— Да, — ответила она, направляясь к низкой двери, расположенной сбоку от камина.

Дверь действительно оказалась не заперта и без труда открылась с первой попытки. У лестницы стоял маленький латунный фонарь. Эвелина на ощупь зажгла его и начала спускаться вниз по каменным ступеням, таким старым, что они были вытоптаны по центру. Джастин шел за ней следом.

— Вам не обязательно идти со мной, — пробормотала она возмутительно холодным тоном, который придавал ему решимости узнать, что скрывается за тонированными линзами и задумчивым выражением лица.

— Надеюсь, вы не станете возражать, если я позволю себе выпить? У меня страсть к сидру. — Он улыбнулся обворожительной, даже обезоруживающей улыбкой. Но она лишь холодно взглянула на него.

— Как вам будет угодно.

Что касается винного погреба, то он действительно представлял собой жалкое зрелище. На ветхих шатких полках она обнаружила несколько дюжин бутылок самых заурядных итальянских вин, пару фляг какого-то бренди и покрытую плесенью старую бутылку мадеры, а также, как предупреждал Беверли, полдюжины бочек, выстроившихся вдоль стены.

— Похоже, что старина Беверли прав.

— Нет, — ответила Эвелина и, подняв повыше фонарь, огляделась вокруг. Огонек фонаря высветил контуры ее лица, блеснул на стеклах очков. Выбившаяся из прически прядь волос отбрасывала причудливую тень на ее щеку.

Она с победным возгласом бросилась к стоявшей в стороне от других бочке, крышка с которой была снята и находилась рядом, прислоненная к стенке. Поставив фонарь на земляной пол, Эвелина перегнулась через край бочки и заглянула внутрь. Она оказалась такой маленькой, что верхняя часть ее тела целиком исчезла в бочке.

— Черт побери! — глухо прозвучал из бочки ее голос. Она подпрыгнула, брыкнула ногой и, пыхтя от напряжения, завозилась в бочке.

— Помочь? — спросил Джастин.

— Сама справлюсь! — глухо прозвучал откуда-то из глубин ее голос. — Я уже почти… Вот! — Она появилась из бочки с победоносным видом, держа в каждой руке по бутылке. Лицо ее испачкалось пылью, в волосах запуталась паутина.

— Ну и что вы держите?

— А это, мистер Пауэлл, две из десяти бутылок Шато Лафит-Ротшильд. Тех самых, которые ваш дедушка спрятал здесь накануне приезда вашего батюшки в монастырь в 1886 году.

— Да уж, поступок вполне в стиле старого вояки. Но как вы узнали о таком факте?

— Я читала его дневник. Он был военным до мозга костей, не так ли? Все у него учтено, все подтверждено документами, пусть даже следующие поколения, узнав кое о чем, плохо о нем подумают.

Джастин рассмеялся.

— Сомневаюсь, что ему приходило в голову, будто кто-нибудь сможет с ним не согласиться или счесть его недостаточно проницательным.

Она помедлила, потом смущенно добавила:

— Вам, наверное, было трудно вместе. Вы с ним такие разные.

«Господи, да она, кажется, всерьез этим обеспокоена».

— Дорогая моя девочка, — тихо прошептал он, — не считайте наши трудности семейной трагедией.

— Но он ожидал, что вы станете не тем, чем вы стали. Вам пришлось очень нелегко, когда вы поняли, что не соответствуете его представлению о том, чем вы должны стать.

Джастин нахмурил лоб, не зная, как бы ее успокоить, и удивляясь тому, что ее тревожат такие пустяки. Члены его семьи не знали о необычном повороте его армейской карьеры и, хотя они разочаровались тем, что он нарушил существовавшую много поколений традицию, оставив военную службу, трагедию из такого поступка никто не делал, кроме бригадного генерала и его старых армейских приятелей.

Надо как-то объяснить такие вещи Эви, потому что ее обеспокоенность вызвана чем-то большим, чем сопереживание. Здесь присутствовало что-то личное. И ему хотелось как-то приободрить ее. Очень хотелось.

— Меня никогда не трогало, что думает генерал, Эви. — Джастин наклонился над бочкой, раскинув руки вдоль ее края. Эви придвинулась ближе, пытливо вглядываясь в его лицо.

— Не может быть. Ведь он ваш дедушка. Джастин задумался.

— Мне повезло. Между нами вставал мой отец. Он не позволял своему тестю запугивать меня, лишать меня права выбора или унижать в угоду своим амбициям. Мой отец потратил многие годы, пытаясь стать таким, чтобы тесть мог им гордиться, и ему это удалось, хотя принесло не удовлетворение, а страдания. И вот однажды, проснувшись, как он сам рассказывал, он понял, что в процессе превращения в того, кем хотел его видеть генерал, он почти забыл, к какому идеалу он сам имел намерение стремиться.

Она слушала его, трогательно приоткрыв рот, словно ребенок сказку.

— Все мы стремимся к своему идеалу человека, которым мы стали бы, если бы нашли в себе храбрость, честность и силу, чтобы сделаться таким человеком.

Пока он говорил, она придвигалась все ближе и ближе к нему, словно ее тянуло магнитом.

— А ваш отец научил вас, как достичь идеала?

