Ее слова обрушились на него ледяным дождем, пронизывая холодом до самых костей. Он не хотел верить тому, что она говорила, но не было сомнений, что она говорила серьезно.

Он был поражен. Оглушен. Прижал руку к груди — там, где должно было быть его сердце. И ничего не почувствовал. Все его вновь обретенные надежды и мечты развеялись, словно пепел, унесенный ветром. Она его не любит. Не хочет. Не хочет его детей. И их брака. Она хочет соединить свою жизнь с кем-то другим — любым другим, только не с ним.

Внезапно оцепенение исчезло, и противоречивые чувства охватили его. Крушение иллюзий. Гнев. И обида — настолько горькая, что, казалось, она разорвет его на части.

«Боже! Каким же дураком я был!»

Остин заставил себя заглушить обиду и дал волю гневу, от которого вскипала кровь в его жилах.

— Думаю, я начинаю понимать, — резко сказал он, не узнавая собственного голоса. — Несмотря на то что ты утверждала обратное, на самом деле ты имела намерение получить титул. Теперь ты желаешь расторгнуть брак якобы из-за заботы обо мне, но на самом деле тебе хочется быть свободной, чтобы выйти замуж за другого, что бы рожать детей. Его детей.

Казалось, она еще больше побледнела, но продолжала смотреть ему в глаза.

— Да. Я хочу расторгнуть наш брак.

Ярость и боль сотрясали его. Проклятие, какой превосходной актрисой оказалась его жена! Ее забота, ее ласки — все было притворством. Все время он считал ее искренней и достойной доверия, невинной и бесхитростной, и — самое смешное — бескорыстной. А она оказалась не лучше, чем другие охотницы за богатством, что годами преследовали его. Остин не мог поверить, что ей хватало выдержки, наглости стоять перед ним и заявлять, что она желает развода ради его же счастья, в то время как на самом деле все, чего она добивалась, — это другого мужа для себя.

Но что доводило его гнев до кипения, так это мысль о том, что она будет с другим мужчиной. Это приводило его в такое неистовство, что он задыхался. Но он был рад этому: гнев не давал горькому чувству обиды овладеть им.

— Посмотри на меня, — ледяным тоном приказал он, когда она отвернулась.

Она продолжала смотреть в окно, тогда он схватил ее за подбородок и повернул лицом к себе:

— Посмотри на меня, черт возьми!

Элизабет встретила его взгляд с холодным равнодушием, чем еще больше подогрела его ярость. Ничто в ее лице не напоминало о том, что всего лишь несколько часов назад эта женщина лежала в его постели. Как сумела она скрыть эту сторону своей натуры? Как сумела так обмануть его? Ему потребовалось все его самообладание, чтобы тут же не выгнать ее.

— Ты ошиблась в своем призвании, дорогая моя. Ты была бы великолепна на сцене. Тебе, конечно, удалось убедить меня, что ты олицетворение доброты и порядочности. Но теперь я вижу, что ты обыкновенная интриганка и законченная лгунья. Твой отказ быть мне настоящей женой дает мне полное основание самому отделаться от тебя. — И, словно обжегшись, он выпустил ее подбородок.

Ее лицо стало белым как мел.

— Ты согласишься на развод?

— Нет, Элизабет. Я потребую развода — как только буду уверен, что ты еще не носишь моего ребенка. Два месяца ты проведешь в моем поместье недалеко от Лондона. Этого времени будет достаточно, чтобы определить, беременна ты или нет.

Ужас исказил ее черты. Было совершенно очевидно, что она не подумала о том, что беда, может быть, уже случилась.

— А если нет?

— Тогда наш брак будет расторгнут.

— А что, если я… ношу ребенка?

— Тогда нам придется терпеть этот фиктивный брак. Предпочтешь ли ты после рождения ребенка остаться или уехать…

— Я никогда не смогу бросить свое дитя.

Остин язвительно рассмеялся:

— В самом деле? Ты решила отказаться от своих обязательств, взятых при вступлении в брак. Поэтому я не уверен, что ты не сможешь отказаться от ребенка.

Что-то блеснуло в ее глазах, и он подумал, что Элизабет собирается с ним спорить, но она лишь еще крепче сжала губы.

— Еще одно, — сказал он. — Я рассчитываю, что в течение этих двух месяцев ты будешь соблюдать все приличия. Не станешь ни с кем говорить о случившемся и не сделаешь ничего, что могло бы опозорить меня или мою семью. Ты понимаешь меня? Я не допущу, чтобы моя жена носила чужого ребенка.

Он снова заметил промелькнувшую в ее глазах боль, но она только подняла голову и сказала:

— Я не буду изменять тебе.

— Вот здесь ты чертовски права: не будешь. А теперь, если ты меня извинишь, я хотел бы одеться. Мне необходимо приготовить все для твоего пребывания в деревне.

— А как же моя помощь в твоих поисках Уильяма?

— Если ты «увидишь» что-нибудь еще, сообщи мне. Я буду вести собственные расследования отсюда. Без тебя.

Он распахнул дверь, ведущую в ее спальню. Несколько мгновений Элизабет стояла неподвижно, с непроницаемым выражением лица, не сводя с него взгляда. Затем быстро пересекла комнату и вошла в свою спальню. Остин закрыл за ней дверь и нарочито громко щелкнул замком. Звук эхом отдался в наступившей тишине.

