаете, что я могу в воображении своем принять вас за кого-то другого? – спросила она потрясение

– Очень может быть, – ответил он. – Я Кеннет, тот мальчик, которого вы любили, хотя никогда не выражали своего чувства словами, тот человек, которого вы ненавидели и, возможно, ненавидите до сих пор, – ваш муж. Она пыталась сосредоточиться на последнем утверждении. Неужели нужно именно сейчас напоминать ей, о чем они договорились забыть на эти недели?

– А вы Майра, – продолжал он, – девушка, которую я обожал, женщина, которая грозилась прострелить мне сердце и чуть не убила меня, – моя жена.

Да, подумала она, глядя ему в лицо и чувствуя, как его пальцы расстегивают пуговку у нее на рубашке, наверное, он прав в том, что касается воображения. Наверное, без свечи, без его слов она представляла бы его как очень красивого, элегантного незнакомца, с которым она провела целый день, с которым ей так хотелось танцевать вальс.

– Да, – сказала она. – Это очень серьезно, не так ли? Он поцеловал ее.

Она не воспринимала поцелуй как проявление сексуальности. Она целовала многих, но это было выражение нежности. Даже когда Кеннет целовал ее, девушку, это было нечто романтическое, а не плотское. Но сейчас она вспомнила, как он целовал ее в хижине отшельника, для того чтобы пробудить в ней огонь. Это не было выражением нежности. И теперь он поступил так же – широко раздвинул ее губы своими губами, кончиком языка прикасаясь к небу, двигая языком ритмично взад-вперед, пока ее не охватил бурный поток ощущений в другом месте, там, где он вскоре будет делать почти то же самое.

Ее охватило отчаяние. Она так беспомощна, так неопытна!.. Все ее внимание было сосредоточено на том, что делает его язык; при этом пуговки на ее рубашке оказались расстегнуты, так что она была теперь обнажена до пояса. Та рука, что не обнимала ее за плечи, легко ласкала ее груди. Пальцем он нажимал на сосок, пока тот не стал твердым и одновременно нежным и очень чувствительным. А потом рука его скользнула вниз. Пальцы его исследовали ее, ей было страшно стыдно. Сейчас он почувствует, что она… Она вздрогнула.

– Нет-нет, – сказал его голос у самого ее уха, – все так и должно быть. Иначе вам было бы неприятно. Ваше тело предупреждено о том, что сейчас произойдет, и оно подготовилось.

Она злилась на свои неопытность и невежество. В его столь очевидно опытных руках она чувствовала себя совершенно беспомощной. «Интересно, сколько женщин было у него за последние два месяца?» – подумала она и отогнала эту мысль с внутренним содроганием.

Как все было по-другому, когда на них лежали слои тяжелой зимней одежды, а холод пронизывал до костей! Тело его уже не ощущалось как только тяжелый груз, дарующий тепло. Это обнаженное тело было замечательно плотным, мускулистым. Она не заметила, когда он снял с себя рубашку. На этот раз им не нужны были покровы, не было узкого, неудобного, комковатого матраса. Когда он почувствовал, что готов, он поднял ее рубашку. Она не помнила, чтобы в прошлый раз так ощущала живость происходящего, как сегодня.