Сегодня собственный текст меня разозлил. Моя героиня, златокудрая и голубоглазая, уже раз десять побывала в нежных объятиях мужественного загорелого воина, который так ни на что и не решился. Она часто плакала – ее соленые слезы на страницах моего творения превращались в патоку, а потом и вообще в нечто, напоминающее розовые слюни. И локон падал ей на нежное плечо, и она вздыхала, и молила. О чем? Да, о разном. Как раз мольба мне удавалась хорошо. Воин был строг, молчалив, смотрел вдаль, где бродили тучи, и почти никогда не выпускал из рук колчан со стрелами.

Короче, бред. Последний абзац, написанный вчера, выглядел так:

«Изабелла смутилась. Она отвела глаза, не выдержав его молящего взгляда.

– Не смотри на меня. Дай мне время! – прошептала она».

Откровенно говоря, время нужно было мне, чтобы сообразить, куда отправить этих двух совершенно ненормальных влюбленных – порождение моей непрофессиональной писательской фантазии. За эти десять дней они были везде – на море-океане, в пещерах, на ледяных вершинах. Что с ними делать дальше, я понятия не имела. Хорошо было бы, утопить или отравить. Но я вдруг поняла, что убить собственного героя очень тяжело. Рука в буквальном смысле не поднималась, не могла нажать на клавишу. С этим решением вымысел неожиданно пересекался с реальностью, и чувство ответственности, чувство страха за чью-то жизнь мешали мне «заострить» сюжет. Профессиональными «убийцами» были те, кто выпускал по десять книг в год и чьи герои особенно не заморачивались человеколюбием. Мне же решиться на такой поступок мешали не только жалость и страх расплаты. Какое-то странное чувство меня заставляло верить в реальность слова, в его жизненность и в то, что когда-нибудь написанное сбудется. Мне иногда казалось, что литература – это то, что пережил автор, и то, что ему предстоит пережить. Мне казалось, что писатель, словно ясновидящий, имеет особое чутье, а может быть, и редкую способность художественно осмыслить происходящее и вывести формулу будущего. Одним словом, мне всегда казалось, что в этой профессии есть что-то и от шаманства-колдовства, и от неведомой науки.

Я отставила чашку с кофе и достала яблоко. Это фрукт всегда мне помогал – помогал думать, скрывать смущение, тянуть время. Вот и сейчас я с аппетитом откусила и медленно начала жевать, не обращая внимания на белое окно экрана, символизирующее чистый лист.

«Моя Изабелла, конечно, заслуживает порки. Она – дура. Нет, чтобы сопротивляться, козни строить, интриги плести!» – думала я, одной рукой держа яблоко, другой машинально выдвигая ящички письменного стола. Одни были пусты, в других лежали карандаши, ручки, стопка белой чистой бумаги. Шальной старый ластик завалялся в углу. Я протянула к нему руку и тут увидела процарапанные на дне ящика слова. Мебель в этой комнате была стандартно-офисная – недорогая, отделанная ненатуральным шпоном. Внутренность ящиков была темная, а потому я не сразу заметила мелочь в самой глубине – проездной билет, маленький карандаш, бумажку, свернутую в несколько раз. Я выудила это все на свет и первым делом развернула бумажку. Там был номер телефона, чьи-то инициалы. Проездной интереса не представлял – он был уже использованным. Карандаши я терпеть не могла. Я посмотрела на это «богатство», и мне пришло в голову, что кто-то, как и я, сидел здесь, мучился над сюжетом и подбирал слова. Что потом было с ним и с тем текстом, который он написал, – непонятно. Нет, я была далека от страхов и опасений, которые испытывают герои триллеров, но отчего-то невольно поежилась. Загадочная пустынность этого места заставляла меня все время оглядываться на входную дверь – я помнила, что выйти я не могу, войти же ко мне могут в любую минуту.

Мне стало еще больше не по себе, и я громко покашляла, словно заявляя о себе и отпугивая непрошеных гостей. Впрочем, в комнате, кроме меня, никого не было, это было так же очевидно, как и то, что я отлынивала от работы. Возвращаться к Изабелле мне не хотелось. Я встала из-за стола и подошла к окну. Слегка пыльные жалюзи были закреплены почти намертво. Балконная дверь все так же почти не открывалась.

Зачем-то оглядев окно и балкон, я удовлетворенно вздохнула: «Никого и быть здесь не может. Во всяком случае, сейчас. – Я вдруг остановилась. – А может, кто-нибудь ночью здесь работает? Во вторую смену, так сказать?»

Я помотала головой, как лошадь, и еще раз оглядела комнату – это странное чувство, что ты не один в абсолютно пустом помещении, вновь заставило меня поежиться.

«Компьютер. Надо наконец сесть работать, а то всякая чертовщина в голову лезет!» – Я решительным шагом направилась к столу.

«Какая разница, что я пишу, главное – как! Это сам Виталий сказал!» – думала я, удобнее устраиваясь в кресле и еле сдерживая себя, чтобы опять не встать и не походить по комнате. – Надо садиться работать. Изабелле этой уже, наверное, не терпится отдаться своему воину, а я тут глупостями занимаюсь!»

