Ее недовольное лицо придало Мэри уверенности. Мадам действительно сердилась из-за того, что ей пришлось расстаться с Мэри, пусть даже на время. Ей совсем не хотелось терять работницу, которая приносила ей такой хороший доход за такую маленькую плату.

Мэри дотронулась до кармана и, почувствовав, как хрустнуло письмо мадам, почти успокоилась. И все же она нервничала, расставаясь с единственным домом, который она помнила, хотя ей казалось, что это не навсегда.

Мадам достаточно высоко ценила Мэри, чтобы желать ее возвращения.

Она невольно сравнивала, насколько иначе чувствовала себя теперь, уезжая из этого шумного, бурлящего города, чем в тот день, когда приехала сюда. Мэри прилипла к окну и, глядя, как карета проезжает по знакомым улицам, молчаливо прощалась с ними. А тогда она была просто вне себя от страха, и сопроводительное письмо, которое ей дали, совсем не придавало ей уверенности. Выйдя из кареты, она почувствовала себя еще хуже. Лондонцы, проходившие мимо, казались такими занятыми. Слишком занятыми, чтобы показать дорогу маленькой деревенской замарашке.

Однако она все же добралась до магазина мадам, напомнила себе Мэри, вздернув подбородок. Мадам взяла ее к себе и велела сосредоточиться на том, что у нее получалось, вместо того чтобы мучиться с тем, что было не в ее власти. Сейчас она должна сделать то же самое.

Мэри не знала, какой будет ее будущая хозяйка, найдет ли она другую подружку, которая, как Молли, поможет ей освоиться на новом месте. Но однажды она уже выжила в гораздо худшей ситуации. Теперь же она чувствовала себя заметно более сильной, спокойной и уверенной, чем тогда.

Не успела Мэри опомниться, как шумные улицы сменились пригородами, а дома, тесно прижавшиеся друг к другу, – деревушками, перемежавшимися полями. Мэри вытянула шею, стараясь задержать взгляд на дымной пелене труб городских каминов, еще висевшей над горизонтом, но в конце концов и эта связь с единственным домом, который она помнила, оборвалась.

Только тогда она откинулась на спинку своего сиденья и робким взглядом обвела остальных пассажиров. Когда она садилась, то заметила только три куля с одеждой, занимавшие три угла грязноватого интерьера. Теперь эти кули приняли форму живых людей.

И все трое, как она заметила, были мужчинами. Мэри испуганно сглотнула.

Быстро, пока никто из них не заметил ее брошенных украдкой взглядов, Мэри опустила голову и уставилась себе на колени. Сердце тревожно стучало. До Бата оставались еще долгие часы пути. Карета должна была ехать всю ночь без остановки. Тени от деревьев и изгородей, мимо которых они проезжали, уже становились длиннее. Скоро совсем стемнеет, и она останется наедине с тремя незнакомыми мужчинами. Мэри вдруг уловила в воздухе знакомый сладковато-фруктовый алкогольный запах. Трое незнакомцев были далеко не трезвы.

У Мэри свело желудок. И не только из-за рытвин, на которых подпрыгивала карета.

Она вцепилась в ручку корзины, не сводя сосредоточенного взгляда с ее содержимого. Может, если она не будет на них смотреть, то и они ее не заметят. Да и зачем она им? Как всегда говорила ей мадам, в ней ничего нет – только кожа да кости, не способные заинтересовать ни одного здорового мужчину…

«За исключением лорда Мэттисона», – с гордой заносчивостью возразила она едким замечаниям мадам.

«Да ладно. Он заинтересовался тобой только потому, что ты напомнила ему ту, кого он когда-то любил», – с убийственной ясностью напомнил ей голос мадам.

Мэри задумчиво вздохнула. Едва ли она еще когда-нибудь посмотрит в эти тревожные глаза. Или почувствует его губы, упорно ждавшие ответа от ее нетронутых губ.

«И это к лучшему», – решила она, развязывая узелок, в который Китти завернула ее ужин. Уж лучше вздыхать о том, что могло быть, чем очертя голову броситься в бурный поток, который мог привести ее только к гибели.

Развернув узелок, Мэри обнаружила там куриную ногу, кусок сыра, яблоко и пару ломтиков сливового пирога, который ела за ланчем.

Еда хотя бы отвлечет ее от мыслей о том, что она зажата в этом тесном пространстве с тремя незнакомцами.

К тому времени, когда она закончила ужинать, двое пассажиров уже громко храпели. Развалившись в своих углах и надвинув на глаза шляпы, они снова стали похожи на неопрятные тюки, подготовленные для отправки в прачечную.

Вот так и надо – думать, что они не мужчины, а тюки с грязным бельем. А если закрыть глаза, то она сможет не только не видеть их совсем, но, возможно, даже немного вздремнуть. В конце концов, это никому не помешает.

Однако вскоре Мэри поняла, что даже во сне мужчины гораздо более назойливые существа, чем женщины. По мере того как их расслабленные конечности занимали все больше места, ей приходилось все глубже и глубже вжиматься в свой угол. Они испускали гораздо большее количество неприятных запахов, чем, по мнению Мэри, способно испускать человеческое тело. Но даже если бы ни их храп, возня и отрыжка, не говоря уже о других, еще менее приятных звуках, производимых мужчинами с удручающей регулярностью, Мэри не могла бы спать иначе как урывками, потому что форейтор на каждом повороте трубил в рожок так громко, что будил даже худощавого молодого человека, который, судя по всему, оказался трезвее прочих.

