на нее. Тогда я почему-то решила, что это моя вина — как, наверное, и любой ребенок на моем месте. Я думала, что совершила какой-то ужасный проступок и из-за этого умер Пэдди, а отец нас возненавидел. Когда я пытаюсь его вспомнить, то мне вспоминается только, как он орал. Так продолжалось около года. Уже сейчас, став взрослой, я понимаю, что он тогда, вероятно, много пил. Родители все время ссорились, кричали друг на друга, их брак разваливался на глазах. Помню, чтобы не слышать, как они кричат, по ночам я пряталась в шкаф и там плакала.

— Похоже на кошмар.

— Это и был кошмар. Дело кончилось тем, что он начал бить маму. Я очень боялась, что он и меня изобьет, и одновременно чувствовала себя виноватой, что не защищаю маму, но что я могла сделать? Тогда я все время думала, что будь Пэдди жив, ничего бы такого не произошло, но сейчас я и в этом не уверена. Он стал винить маму буквально во всем, даже заявлял, что Пэдди умер из-за нее. Однажды у мамы кончилось терпение и она сказала, что уйдет от него. Тогда отец пригрозил, что если она это сделает, он от нас отвернется и мы обе умрем с голоду на улице. У мамы не было родственников и, как я сейчас понимаю, не было своих денег. Много позже она мне призналась, что разработала план побега и стала тайком от мужа посылать в разные журналы короткие рассказы. Рассказы печатали, она откладывала гонорар и накопила несколько тысяч долларов. И вот однажды ночью, после того как он ее избил, мама взяла меня и мы сбежали. Помню, мы остановились в каком-то плохоньком отеле, было ужасно холодно, мне очень хотелось есть, и мама купила мне пончики «донатс». Наверное, она боялась за наше будущее и старалась тратить как можно меньше денег.

Кажется, мы прожили в том отеле несколько дней, и отец нас не нашел. Но потом мама взяла меня с собой и пошла к нему на работу, чтобы с ним поговорить. В Гарвардской медицинской школе он считался светилом, на работе к нему относились чуть ли не как к Господу Богу, никому и в голову не могло прийти, что он избивает жену. Коллеги знали только, что он потерял сына, и очень ему сочувствовали.

Мама сказала, что хочет с ним развестись. А он заявил, что если она уйдет, то он больше не желает нас видеть, я для него больше не дочь и мы обе для него все равно что умерли.

У нее снова выступили слезы. Джефф все так же держал ее за руку, но молчал.

— Он так прямо и сказал: «Ты мне больше не дочь». Но мама ответила, что все равно уйдет. Тогда он сказал, что как только мы выйдем из его кабинета, он будет считать, что мы умерли. Знаешь, когда мы ушли, я первое время все ждала, что вот-вот умру. Он меня не поцеловал на прощание, даже «до свидания» не сказал, вел себя так, как будто ненавидит нас обеих лютой ненавистью. Думаю, тогда он действительно ненавидел маму, а меня он просто не отделял от нее в своем сознании. Я была подавлена, очень переживала. Мама говорила, что он просто очень расстроен из-за смерти Пэдди и не сознает, что говорит, но со временем одумается, однако в это верилось с трудом. Мы с ней переехали в Калифорнию, добирались на трейлере. Время от времени мама ему звонила, но он не желал с ней разговаривать и просто вешал трубку.

Мы поселились в Лос-Анджелесе. Мама сразу же устроилась на работу — стала писать сценарии для телевидения. Наверное, у нее началась полоса удач, ее работа понравилась, ей стали давать новые заказы, дела пошли успешно. Однажды, когда я была с ней на студии, она рассказала одному человеку свою историю, так тот даже прослезился, пока слушал. А примерно через полгода она встретила Саймона. Мне тогда было шесть с половиной лет. Мы уехали из Бостона в тот самый день, когда мне исполнилось шесть. День своего рождения я встретила в холодной комнате отеля, не было ни именинного пирога, ни подарков. Папочка даже не позвонил, чтобы меня поздравить. Но после всего, что случилось с нами за прошедший год, я чувствовала, что не заслужила поздравления и подарков. Я винила во всем себя, только сама не понимала почему, просто решила, что я виновата, и все.

С тех пор прошло много лет. За эти годы я несколько раз писала отцу, просила его нас простить. Но он не отвечал на мои письма. Только один раз он прислал мне письмо, в котором писал, что моя мать совершила отвратительный, непростительный поступок, что ей не следовало бросать мужа. «Она повела себя как последняя шлюха — бросила мужа и укатила в Голливуд» — так, кажется, он писал. А еще он написал, что я живу в Калифорнии, обители греха и разврата, и он не желает меня знать. Помню, я порвала то письмо и выбросила, а потом долго плакала. Но к тому времени Саймон почти заменил мне отца, и в конце концов я перестала думать о Чарлзе Стэнтоне и даже мысленно не называла его своим отцом.