Оставшись один, Остин уперся кулаками в дверь и закрыл глаза под напором бушевавших в нем чувств, пронзавших его словно кинжалы, овладевавших всем его существом с такой силой, что ему хотелось кричать. Им владела ярость. Холодная, слепая ярость.

И в то же время его душа разрывалась от боли — настолько сильной, что он чуть не опустился на колени. Там, где недавно билось его сердце, теперь была пустота: это Элизабет вырвала из его груди сердце и разорвала пополам.

До встречи с ней он только наполовину был человеком: он существовал, но не жил. Она вернула потерянную половину — своей нежностью и невинностью, смехом и любдвью, но… в действительности их не было. Остин никогда не думал, что женщина полюбит его ради него самого, но он поверил Элизабет. Он никогда не предполагал, что и сам полюбит, но полюбил, отдав этому чувству сердце и душу.

Подойдя к окну, он отдернул занавес и невидящими глазами посмотрел на мир, внезапно утративший все свои краски.

Она заставила его полюбить ее.

И все это оказалось иллюзией.

До появления Элизабет он никогда не предавался мечтам о своем будущем. Его сжигала тайна, которую он носил в сердце, и он занимался то одним незначительным делом, то другим, посещал то один клуб, то другой, то один скучный званый вечер, то другой.

Но она изменила его. Элизабет превратила его из циничного, бесстрастного одинокого человека в кого-то другого, кто надеялся на будущее — на счастье с любящей женой и прекрасными здоровыми детьми. И теперь все эти едва успевшие родиться мечты и надежды покинули его. Исчезли. Разбились. Она сказала, что не перенесет потери того, кого любит, — и все же она хотела потерять его. У Остина не оставалось сомнений в том, каковы были ее истинные чувства к нему.

Боже Всемогущий, если бы его обида не была так горька, если бы он не испытывал адские муки и душевную боль, он мог бы даже рассмеяться: несравненный и несокрушимый герцог Брэдфордский поставлен на колени женщиной, во всем отвечавшей его мечтам! Мечтам, о которых он сам даже не подозревал.

И вот эта женщина превратилась в самый страшный из его ночных кошмаров.


Элизабет в оцепенении смотрела на дверь, только что закрытую Остином, и слушала, как запирается замок со щелчком, и этот звук был для нее погребальным звоном.

Она не успела подумать, сможет ли еще когда-нибудь что-либо почувствовать, как острая боль пронзила все ее тело, обжигая даже кожу. Зажав рукой рот, чтобы сдержать мучительный крик, Элизабет опустилась на пол.

Никогда, никогда она не забудет выражения его лица: от ее слов его нежность превратилась в злобу, теплота — в безразличие, любовь — в ненависть.

Боже, она так его любила! Так сильно, что не могла родить ему ребенка, обреченного на смерть. Она никогда не сможет объяснить ему, что он винил бы себя в смерти дочери и эта вина и страдание погубили бы его. Что он никогда уже не был бы самим собой.

Она заплатила своей душой, предложив ему свободу. Но цена не имела для Элизабет значения. Она знала, что благородный человек, каким был Остин, отказался бы разрушить брак, остался бы с ней, обрекая себя на брак без жены и детей. Но Остин заслуживал счастья, настоящей жены, детей — чтобы ему было кого любить. Элизабет сказала бы все, что угодно, чтобы только убедить его.

И убедила.

Горький смех вырвался из ее груди, когда она вспомнила свои слова: «Я представляла себя герцогиней… Я не могу иметь детей от тебя, но могла бы от кого-нибудь другого… Мой ребенок, который умер, был от тебя».

Этой ложью она заплатила за все. За человека, которого любила. За детей. Она никогда не сможет и не будет иметь детей от другого мужчины. У нее застревали в горле эти слова: «Я представляла себя герцогиней». Элизабет использовала их как последнее оружие, когда поняла, что он не подчинится ее решению, если только она не сумеет уничтожить его любовь к ней до последней капли. И теперь он считал ее обычной интриганкой, охотящейся за богатством, и лгуньей. Усилия, затраченные ею на то, чтобы скрыть от него свои страдания и убедить его, что она хотела жить без него, заполучив его титул, почти убили ее.

К тому же ей стало намного тяжелее, когда он сказал, что любит ее. «Я люблю тебя, Элизабет». Она не смогла сдержать мучительное рыдание, вырвавшееся из ее груди. Сколько еще боли сможет она перенести? Так жаждать этого драгоценного дара его любви, получить этот дар — и быть вынужденной разбить его. И видеть, как любовь исчезает из его глаз, как в них появляется боль, а затем — гнев и отвращение… Боже, как она сможет все это пережить?

И что, если эта жертва напрасна?

Что, если она уже беременна?

Глава 19

Элизабет срезала душистые кисти сирени с густых кустов, обрамлявших парадный сад в Уэсли-Мэнор, загородном поместье недалеко от Лондона, где она жила вот уже три недели. Она пыталась сосредоточиться, чтобы не порезать пальцы, но это было почти невозможно.