Мэри единственная из всех пассажиров выходила из кареты каждый раз, когда они останавливались поменять лошадей. Она с удовольствием использовала эту возможность, чтобы подышать свежим воздухом и размять затекшие ноги.


Когда около десяти утра карета остановилась во дворе «Белого оленя», Мэри чувствовала себя так, словно ее прокрутили через мясорубку. Она обиженно смотрела, как другие пассажиры потягиваются в своих углах. Они выглядели несколько помятыми, однако это не помешало им, забрав свой багаж, выбраться наружу и разбрестись в разные стороны.

Мэри неуверенно спустилась из кареты и, поскользнувшись, упала бы на мостовую, если бы форейтор не подхватил ее под руку и не помог удержать равновесие.

– Вас кто-нибудь встречает? – хмуро спросил он.

Мэри постаралась, чтобы он не заметил, как ей хочется вырваться из его хватки. Он ведь просто хотел помочь.

Изобразив на лице жалкую улыбку, она взмахнула рукой и объяснила:

– Мне просто надо добраться до Оранж-Гроув. Надеюсь, это недалеко?

Он пожал плечами:

– Спросите лучше у хозяина гостиницы. – К ее большому облегчению, форейтор отпустил ее руку, чтобы показать на одну из дверей, выходивших во двор. – Пойдите, выпейте чего-нибудь горячего.

– Спасибо, – ответила Мэри, кивая, как будто намеревалась последовать его совету. Потом, сунув руку в карман, достала полкроны, которые дала ей мадам, и протянула ему.

Монета произвела самое волшебное действие. Широко улыбаясь, мужчина кивнул, сунул ее в карман и удалился в сторону почтового отделения.

Мэри пробыла во дворе ровно столько, сколько понадобилось, чтобы узнать у одного из носильщиков, куда ей идти. У нее не было денег, чтобы купить поесть или попить. Кроме того, она так устала, что хотела только одного: добраться до места, лечь так, чтобы не быть стиснутой с обеих сторон чужими людьми, как это было в почтовой карете, и как следует выспаться.

Она пошла по дороге, которую указал ей носильщик, и, свернув направо, вышла на Оранж-Гроув, оказавшуюся весьма оживленной улицей. Сначала Мэри пошла не в ту сторону, и ей пришлось вернуться, чтобы найти дом номер восемь, на котором висела табличка: «Изготовление париков».

Мэри в недоумении достала из кармана письмо и еще раз прочитала адрес на случай, если она плохо его запомнила. Но нет. Аккуратным, круглым почерком мадам значилось: «Бат, Оранж-Гроув, 8. Клеопатра».

Возможно, в спешке мадам написала неправильный номер. Возможно, магазин Клеопатры находился в доме восемнадцать или двадцать. Она прошла вперед по одной стороне, затем вернулась назад по другой, но так и не нашла магазина с нужным названием.

Совершенно сбитая с толку, Мэри вернулась к магазину париков. Может быть, адрес указан правильно, но модистка переехала? Если так, то единственная надежда спросить у хозяина магазина париков. Возможно, он знает, куда переехал бывший арендатор.

К ее ужасу, стоявший за кассой человек с нелюбезным выражением лица в ответ на ее вопрос, давно ли отсюда съехала модистка, ледяным тоном сообщил, что этот магазин перешел к нему от отца. Мэри поспешила уйти, чувствуя себя неловко из-за того, что, как ей показалось, обидела его. Что делать дальше, она не знала.

Вспомнив, что на углу с Хай-стрит она видела галантерейную лавку, Мэри подумала, что хозяйка могла что-нибудь слышать про магазин Клеопатры.

Галантерейщица о нем не слышала, но, когда Мэри в последнем отчаянном порыве спросила, не знает ли она в Бате кого-нибудь, имевшего связи с мадам Пишо, ее глаза вспыхнули.

– Это та французская эмигрантка, которая шьет для светских дам совершенно замечательные платья?! – с придыханием воскликнула она. – Сомневаюсь, что ее нога вообще когда-нибудь ступала на землю Бата!

Мэри нахмурилась. Когда галантерейщица упомянула ногу мадам Пишо, девушка с особенной ясностью ощутила, как болят ее собственные ноги. Казалось, что за ночь ее башмаки ссохлись, и теперь она чувствовала, как сильно они давят на пальцы. От усталости и расстройства голова у Мэри тоже начала болеть.

Действительно ли мадам говорила ей, что работала в Бате? Она в сомнении покачала головой. Разговор вспоминался ей как в тумане. Мэри не могла сообразить, что точно сказала мадам. Она лишь упомянула, что у нее здесь есть связи. Мэри посмотрела на письмо, которое выглядело уже не таким аккуратным, и задумалась, какие связи у нее могли быть с Клеопатрой.

– Если та модистка, которую вы ищете, шьет для высшего общества, вам лучше пойти на Миллсом-стрит, – вежливо предложила галантерейщица, заметив, как вытянулось лицо у Мэри.

– Спасибо, – ответила Мэри, благодарная ей за предположение, которое могло привести к цели. И хотя ее ноги уже гудели от усталости, она с новой решимостью двинулась туда, куда указала ей добрая женщина.