Однажды — мне тогда было пятнадцать — он приехал со мной повидаться. А может, не приехал, а просто оказался по делам в Калифорнии и зачем-то позвонил мне. Я захотела с ним встретиться, он согласился. Мне было любопытно посмотреть, каким он стал. Но он почти не изменился и вел себя примерно так же, как раньше. Мы договорились встретиться с ним в кафе, мама меня подвезла. Все время, пока мы пили чай, он только и делал, что говорил всякие гадости о маме. Он даже не спросил, как у меня дела, не пожалел, что не видел меня десять лет и не писал писем. Он лишь со злостью сказал, что я копия своей матери. По его словам, мы с мамой поступили по отношению к нему непорядочно и когда-нибудь должны за это поплатиться. Это был ужасный день. Я ушла от него, даже не дожидаясь, когда мама за мной заедет, и бежала всю дорогу до дома. Мне хотелось поскорее оказаться от него как можно дальше. С тех пор я ничего о нем не слышала вплоть до того дня, когда имела глупость пригласить его на церемонию вручения дипломов в университете. Представь себе, он таки приехал в Йель и снова начал ругать нас с мамой. Но к тому времени я стала взрослой и мне все это порядком надоело. Я ему сказана, что больше не желаю его видеть.

Как-то раз он прислал мне открытку на Рождество — уж не знаю, почему он это сделал. Я ему ответила и написала, что поступила в юридическую школу. Больше я о нем ничего не слышала. Он просто забыл о моем существовании. Не знаю, как он мог вычеркнуть меня из жизни — пусть мама его бросила, но я-то от этого не перестала быть его дочерью. У меня была своего рода навязчивая идея, что мне необходимо его видеть, получать от него какие-то известия, чуть ли не бегать за ним. Но теперь я от этого излечилась, он меня больше не интересует. Все кончено, он мне не отец, он для меня не существует. Просто не верится, что мама хочет напечатать его имя на свадебных приглашениях. Вот что я тебе скажу: мое имя не будет стоять на одной странице с его! Чарлз Стэнтон мне не отец. Думаю, ему это тоже не нужно. В конце концов, он мог бы поступить порядочно — отказаться от меня официально и дать Саймону возможность меня удочерить. Но когда я напрямую попросила об этом — на той самой встрече в Бель- Эйр, в пятнадцать лет, — он заявил, что я унизила его своей грубой просьбой. Он всего лишь эгоистичный мерзавец, пусть его кто-то уважает и считает хорошим врачом — мне плевать, для меня он просто ничтожество. И он мне больше не отец.

Чарлз Стэнтон фактически отказался от дочери, хотя формально жена сама ушла от него вместе с Аллегрой — и за это пришлось расплачиваться почти двадцать пять лет. Даже сейчас Аллегра не могла его простить и вряд ли когда-нибудь сможет.

— Я понимаю твои чувства, Элли. Зачем приглашать его на свадьбу? По-моему, ты совершенно не обязана это делать.

Слушая историю Аллегры, Джефф от всего сердца жалел ту девочку, лишенную отцовского внимания, которой она была когда-то. Конечно, в доме Саймона Стейнберга ей жилось лучше, чем с родным отцом, в этом Джефф ни минуты не сомневался. Однако потерять брата и быть отвергнутой родным отцом — очень тяжело для ребенка, и рана в душе Аллегры не затянулась по сей день. Подсознательно она стремилась продолжить прежнюю жизнь и выбирала мужчин, которые отвергали ее, как когда-то отец. К счастью, через много лет и благодаря помощи доктора Грин порочный круг наконец был разорван.

— Мама считает, что мы должны указать его имя в приглашениях, представляешь? По-моему, это просто бред. Мама пытается переложить свой старый груз вины, которую чувствовала когда-то перед отцом, на меня и ожидает, что я безропотно его понесу. А я не собираюсь. Пусть даже этот мерзавец умрет на моем пороге, мне все равно. Я не хочу видеть его на нашей свадьбе.

— Так не приглашай его, — согласился Джефф.

— Попробуй сказать это маме. Она и слышать ничего не хочет! Каждый день спрашивает, позвонила я ему или нет. А я говорю, что не позвонила и не собираюсь.

— А что думает по этому поводу Саймон?

— Я его еще не спрашивала, но он всегда ратует за справедливость. Кстати, именно по его инициативе я пригласила Чарлза Стэнтона на вручение диплома. Папа тогда говорил, что было бы несправедливо не пригласить его на такое важное событие и что Стэнтон будет мной гордиться. Но ему было плевать на меня, он приехал и был груб со всеми, даже с Сэм, которой тогда было десять лет. Скотт возненавидел его с первого взгляда. Он тогда не знал, кто это такой, я просила маму и Саймона ничего не говорить Сэм и Скотту. Они сказали, что Стэнтон — друг семьи. Теперь-то все знают

правду, но тогда я очень боялась признаться. Мне казалось, что если брат и сестра узнают, — что Саймон не мой родной отец, я стану для них как бы человеком второго сорта, они перестанут меня любить. Но правду сказать, Саймон никогда не делал различия между мной и своими родными детьми. Если его отношение ко мне когда-то и отличалось, то только в лучшую сторону.

Аллегра улыбнулась, потом вздохнула и снова потыкала вилкой кусочек рыбы. Затем опять посмотрела на Джеффа.

— Мне очень повезло с отцом, если не считать первых пяти лет.

Джефф кивнул, думая о том, как сильно травмировали ее эти первые годы, и понадобилось много времени, чтобы затянулись душевные раны.