Он протянул руку и кончиками пальцев убрал упавший на ее щеку локон. Кожа у нее была теплой и гладкой.

— Да, — пробормотал он.

Она опустила глаза, ресницы коснулись щеки. Он хотел снова протянуть руку, чтобы приласкать ее. Но она открыла глаза и взглянула на него проницательным, оценивающим взглядом.

— Идеалом, к которому вы стремились, был, наверное, праздный, любезный, надменный бездельник?

У него опустились руки.

— Нет, я так не думаю, мистер Пауэлл, — не согласилась она. — По правде говоря, я даже думаю, что вы совсем не тот, кем стараетесь казаться.

Глава 15

Она его поймала. Она воспользовалась его потребностью успокоить ее, чтобы разоблачить его и заглянуть под маску, которую он носит. А он-то чуть ли не признался ей, что имеет идеалы, принципы и ценности, за которые готов бороться.

К сожалению, для того чтобы выполнять свою работу, приходилось делать вид, что именно таких вещей Джастину Пауэллу недостает. Он играл роль эксцентричного английского джентльмена, дилетанта, чрезмерно воспитанного и слегка чудаковатого. Когда он случайно проболтался, она, слава Богу, ему не поверила. Особенно после его очаровательного вдохновенного монолога.

Ему показалось, что он чувствовал на себе ее испытующий взгляд в течение нескольких минут, хотя на самом деле он длился не более пары секунд. Потом, словно лед, тающий под теплым дождем, он расслабился и, лениво облокотившись на бочонок, внимательно уставился на свою руку, изучая ногти.

— Вам показалось.

— Извините, но это видно невооруженным взглядом.

— Даже так? И что же я, по-вашему, такое?

— Играете роль Бездельника Ирвина. Но нельзя быть одновременно и строгим поборником высоких моральных принципов, и беспечным разгильдяем.

— Не пойму, что вы имеете в виду.

Она легонько похлопала его по груди, глаза ее сверкали от возбуждения. Она выглядела просто восхитительно.

— Все-то вы понимаете, — подтвердила она, отступая от него на маленький шажок. — «Когда мне стало понятно, что я стал свидетелем сцены интимного свойства, мне оставалось лишь спрыгнуть с дерева», — произнесла она, подражая его манере речи.

— Силы небесные! Неужели я действительно говорю так высокопарно?

На ее губах появилась торжествующая улыбка.

— Именно так.

— Но мне бы очень не хотелось, чтобы вы считали меня самодовольным ослом.

Оттолкнувшись от бочонка, он подошел к ней поближе и навис над ней, глядя сверху, вниз. В его позе неожиданно появилось что-то хищное. Он слегка наклонил голову, принюхался к ней, пытаясь воспринять ее и другими органами чувств, кроме зрения. Его взгляд скользнул вниз по щеке, горлу, груди, потом вновь поднялся к лицу. Он приоткрыл губы, как будто пытаясь определить на вкус, что же такое изменилось в самой окружающей их атмосфере.

И его действия сработали. Уверенность, буквально написанная на ее лице, мало-помалу исчезла, уступив место смятению. Ее глаза под стеклами очков округлились. Она отступила на полшага, подняла руку к шее и принялась крутить верхнюю пуговку застежки.

Он достиг своего, но победа его не обрадовала. Ему нужно было лишь дать ей понять, что он очень хотел бы прикоснуться к ней, поцеловать ее, чтобы она забыла о том, что он рассказал ей о себе. А он привел ее в смятение. Остановиться он уже не мог. По крайней мере пока. Теперь у него появился предлог сделать то, что давно хотелось.

— Если я и разозлился, Эви, то исключительно из-за вас.

— Из-за меня? — шепотом переспросила она с явным испугом. А ведь бояться ей нечего. Он не сделает ей ничего плохого.

— Да, — подтвердил он, на шаг приблизившись к ней. — Поцелуй Блумфилда представлял собой жалкое зрелище.

Глаза у нее потемнели от возмущения. Губы плотно сжались. А ведь они не должны быть напряженно сжатыми, они должны быть мягкими и податливыми.

— Вы не имели права подглядывать, — прервала она его. — И не надо обманывать относительно того, что вы боялись спугнуть вашу чертову птичку.

Разгневанная и воинственная, она стала еще более привлекательной. Она раскраснелась, глаза сверкали.

— Вы правы, — смиренно согласился он. — Но ведь я невежа, разве вы забыли?

— Вы невежа не больше, чем Эрнст.

При упоминании имени Эрнста он почувствовал приступ ревности. Ему было неприятно, что, называя его по имени, она как бы подчеркивает их близость.

— Согласен, что Эрнст не является невежей. Я бы не удивился, если бы он, прежде чем поцеловать вас, попросил разрешения.

Она прислонилась спиной к покрытой плесенью, влажной каменной стене. Янтарный свет фонаря высветил ее профиль. Занервничав, она расстегнула верхнюю пуговку своего строгого платья, открыв взору трогательную ямочку под горлом и даже не подозревая, что вводит его в искушение.

— Он сказал, что забылся, — пояснила она.

— Забылся? — Джастин расхохотался. Ему даже не пришлось притворяться, будто его забавляет объяснение Эрнста. Что мог знать какой-то бедолага о том, насколько может забыться мужчина?