Я попыталась сосредоточиться, но из этого ничего не вышло. Еще минут десять сидела, пялясь в экран, а потом вдруг неожиданно для себя напечатала:

«Бог иногда улыбается. И тогда неожиданно в твоей жизни случается то, в чем ты больше всего сейчас нуждаешься, и то, что выглядит как вознаграждение за все мучения, которые еще недавно составляли суть твоих дней. Бог иногда улыбается, а ты по неведению принимаешь это за случайное везение, за подарок. Но Бог улыбается, потому что ему видна степень твоей наивности, степень твоего неведения и беспомощности. Бог улыбается, потому что он в очередной раз указал тебе нужный путь и теперь, сотворив это дело, радуется».

Юля сидела на своей новой работе и наслаждалась. Сейчас у нее было все, что она так любила – тишина и одиночество. Было время для размышлений, для творчества. Она так давно не испытывала этого благословенного чувства покоя. Но не ленивого, а продуктивного и энергичного. Юлю не смущало несоответствие этих определений с сутью самого состояния. Она знала, что в этом мире есть противоположности, которые друг без друга почти не существуют. Только рядом они обретают убедительный смысл.

Сейчас Юля была счастлива – впервые ее жизнь имела план, график и распорядок. Впервые в эти строгие графы входило то, о чем она так мечтала и на что у нее никогда не было времени. Ей определенно повезло – Бог ей улыбнулся.

Только тот поймет Юлю, кто никогда не получал того, что хотел. Есть категория таких людей. Людей, которые, как назло, всегда желают то, что им не будет дано, чем их обделит судьба, не позволит жизнь. Что самое смешное, эта их обделенность внешне выглядит надуманной и даже пустячной. Для окружающих их желания – каприз и прихоть, роскошь, от которой следует отказаться. Окружающие забывают, что мелочи для других могут быть важными.

Сейчас, сидя в этой комнате, перед компьютером, Юля тянула время, продлевая удовольствие. Тянула время, предвкушая ту самую одержимость, которая возникает, когда человек творит. Потом она постучала пальцами по столу и начала писать…

Вечером она поделилась с мужем новостью:

– Поздравь! Меня взяли на работу, – сообщила Юля, стоя у раковины с грязной посудой.

– Поздравляю, – муж был невозмутим. Он не хлопнул в ладоши, не вскочил, не поцеловал ее в шею. Он остался там, где был – за обеденным столом.

– И ты знаешь, чем я буду заниматься? – не унималась Юля.

– Чем? – Муж вылавливал из компота вишни.

– Я буду писать.

– Здорово! – кивнул муж.

– Ты не понял! Я буду писать, понимаешь, сочинять! Ну, правда, мне сказали, что об этом нельзя никому говорить… – Юля повернулась к мужу.

– Ага, военная тайна. – Муж выплюнул косточку на блюдце.

– Нет, думаю, коммерческая… Я, если честно, не очень понимаю, зачем и почему такие строгости там, но если так заведено…

– Не смеши. Ты можешь сказать, какой коммерческий прок от твоих письменных трудов? – Все было съедено, и муж мог уделить больше внимания ее новостям. – Ты не торопись с ответом, ты подумай…

В его голосе была издевка. Ну, где-то он был прав, излагать мысли на бумаге у Юли получалось не очень хорошо. Она предпочитала делать это лаконично, сжато, без украшательств словесных.

– Слушай, – Юля обернулась к мужу и вытерла руки, – во-первых, вызови мастера, пусть починит посудомоечную машину. Надоело руки портить. А во-вторых, не язви. Никто не обещал тебе писательства, я буду заниматься, ну как сказать…

Юля замялась – она понятия не имела, чем же все-таки будет заниматься, не знала, каков итог ее работы, ну, кроме денег, которые обещали заплатить.

– Ладно, не кипешись. – Муж еле заметно потянулся за столом, но, увидев ее взгляд, сделал вид, что просто расправляет затекшие плечи. Юлина борьба за правила хорошего тона иногда приносила свои результаты.

– Я не обижаюсь, я просто хотела тебе рассказать… – Последние свои слова Юля уже говорила в спину мужа, который покинул кухню и направился к дивану.

– Понял, понял… – раздалось из гостиной, а потом в разговор вступил телевизор.

«Черт с тобой! Не хочешь слушать – не надо. Я тоже не буду спрашивать, что думает твой шеф Малютин по поводу внедрения твоей методики изучения верхних слоев глинозема. Вот придешь расстроенный с работы, будешь жаловаться, а я выйду из комнаты и прикрою за собой дверь. Тогда узнаешь!» – обманывала себя Юля и продолжала мыть посуду. Она отлично знала, что при первых признаках служебных неприятностей у мужа в институте будет сочувственно смотреть ему в глаза, поддакивать, последними словами крыть Малютина, наливать коньячок. «Можно, можно, надо стресс скинуть!» – будет она бормотать тут же. Появятся любимый пирог с корицей и домашняя буженина. В квартире будет тихо и благостно.

«Все мы, тетки, одинаковы. Мужики ногами по душе ходят, а мы молчим, утираемся и еще облизываем их!» – Слезы покатились из ее глаз.

На новую работу Юля пришла рано. Даже слишком рано. Но ее распирало от гордости и радости. Сменить домашнюю клетку с нескончаемым возом домашних хлопот на чистый удобный и вполне комфортный кабинет – этого одного было достаточно, чтобы возрадоваться.